С рукой она справится.

Шерон была уверена.

Почти уверена.

Повязки давно не было, пальцы, скользкие от крови, горя бледным светом, останавливали алый поток у края культи. Серро ничего больше не чувствовал, она видела, как расширились его зрачки, а он сам задышал медленно и ровно.

Настойка из волчьей ромашки и овечьих колокольчиков действовала.

— В сумке. Слева. На поясе. Деревянный футляр. Достаньте.

Гвардеец, помогавший ей, достал, что было велено. Шерон отодвинула крышку, вытащила одну из своих длинных иголок, воткнула прямо в срез плечевой кости, глубоко, в костный мозг, и сталь, сияющая белым, зашипела, истаивая.

Лавиани появилась совсем не с той стороны, куда ушла. Выскочила из мрака, едва не получив копьем в бок от бдительного гвардейца. Она вся была в чужой крови, как и её фальчион. Бросила на стол отрубленную руку:

— Там жара. И их до хрена. Мы не продержимся.

— Не сейчас.

Она старалась не думать ни о чем, кроме задачи. Ни о бое, что кипел на улице, приближаясь с каждой минутой, ни о гаснущих огоньках жизней, ни о том, что им делать всего лишь через несколько минут, когда мэлги сомнут ряды обороняющихся.

Она делала дело. Прижала отрубленную конечность к обрубку, скрепляя раскаляющимися добела иголками, вливая через них то, что могла зачерпнуть из чужих смертей вокруг.

— Рыба полосатая! — довольно громко вскрикнула сойка, когда «пришитая» часть посерела, затем почернела и от нее потянулся тяжелый гнилостный дух.

Шерон лишь стиснула зубы, поняв, что переборщила, ослабляя давление пальцев и вливая в умирающую плоть часть своей жизни. Малую толику. Просяное зернышко. Огромную ценность для любой настоящей тзамас, слишком эгоистичной, чтобы жертвовать хоть чем-то ради других. Но не для той, которая до сих пор считала себя указывающей.

Йозеф научил её думать о людях и помогать тем, кто был соседом. Земляком. Другом.

Предназначение указывающих, ищущих в ночи синие фонари, — спасать других. Даже рискуя своими жизнями. Сейчас этот гвардеец, защищавший её и тех, кто прятался за стенами маленького храма, имел не меньше прав на помощь, чем любой из её земляков.

Рука начала исторгать из себя мрак, кожа обрела привычный глазу цвет, ровные края обоих фрагментов, скрепленные лишь иглами, стали, словно воск, растекаться, объединяя потерянное в одно целое с телом.

Сойка, видя это все, недоверчиво выругалась.

— И все?

— Не так быстро. — Шерон не разжимала пальцы левой руки, все так же стискивая плечо Серро, держа в памяти схему Дакрас и проверяя каждый фрагмент, чтобы ничего не упустить, не перепутать, чтобы сделанное не пропало впустую. Кость, нервы, сосуды, мышцы. Она делала это в первый раз, не имея опыта, и старалась не допустить ошибки.

— Все! — наконец выдохнула Шерон. — Через неделю полностью приживется.

— Бесценное умение. — Сойка потыкала пальцем в раскрытую дряблую ладонь Серро, ощущая тепло.

Принесли нового раненого. Жителя деревни с лицом, изуродованным ударом топора. Шерон занялась им. А затем следующим. И следующим.

Она работала иглами, стилосом и пальцами. Останавливала кровотечение, убирала боль, «сшивала» рваные края. Делала все, что могла, но куда больше, чем способен любой из ныне живущих лекарей.

Шаутт — тени, похожие на хищный цветок, — выполз из мрака, с изяществом осторожной змеи, почуявшей тепло. Он незамеченнымпросочился между двух гвардейцев, когда Шерон, сунув два пальца между рёбрами солдата, пыталась остановить кровотечение и зажать артерию, перебитую стрелой.

Лавиани увидела, как за спиной указывающей формируется мрак, складываясь в фигуру сумрачного паука. Сойка ринулась, на пять шагов опережая очнувшихся, обнаруживших опасность гвардейцев.

Фальчион ударил по лохматой лапе, уже тянущейся к Шерон, но прошел сквозь тень, не причинив демону никакого вреда. И все же создание той стороны развернулось к новому врагу, оплело сойку черными жгутами, приподнимая над землей.

