— Вам не надо нам ничего объяснять, госпожа, — произнес лейтенант де Ремиджио. — Совсем недавно вы сказали, что пришли темные времена. У меня была беседа с его светлостью перед поездкой сюда, и все мы в курсе, для чего вы здесь. Никто из нас не рад тому, что будет. Но если вам не удастся, погибших станет еще больше. Мы будем рядом. Лошадей рекомендую оставить здесь.

И они вошли в пустой, прекрасный, смрадный город. С широкими проспектами, величественными дворцами, древними площадями.

В город мёртвых. Перед которым любой даират был крохотным деревенским погостом.

— Когда-нибудь Риона станет такой, как прежде? — спросила Шерон у Мильвио.

— Ничто не бывает прежним. Все меняется. За человеческую жизнь или за тысячелетие. Город возродится, как уже бывало много раз, в разных частях мира. Зло уничтожено, людям ничто не угрожает. Они вернутся. Сперва самые смелые или те, кому нечего терять. Затем все остальные. А спустя несколько поколений события, без сомнения страшные, станут чем-то вроде мифа. А потом в них и вовсе перестанут верить.

— Ты говоришь об этом с грустью.

— Люди мало меняются за века. Их память коротка. И это одна из причин тех бед, что приходят из раза в раз. Как бы я хотел обладать знаниями прошлого, которые утеряны навсегда. Чтобы избежать этого...

Порт встретил их пеплом, плеском волн, пустым пространством на месте сгоревших построек, остовами погибших кораблей. Шерон разулась, сама не зная зачем, ощущая стопами нагретый солнцем пепел. Ноги сразу почернели от сажи и грязи, но она чувствовала их.

Их всех.

Что были здесь. И там, дальше, за спиной. В Рионе. Каждом районе. Улице. На холме. В парке. И доме.

Услышь она шепот ушедших прежде, без подготовки, без опыта — оглохла бы. Сошла с ума. Её голова взорвалась бы изнутри от этой ненависти, боли, страданий.

Они не желали подчиняться ей. Возвращаться. Служить.

Все как всегда. Мёртвые тоже не меняются. Но сейчас масштабы были совсем иными.

— Что нам делать, госпожа?

Она стояла, наклонив голову, стараясь справиться с эмоциями, унять гомон. Несколько вздохов, сжатые кулаки, и Шерон под взглядом Мильвио, в котором лишь на секунду вспыхнула и тут же угасла тревога, чуть улыбнулась лейтенанту:

— Встаньте цепью. Если будет страшно... не хмурьтесь, сиор, все мы боимся того или иного, в этом нет ничего постыдного... отвернитесь. Только ради всех Шестерых — не бегите, не нападайте на них и даже не трогайте. Пусть это и будет ваш самый близкий человек. Запомните — его больше нет. И ни в коем случае не отвлекайте меня. Я буду сосредоточена на другом.

— Я присмотрю, если придут шаутты. — Тэо выглядел бледным. — И... Разве их хватит для того, что ты задумала? Я не спрашивал, но здесь требуется нечто большее, чем целая мёртвая Риона.

— Ты прав, сиор. Нужна опытная тзамас, способная сосуществовать с артефактом Мерк. Как раз такая, как она. У нее все получится.

Шерон в одиночестве направилась по набережной туда, где раньше находился Меркато ди Конкилье, рынок, на котором она как будто в другой жизни покупала рыбу.

— Ты помнишь, о чем я тебя предупреждал? — повторил браслет.

Он, казалось навсегда замолчавший, говорил с ней второй раз за неполные сутки.

— Да.

— Силы, которые ты отдашь, заставят твой дар остановиться. Застыть. Ты никогда не станешь сильнее. Как могла бы стать. Никогда не сравнишься с моей первой хозяйкой. Останешься такой, как сейчас. Навсегда.

— Это малая плата. Я не стремлюсь к такой силе. Ты же знаешь. Она мне не нужна.

— Знаю, — шепнул он. — Ты выбираешь не как тзамас. Тем и по нраву.

Она потянулась. К каждому шепоту — и он вырос, превратился в злобный ропот тех, кто не желает служить.

Боль пронзила желудок. Вошла гнилой иглой в позвоночник. Наполнила её голодом и чужой ненавистью.

