— Ну. Попытаться стоило. Мне кое-что нужно от тебя. Убей некроманта.

— Нет.

— Жаль. Тогда, может, волшебника?

— Тебе придется попробовать самому.

— Сомневаюсь, что сейчас у меня получится.

Они снова смотрели друг на друга.

— Скука, — наконец произнес тот, кого знали как Рукавичку. — С тобой никакой забавы.

— Ты пришел ради меня. Проделал долгий путь, хотя мог бы устроить в лагере резню.

— Мне это неинтересно. Устраивать резню. Я кое-что ищу. На самом деле несколько вещей, но начнем с того, что перед глазами. Давай меняться. Ты вернешь мне колокольчик, а я тебе жизнь дурака.

— А она мне так нужна? Его жизнь? Возможно, твоя гораздо ценнее.

Демон заржал:

— Ах. Это просто прекрасно. Отдай. Тебе он ни к чему.

— Обмен не равноценный. И тебе это известно.

Шаутт вздохнул:

— Я не могу уйти без всего. Это означает потерять лицо. Что скажет мой любимый юный герцог? Во славу Вэйрэна, дай мне хоть что-то.

— Я дам тебе жизнь, если уйдешь. И только в этот раз. До следующей встречи.

— Если бы я боялся тебя, то никогда бы не пришел. Ты всего лишь Зародыш. Твои зубы пока не доросли до больших хищников. Может быть, позже. Отдай лютню.

— Что? — Вир не ожидал подобного.

— Лютня. Такая штука у твоих ног. Динь-динь-дон, тру-ля-ля. Сладкие песни по вечерам. Буду петь глупым людишкам и прославлять Вэйрэна. Отдай лютню, и я уйду, потому что увидел все, что хотел. Равноценный обмен? Ерунда на ерунду.

Дэйт задергался, когда Вир поднял лютню. Но шаутт отвесил воину такую оплеуху, что тот, оглушенный, затряс головой.

— Вот что с ними делать? — посетовала Рукавичка. — Пытается помешать торгам. Ну, так меняемся?

— В чем подвох?

Демон фыркнул:

— Хочу тебя обмануть. Эта лютня — оружие победы. Её музыка очарует армию, и Лентр откроет ворота перед да Монтагом. Считай, что меня забавляет такой обмен, Зародыш.

— Бери.

Рукавичка растянула больные губы в улыбке и вцепилась в лютню, как хищная рыба вцепляется в крючок. Она схватила её с быстротой молнии, рванула на себя и отклонилась в тот миг, когда Вир, поджидавший момента, ударил мечом в длинном выпаде, придав своему движению нечеловеческую скорость благодаря таланту.

Но шаутт, словно зная, чего ждать от мальчишки, двигался не менее быстро. Он прошел под мечом и, к удивлению ученика Нэ, использовал самый настоящий талант.

Спас щит, раскрывшийся в руке. Концентрированный удар плотного воздуха угодил в преграду и отбросил Вира к дальней стене. Он упал, и на него, не выдержав, обрушилась полка с глиняными горшками, похоронив под собой.

Вир выбрался мгновенно, но ни демона, ни лютни уже не было.

Он перерезал нить, связывающую воина.

Дэйт тряс головой, точно медведь.

— Милорд? Вы в порядке?

— Что удивительно.

— Милорд?

— Кажется, твоя лютня ей была настолько нужна, что она даже не потрудилась нас прикончить. Как бы не было беды, парень. Слишком странно...

Что движет шауттами? Злоба? Но злоба — это слишком обтекаемое понятие. Даже если тьма — твоя суть.

Жажда крови? Тяга к человеческой плоти? Желание причинять боль? Способность обмануть любого?

Что движет шауттами? Есть ли за этими низменными желаниями еще хоть что-то? Существа, созданные той стороной из тех, что когда-то правили миром, слишком непостижимы для нас. Многое ли мы знаем о них?

Из лекции профессора Каренского университета Кани Алло, впоследствии убитого демоном

Был вечер, долгий и тёплый. Еще не стемнело, но луна, где-то напившаяся крови, ставшая похожей на вишню, поднялась над миндальными деревьями. Те уже отцвели, и на их ветвях соловьи, не успевшие весной, допевали последние песни в этом году.