В ладонях Лавиани вспыхнули яркие белые звезды. Столь ослепительные, что на них невозможно было смотреть, и этими странными руками она обхватила демона, вопя во все горло от нестерпимой боли.

Через мгновение кричала уже не только она. Надсадно выл шаутт, пытавшийся вырваться из этих объятий, корчась от солнечного света, что прожигал его там, где касались ладони Лавиани.

Он разжал лапы, отшвырнул сойку от себя, ковыляя, бросился прочь, ломанувшись с изяществом обезумевшей коровы и подмяв одного из гвардейцев, не успевшего отскочить с дороги.

Сойка, зажав ладони под мышками, рыдала от боли и не могла остановить непослушные слезы. Шаутт верещал, точно его резали, бился в конвульсиях, метался на маленьком пятачке, затем врезался в каменную стену, развалив ее.

Он был ранен, но отнюдь не убит. Дезориентированный, хватал лапами все, что попадется, и в итоге добрался до гвардейца, которого раздавил несколько секунд назад.

Чёрный дым стал втягиваться через ноздри, и огромный паук внезапно растаял, а тело село и распахнуло глаза из ртути.

Шерон отвлеклась от солдата, которому теперь не грозила смерть, и липкими, скользкими, горячими пальцами взяла рукоятку Фэнико.

Та точно приклеилась к её коже, и угол зрения уменьшился до узкой трещины, через которую указывающая различала лишь одно — человека из тьмы, что вставал на ноги.

А еще её левое запястье словно бы выворачивала невидимая сила, крутила незримыми клещами, возможно желая раздробить кости. И внезапно Шерон услышала в голове шепот:

— Смотри, Маленькая смерть!

Это не был браслет. Она уже запомнила его интонации и осторожную манеру общаться. Здесь было иное. Сразу много всего в одном предложении: ирония, неожиданное веселье, властность и обращение к неразумному ребенку. И предупреждение.

Предупреждение тоже звучало.

Фигура демона замерцала, пока она приближалась к нему. Раз. Другой. Многократно. Словно он собирался взорваться изнутри.

Ее предплечья, подчиняясь чужой воле, воле мощной, непреклонной, не готовой ни к каким компромиссам в миг опасности, взмыли вверх, защищаясь клинком в стойке «Цапля закрывается крылом от зноя».

Потом что-то случилось. Указывающая отметила это лишь частью своего сознания, не скованного удивлением от всего происходящего.

Голова шаутта исчезла на секунду, исторгнув из глубинного мрака ослепительную молнию, ударившую не в Шерон, а в большой стальной веер, раскрывшийся в её руках.

Треск... и смертельная стрела, отбитая, ушла в светлеющее небо.

— А теперь вперед, Маленькая смерть, — подзадорил её голос. — Покажи, чему ты успела научиться.

Миерон всегда говорил мне, что эти двери никогда не стоило бы открывать. Что до нашего прихода, до того, как мы обрели сознание, они уже были там. Это был их мир. Куда более суровый, но в то же время чище, чем наш. Незапятнанный. И существа эти сильны и непознаваемы. Они остались прежними, тогда как асторэ превратились в шауттов.

Милт своим приемным ученикам. Наставления

Риона стала городом слизи.

Серой, тягучей, пахнущей тошнотворно. И в запахе, мгновенно забившем нос, таилось нечто жуткое, отталкивающее для любого живого существа.

Куда более неприятное, чем сладковатый дух смерти, встречающийся на полях сражений или в разоренных мэлгами могильниках. И так думал не только Тэо. У всех, кроме Мильвио, на лицах застыло глубокое отвращение.

Здесь было не холодно и не жарко. Бесцветно. А еще очень влажно. Ощущение, словно они оказались рядом с распахнутой пастью невидимого гигантского пса.

Друзья прошли сквозь зеркало без проблем, Марид, оставшийся за спиной, продолжал стенать о яблонях, заблудившийся в своих не то грезах, не то кошмарах, не преследовал их и не пытался остановить. Шаутты, если и были там, затаились, и знакомый акробату подвал на этой «стороне» мира, был точно таким же, каким он его запомнил.