На миг у нее появилась мысль, что все было зря. Столько жертв с обеих сторон. Но... нет. Не зря. Они не дали да Монтагу двигаться дальше. Он, в первый раз с начала войны, остановился, не одержал победу. Возможно, растерялся. Возможно, злится. Но точно ищет способы продолжить движение на Риону, а после уже дальше, на восток, в Алагорию. Скоро он узнает про мост.

В любом случае теперь ему потребуются месяцы, чтобы восстановиться. Найти новых людей. Тех, кто согласится идти за человеком, которому благоволят шаутты. Создать новых других, взамен уничтоженных Шерон.

У них есть время, пока он собирается с силами. Пока смотрит на юг. И она не спрашивала, что происходит. Почему она не чувствует Четыре поля. Куда они ехали? И так знала. Они с Мильвио обсуждали это еще в Рионе.

Туда, куда направились Бланка с Лавиани.

Она еще раз посмотрела на Тэо, сделавшего так много в этой битве, и выбралась из фургона, щурясь от яркого теплого солнца. Сон, тягостный и гнетущий, медленно разжимал когти, бледнел, становясь все менее реальным.

Два фургона, распряженные лошади, костер, десять человек, знакомые лица — её гвардейцы. Они вставали со своих мест, заметив ее, кланялись. Она кивала в ответ. Радуясь каждому.

— Где остальные, сиор?

Тот замялся:

— Это все, кто есть, госпожа.

Сердце её застыло, и Шерон произнесла через силу:

— Неужели рота погибла?!

— Что? О нет, госпожа! Благодаря вашей защите многие уцелели. Но сиор де Ровери сказал его светлости, что столько людей для вашей охраны не требуется. Почти сто человек слишком заметны, и попросил выделить лишь пятнадцать тех, кто готов. Вызвались все, поэтому тянули жребий. Пятеро, включая лейтенанта, вместе с сиором де Ровери сейчас в разведке. Места вокруг опасные.

— Спасибо, сиор.

Он неловко поклонился, хотел что-то сказать, но в итоге отошел к своим. Шерон постояла еще с минуту, прислушиваясь к себе.

Поляна, лес. За соснами блестит река, один из притоков Ситы, судя по небольшой ширине. Солнце тёплым цыпленком прыгало по воде, дарило блики, говорило о лете.

О лете, вкуса которого Шерон в этом году так и не успела почувствовать.

Щебетали птицы, слабый ветер шумел в кронах деревьев. Одинокая бабочка с лимонными крыльями пролетела мимо, напоминая о Лавиани. Указывающая скучала без нее.

Она вышла к реке, медленной, величавой, сморенной жарким полднем. Тонкая полоска желтого песка, золотистые корни сосен, смолистый аромат и... смерть.

Снова смерть.

Яркая краткая слабая вспышка и оборванная тоненькая ниточка. Там, справа, за кустами, недалеко от берега. Она, уже зная, кто умер и почему, отправилась туда по едва примятой траве.

Ступила на влажный песок, так, что вода едва не касалась ботинок. Хотелось раздеться, залезть в теплую неспешную реку, смыть с себя всю грязь прошедших дней.

Но в заводи, по колено в воде, высоко подобрав юбку, завязав её на бедрах узлом, стояла высоченная старуха. Пожалуй, она была самым высоким человеком, которого когда-либо видела Шерон. Чудовищно высоким, особенно если сравнивать с ростом самой указывающей.

Короткий ёжик седых волос, пронзительные глаза, сильно сжатые решительные губы, морщинистое грубоватое лицо. Плохое лицо. Суровое, пережившее множество испытаний и готовое к новым.

В руках старуха держала палку, заостренную на одном конце, с мастерски сделанными деревянными зубьями. Она не шевелилась, смотрела в мутноватую воду. Движение было быстрым настолько, что Шерон удивленно моргнула, пытаясь понять, как вообще такое возможно.

Серебристая рыба трепетала на острие. Старуха сняла ее, бросила в мешок, болтавшийся на боку, где уже находились две пойманные ранее. Она никак не прореагировала на присутствие Шерон, сделала несколько осторожных шагов прочь от берега, на глубину, вновь застыла, поджидая следующую жертву.

Шерон, чувствуя странное присутствие, повернула голову влево, туда, где к шероховатой теплой коре сосны был прислонен меч. Она сразу его узнала, хотя видела мимолетно, едва ли не бежав. Слишком уж он был необычным, широким, огромным, с замысловатой гардой и витой рукоятью.