Шерон объяла каждого, впитала в себя, стала ими.

Стала Рионой. Всеми теми лежащими под небом и в домах. Несправедливо погибшими.

Она вздрогнула. Вздохнула. Захрипела. А после поднялась и пошла тысячами ног. Тысячами глаз глядя перед собой.

Ее армия собиралась. Вытекала тонкими ручейками из переулков, сливаясь в могучую темную реку, распугивая птиц, поднявших дикий грай над крышами столицы.

Река направлялась из города в порт и устремлялась в море. Страшной колонной, раз за разом исчезая в волнах. По дну, вперед.

Шерон дала им цель.

Она смотрела на опоры Крылатого моста, уничтоженного Катаклизмом, каждая высотой в башню, через равные промежутки уходящие на восток, за самый горизонт.

В Алагорию.

Первые мёртвые дошли до опоры и полезли наверх. По склизкой от водорослей, острой от двустворчатых моллюсков поверхности. Ловкими обезьянами они показались над водой, поднимаясь выше и выше.

Ни один не сорвался, впиваясь в камень когтями и зубами.

Тэо был прав. Чтобы протянуть мост через Жемчужное море, не хватило бы всех мертвецов Рионы. Шерон сомневалась, что все мёртвые и даже живые в Треттини, если их уложить одного за другим, дотянулись бы до противоположного берега.

Но ей и не надо было поступать подобным образом. Она следовала урокам Дакрас, тем, что из нескольких сотен тел позволяли создать целую осадную башню. И тем, благодаря которым, чтобы удержать шауттов, указывающая использовала погибших, заставив их разрастись в большую массу, придавившую демонов.

Отсюда, с берега, людям не было видно, как мёртвые сливаются друг с другом. Плоть, словно тесто, пульсировала, дышала, росла, разбухая все сильнее. Из нее к следующей опоре начинали тянуться «веревки», превращаться в «канаты», в тяжи, которые твердели, как остывающее стекло в умелых руках стеклодува.

«Остывая», они становились белесо-желтыми, полупрозрачными, пропускающими через себя свет, точно янтарь. Странные кости, созданные волей Шерон, складывались в перила, балки, арки... пролеты.

Висячий мост удлинялся с каждой секундой, а мёртвые продолжали идти из города бесконечным потоком.

Иногда желания солдата скромны: быть сытым, выспаться, прожить день, увидев не только рассвет, но и закат.

На первый взгляд простая задача.

На деле — одна из самых сложных.

Герцог Родриго Первый

Небо на востоке едва посветлело, а барабаны уже не спали. Их дробный однообразный бой, сильно вязнущий в тумане, поднявшемся над рекой, разбудил Мату, и тот, ругаясь сквозь зубы, щедро даря бранные слова пьянящему воздуху Четырех полей, откинул покрытое росой одеяло, поежившись.

— Пришли проклятые, — со яростным обреченным остервенением прошипел Яйцо. С выпирающим из-под кольчужной рубашки брюшком, немного сутулый, пожилой, но крепкий. Злое лицо, седой короткий ёжик волос, косой взгляд. Одним словом, сержант. — Чего разлегся? Загребай жабрами, олух. Тебя никто дожидаться не будет.

«Олухами» у Яйца были все, кто находился у него в подчинении. Пятьдесят четыре человека, если точно. Те, кому подчинялся Яйцо, от сотника до командующего армией Прибрежного крыла (кто это, Мату не знал), являлись исключительно задницами. Как в отрицательном ключе, так и в положительном, впрочем, следует отметить, в положительном значительно реже.

Тупая задница. Упрямая задница. Въедливая задница. Храбрая задница. Заносчивая задница. Жадная задница. И даже Задница мясника. Что самое забавное, Яйцо давал довольно точные характеристики командирам, и солдаты тихонько посмеивались, слыша их.

Яйцо, вставший первым, уже шел вдоль холмиков одеял, будя крепким словом, а порой и пинком, особенно когда заспанный решал огрызнуться. Обычно этого хватало, чтобы пререкания прекратились. Сержанта, несмотря на его суровый нрав, ценили и уважали. Некоторые шли с ним от Центрального Фихшейза и знали, что он в первую очередь бережет их, пускай и орет порой как проклятый.