— Да. Давно. Еще в Эльвате. Ты тогда ответил, что время не пришло, но ты обязательно расскажешь.

У него была светлая улыбка, глаза смеялись. Треттинец вытянул руку, и на нее с веселым щебетом приземлился скворец с обожженными лапками. Посмотрел на Шерон и Тэо, наклонив голову. Сперва одним глазом, затем другим.

— Это твоя птица? Или Нэ?

— Полагаю, её с чистой совестью можно назвать птицей Тиона. Он нашел её на Талорисе, за несколько часов до того, как случился Катаклизм.

Им понадобилось какое-то количество долгих мгновений, чтобы осознать услышанное.

— Ты хочешь сказать, что он прожил все эти века? Маленький скворец?! — Тэо не скрывал изумления.

— У Тиона был дар жизни. Самый редкий из всех даров волшебников. Единственный. Ибо он величайший во всех поколениях и способен был вернуть живых существ с той стороны.

Шерон потрясенно молчала. Она хмурилась. Пытаясь поверить и не желая верить. Правило, которое она давно усвоила, гласило: с той стороны никто не возвращается и никого нельзя вернуть.

И Мильвио, легко разгадав, о чем она думает, пояснил:

— Если точнее, и с точки зрения магии Тион умел... остановить уход на ту сторону. Поймать за край уже порванную нить жизни — и притянуть её обратно. До того как она окажется на той стороне. У самой бездны... А также мог дать тем, кто должен умереть, очень много сил, чтобы жить. Отдав часть своих жизненных сил, даровать им очень долгое существование.

— Как тебе... — прошептала Шерон.

— Верно. Именно потому я все еще здесь. И он. Мёртвый скворец, который когда-то был поднят с земли и брошен в небо. Какое-то время мой друг считал, что миру требуются изменения. Чтобы тот жил. Дышал. Не слушал волшебников. Что ему не нужна магия. Позже он понял свою ошибку, видя, что становится с асторэ, как те превращаются в пустых. Он не успел совершить задуманное, ибо никого из твоего племени не осталось, но сохранил немного, если появится кто-то вроде тебя. Если сложится то, что сказал ему первый жрец Храма. Задача маленькой птички выполнена. Ты ждал довольно долго, мой друг. Пора.

Скворец задорно чирикнул, упал с руки Мильвио, ударившись об землю, там, где был посажен желудь, разлетелся сотней пестрых перышек, вспыхнувших золотым солнечным светом.

И спустя миг после вскрика Шерон из почвы появился тонкий, бледно-зеленый, неуверенно выпустивший два дубовых листочка росток.

Иногда мы просто не понимаем масштаба происходящего.

Всего, что совершается вокруг нас. Всего, что задумали Шестеро.

Мы считаем, они были людьми. Но правда в том, что они выше нас. Ибо мыслят иными категориями и иными масштабами. От этого мне очень спокойно.

И страшно.

Лекция в Каренском университете

В храме, теперь принадлежащем Вэйрэну, ничто не напоминало о Шестерых. Статуи вынесены на улицу и давно разбиты молотами. На их постаменты водрузили новые: герцога да Монтага, Рукавичку и самого великого асторэ, легендарного Темного Наездника, рыцаря в шипастых доспехах. Разноцветные витражи, заказанные во Вьено прадедом нынешнего владетеля, повествующие о деяниях Шестерых, расколоты, заменены черно-белыми. Со знаком водоворота.

В чашах и жаровнях горит синий огонь. На сотнях свечей во время еженощных молитв пляшет синее пламя. Да и на многих улицах ночного Шаруда поселился этот благословенный свет. Он горит в домах, горит в герцогском замке и в башнях, что теперь высятся над столицей.

Шаутты. Лавиани не сомневалась в этом. Но ей было плевать на всех затаившихся в городе демонов. Впервые плевать.

Потому что наконец-то случилось то, чего она так долго ждала. О чем мечтала. И не верила, что это вообще возможно.

Она познала, что такое любовь Вэйрэна.

Та пришла и объяла Лавиани. Растопила её закостеневшую душу. И увлекла в весенний танец радости. Подарив то, о чем сойка совсем не знала — бесконечное спокойствие. Веру в будущее. Счастье.