Теперь Шерон могла подойти к нему. Он не отталкивал, не обливал яростью, не пытался защитить таувина, который был мёртв уже столько веков.

Двуручник манил ее, и указывающая встала рядом, а потом, подчиняясь какому-то наитию, положила пальцы, ставшие удивительно холодными, на широкую плоскость клинка, сразу под гардой.

Закрыла глаза, вслушиваясь и наконец... понимая. Понимая, что сказал незнакомец, спасший её из могилы. Теперь она знала, кто он был и что с ним случилось. Может быть, не покажи браслет ей прошлое, Шерон бы сомневалась, но после гибели Мерк не было никаких сомнений.

Печаль.

Первым чувством, добравшимся до её сознания после этого открытия, была печаль. Густая, глубокая, тоскливая. Шерон поняла, что в стали спит сила, часть того, кто был всадником, о котором ей рассказал Мильвио.

Некромант. Тзамас. Такой же, как она.

Точнее, он мог бы стать им. Если бы его жизнь не забрали ради... куска металла.

И вместо печали пришла злость.

Она прокралась на лисьих лапах, обернувшись пушистым хвостом, прислушалась к чувствам, оскалилась. Её шерсть вспыхнула, сожрала лису, оставив от нее лишь жаркое, удушающее, давящее пламя.

Пламя бесконечной, безграничной, всепожирающей ярости. Шерон начало трясти, она сжала кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не повернуться к воде, не стать лицом к лицу с той, что убила его.

А теперь следовало убить ее. Бездушную тварь, способную заключать души тзамас в вечную клетку из железа. Чтобы те служили, подчинялись.

Мир стал белым, едва не трескался от её дикой ярости, а потом все кончилось.

Она ощутила боль в прокушенной губе и кровь, текущую по подбородку. Боль отрезвила разум, сняла пелену с глаз, она вспомнила просьбу этого человека. Там, между мирами, где они встретились, когда указывающая возвращалась, а он уходил: «Не мешай той, кто придет вместе со мной. Как бы ни желала. Как бы я ни хотел».

О. Она очень хотела. И не давала ему обещаний, но...

Выдох. Вдох. Щебет птиц. Гудение стрекоз над рекой. Лето. Теплая длань солнца касается кожи.

Жизнь.

Шерон облизнула губу, чувствуя неожиданную приятную сладость собственной крови, вытерла рукавом подбородок, повернулась.

Старуха двигалась необычайно тихо. Она вышла из воды и теперь стояла в десятке шагов, воткнув палку во влажный песок и наблюдая.

Почти минуту они смотрели друг другу в глаза.

Наконец старуха произнесла, осторожно роняя слова, и каждое было точно металлический шарик:

— Какая воля. Я восхищена.

— Какая воля. Я восхищена, — повторил трескучий голос с сосновой ветки.

Шерон подняла глаза, увидела крупную сойку. А рядом с ней еще два десятка птичек. Все с оранжевой грудкой: зарянки, горихвостки, странствующие дрозды. Четыре десятка темных непроницаемых бусинок смотрели на указывающую.

— Цыц, — негромко сказала им старуха и повторила: — Удивительная воля. Я не ждала такой. Почему ты не сделала то, чего так захотела? Не бросилась на меня.

«Потому что Мильвио бы опечалился, — подумала она. — Потому что ты нужна нам со всей своей проклятой силой».

Но ответила другое:

— Когда я пойму, дам тебе знать.

— Даже немного жаль. Хотела посмотреть, на что ты способна. Что бы ты стала делать, не имея мертвецов под рукой.

Она злила ее, эта старуха, и Шерон поддалась своей слабости. Убила всех птиц, что служили этой ведьме. Разом. Одним желанием остановив маленькие сердечки. И птахи попадали с веток.

У той лишь губа дернулась, и было в этом чуть заметном движении не до конца скрытое презрение.

— Ловко. Но, право, заклевать меня воробушками верх легкомыслия.

Не отрывая белых глаз от лица старухи, Шерон собрала пернатых в комок, слила плоть, расплавила кости, сложив все это заново. Нарастила когти и шпоры, удлинила клюв, превратила перья в броню, увеличила в несколько раз, отправила в воздух, высоко, куда-то за спину Нэ, прямо на яркое солнце, заставив парить, видя полоску песка, блики, две фигурки среди зеленого колючего одеяла.