Она скакала по старому тракту, забитому солдатами, повозками, конными, амуницией и всем тем, без чего не может существовать ни одна армия.

По тракту, помнившему еще единых королей. В сопровождении тридцати герцогских гвардейцев, через озерный край, сосновые зонтичные рощи, к великим равнинам южного Фихшейза, растянувшимся до горизонта, всего лишь в дне от Ситы.

Не останавливаясь на отдых, даруя силу лошадям, она преодолела это расстояние, чуть жалея, что не может воспользоваться иным, более практичным способом. Но приходилось трястись в седле.

Когда на небе выступили первые звезды, рощи, пахнущие нагретой за день хвоей, остались позади — и показалось пространство равнин. Сотни тысяч костров до горизонта, на которые потрачены леса деревьев. Огни мерцали в теплом воздухе подступающей ночи, среди шатров и палаток. Красивое зрелище, если бы она могла и умела любоваться красотой.

Ее отряд, грохоча копытами, ворвался в первый военный лагерь, и никто не смел их остановить. Костры, жаровни, факелы, фонари, свечи там, где проезжала Рукавичка, загорались синим.

Люди вскакивали с мест, кланялись, кричали ей вслед, тянули руки. Кто-то, наоборот, преклонял колено, опуская взгляд в молитве Вэйрэну.

По рядам неслось:

— Вэйрэн! Вэйрэн! Рукавичка! Ура асторэ! Ура герцогу да Монтагу! Победа! Вэйрэн!

Она мчалась через лагерь, раскинувшийся вдоль тракта, перекрашивая огонь в синий цвет, и тот, точно фата невесты, стелился за ней длинным шлейфом от костра к костру.

До шатра герцога она добиралась больше часа через равнину, занятую армией его светлости. Здесь по периметру стояли такие же гвардейцы, как те, что охраняли ее.

В синих огнях факелов они пропустили её внутрь без вопросов, не чиня препятствий, салютуя.

Внутри было слишком жарко и людно. Военачальники, благородные, генералы, советники встали, когда она вошла. Герцог лишь кивнул, приветствуя. Она посмотрела на синие лица, пряча свое под глубоким капюшоном, также кивнула, сказав:

— Пусть Вэйрэн хранит ваши помыслы и оберегает жизни. Не прерывайтесь.

Села на скамеечку в углу, возле двух больших сундуков, сложив руки на коленях, уставившись в пол, слушая, как идет совещание. Обсуждали новости, нужды армии и то, как и когда принять навязанное генеральное сражение.

К полуночи, когда все разошлись, молодой герцог налил себе вина. Он уже не был похож на юнца. Повзрослел как-то удивительно быстро, раздался в плечах, хотя еще оставался подростком, особенно на фоне тех, кто его окружал. Но слушались этого «юношу» беспрекословно. Новый герцог доказал, в том числе и своими победами над врагом, что его никто не сбросит со счетов. Никакие своевольные, всегда в душе мятежные дворяне, тут же теряющие верность, стоит лишь им почувствовать слабую руку.

Рука у него оказалась жесткая. Жестче, чем у отца, Кивела да Монтага, и любое предательство, неподчинение, отрицание — карались.

Впрочем, стоило признать, за ним шли не из страха. А потому, что он был победителем. И первым асторэ за тысячу лет. И ему благоволил Вэйрэн, оболганный подлыми Шестерыми.

И прочие, прочие, прочие сказки, до которых так падки люди.

Рукавичка поднялась, подошла к выходу из шатра и негромко сказала гвардейцам:

— На тридцать шагов.

Для них это было привычно. Охрана расширила круг у жилища его светлости, встав так, чтобы не слышать ни слова из того, что обсуждают владетель и та, кого коснулся Вэйрэн, даруя ей силу.

Затем Рукавичка откинула капюшон, явив лицо, которое в последнее время приходилось скрывать. Слишком оно не вязалось с «правым делом» и той, кто шла путем правды и добра.

— Выглядишь все хуже, — сказал Эрего да Монтаг.

Демон тихо рассмеялся:

— Тело простого человека уже давно бы развалилось, не выдержав меня. Только подобные недотаувины могут не разрушаться столь долго. Согласись, было бы странно, если бы Рукавичка меняла внешность каждый месяц. Люди начали бы что-то подозревать.

— Но выглядишь хуже. Сколько тебе осталось?