Она поняла, наконец-то поняла, как долго жила в пустоте. Как долго шла к своей цели, совершая гадкие поступки и даже не догадываясь, сколь жалкая у нее была жизнь.

Без всякого смысла. Устремлений. Служения. Надежды. Ведя бесцельное существование, далеко от истины, веры, правды, она сопротивлялась тому, что мог предложить ей асторэ, признавая за истину ложные убеждения, которыми Шестеро заразили человечество.

Но теперь Лавиани прозрела. Пробудилась. Отринула бессмысленное прошлое, в котором она блуждала в потемках, лишь препятствуя этой любви. К любому из живущих, кто готов принять Вэйрэна в свое сердце и нашить на рукав водоворот.

У Лавиани такая нашивка была уже давно. Она появилась через несколько дней после того, как сойка прибыла в Шаруд и самый первый раз вошла в храм Вэйрэна, не скрывая своего скептического отношения ко всему происходящему.

Но асторэ нашел ключ к её сердцу и приобрел, пожалуй, одного из самых ярых адептов. Из тех, кто пойдет следом за ним даже на ту сторону. Будет сражаться за него.

Но она была женщиной, а Вэйрэн не считал правильным просить с них плату кровью. Мечом. Сражением. Все, кто мог, ушли на юг, биться с заблудшими в вере, обманутыми Шестерыми. Мужчины дрались где-то далеко. И сюда, в горную долину, новости о том, что происходило возле Лентра, приходили с запозданием.

Говорили разное. О победе. И поражении. О том, что это испытание всех детей человеческих, ибо Вэйрэн проверяет их. Даже потерями.

Она не прислушивалась. Лавиани просто верила. И шла по его пути, исполняя то, что ей поручили в храме его.

Сойка мыла полы. Порой радостно плача (о, она так давно не плакала, что забыла, каково это!), что он доверился ей. Обратил на нее внимание, пускай и через своих слуг. Дал цель. Маленькое, скромное, ничтожное дело.

Вода в ведре была ледяной, пальцы сводило, когда она выжимала тряпку, а после, согнувшись, на карачках, остервенело, очень старательно, поминая его в разуме и сердце, терла большие квадратные плиты, чтобы на них не было и капли грязи. Чтобы те, кто придет сюда утром, вошли в его чистый дом и были восхищены.

Вместе с сойкой трудились еще несколько женщин из тех, кого отметили и допустили жрецы. Чтобы попасть сюда, Лавиани работала на износ, как проклятая, доказывая, что её вера сильна и она готова к служению. Бесконечные полы. Залы. Уборка. Таскание воды. Хвороста. Чистка очагов. Кухня. Она делала все, что от нее требовали, никогда не роптала и мечтала лишь о том, чтобы Вэйрэн и дальше одаривал благостью её жизнь.

Чтобы наконец-то он вернулся из тюрьмы, куда изгнали его лживые Шестеро, и установил свой порядок. Помог его светлости Эрего да Монтагу править и привести мир к свету, как того хотели асторэ.

К утру, обычно к утру, когда зал храма был оттерт до блеска, убиравшимся везло присутствовать на самой первой, как правило закрытой для прихожан, молитве.

Лавиани сияла от счастья. И снова плакала, видя чудо пламени, как оно лижет, но не обжигает возложенные на него цветы в память о погибшей герцогине да Монтаг.

Только-только наступила ночь. Холодный осенний дождь шел с обеда, скрыв в пелене могучие пики, но их промозглое дыхание стекало на Шаруд со всех сторон, проникало под одежду, шерстяную юбку, тёплый свитер, войлочную накидку. Поговаривали, что зима, до которой еще полтора месяца, выйдет суровой. Перевалы опять завалит снегом, а лавины не дадут торговцам из северных регионов приезжать до самой весны.

— Лани, — позвали ее.

Лани. Теперь её звали так. Она себя так назвала, в знак своего перерождения. Старое имя — это прошлое. Его стоило оставить позади, вместе со всем тем, что случилось. Вместе с людьми, которые были рядом и оказались обузой. Шелухой. Помехой на её пути к Вэйрэну. Она отринула их без всякой жалости и сожаления, как и имя «Лавиани», которое когда-то дала ей мать на Летосе. Все это теперь не имело для нее никакого смысла.