— Сестра Барбаросса! Ах, до чего приятно вас слышать! Что вам угодно, сестра?

Голос Шустры зазвенел, точно начищенный грош, брошенный на металлическую тарелку. Наверняка она сейчас вытянулась по стойке с трубкой в руках, улыбаясь во все лицо. Черт, даже ее пизда сейчас, наверно, улыбалась под штанами, силясь выслужиться и угодить. Крысиная порода, которую Барбаросса всегда презирала. Безжалостная с младшими сестрами, в общении со старшими Шустра делалась исполнительна и подобострастна, как вышколенный пехотинец. В присутствии сестры Барбароссы Шустра замирала, поедая ее глазами, а выполняя ее приказы, демонстрировала столько прыткости и такта, будто пыталась угодить по меньшей мере герцогине. Она беспрекословно выполняла любой каприз Котейшества, Гарроты, Саркомы и Ламии, в чем бы тот ни заключался, охотно бегала за вином, хлебом или табаком, лично полировала им башмаки и выполняла всякое поручение с такой прытью, точно от него зависела судьбы горы Броккен. Даже собирала дохлых кошек для Котейшества — не самая приятная работа на свете.

С Холерой она сходилась тяжелее, и неудивительно — беспутный и дерзкий нрав Холеры не давал той сосуществовать в мире со своими сестрами, она всегда была занозой, торчащей наособицу. Может, оттого Шустра сперва решила, что с ней можно не нежничать. Барбаросса усмехнулась, вспомнив последующие события. Холера, может, и была похотливой стервой, чьими стараниями «Сучья Баталия» стяжала себе немало дурной славы, однако она при том была ведьмой третьего круга и хорошо знала, как надо завоевывать любовь младших сестер.

Одолжив у Гарроты ремень со свинцовой бляхой, она подкараулила Шустру за дровяным сараем и отделала ее так, что следующие три дня единственное, что та могла делать без посторонней помощи, так это хрипеть. Вопрос подчинения оказался решен быстро и эффективно.

— Дай мне Котейшество.

Шустра заколебалась. Демон внутри телевокс-аппарата был слишком немощен, чтобы передавать тонкие интонации человеческого голоса, но Барбаросса отчетливо расслышала ее прерывистое дыхание.

— Я бы рада, но никак не могу, сестра Барбаросса.

— Позови Котейшество, — отчеканила Барбаросса в трубку, — Иначе следующие сутки будешь стоять с мушкетом при воротах. В кирасе на голое тело, с куском коровьего говна на голове и без штанов. У тебя одна минута.

Голос Шустры ощутимо дрогнул. Может, Гаста и считала себя единовластной правительницей в Малом Замке, но слово сестрицы Барби пока что тоже кое-что в нем значило. Эти слова не были пустой угрозой.

— Я бы позвала ее, сестра Барбаросса, — затараторила она, — Конечно бы позвала, да только…

— Что?

— Только нет ее в замке.

— Нет в замке? Какого хера это значит?

Шустра немного растерялась, это было слышно по голосу.

— Я… Мы думали, она с вами.

— Так она не приходила с занятий?

— Никак нет, сестра Барбаросса, не приходила. Утром после завтрака ушла вместе с вами и… все.

— Больше не появлялась.

— Нет.

— И не звонила?

— Никак нет.

Дьявол. Барбаросса ощутила, как язычок занявшейся в груди злости облизнул обожженную руку, отчего та сама налилась огнем. Она думала, Котейшество, отчаявшись найти помощь в других ковенах, давно вернулась под крышу Малого Замка и терпеливо ждет ее там. Но она не вернулась. Должно быть, подобно ей самой сейчас рыщет по быстро темнеющим улицам Броккенбурга в отчаянных поисках гомункула, даже не подозревая, что сестрица Барби уже все устроила.

Черт. В Руммельтауне они так быстро разбежались, что не удосужились условиться о сигналах или времени. Каждую из них адский ветер нес в свою сторону. И вот пожалуйста. Барбаросса зло выдохнула через нос.

Что ж, не велика беда, если подумать. Котейшество, может, и самая прилежная ведьма из всей «Сучьей Баталии», но даже она не станет бегать по городу всю ночь. Рано или поздно усталость и отчаяние пригонят ее обратно под сень Малого Замка, чтобы узнать, не улыбнулась ли удача ее старшей подруге. Достаточно будет передать ей через Шустру нужные инструкции, к примеру, условиться встретиться где-нибудь за пределами замка, хоть бы и в бакалейной лавке господина Лебендигерштейна, что в трех кварталах от него. Главное — сделать это столь непринужденно, чтоб Шустра не навострила свои хорошие розовенькие ушки и не донесла Гасте. У рыжей суки Гасты нюх что у падальщика, она сразу почует подвох…

— Слушай меня, — приказала Барбаросса, перехватывая трубку левой рукой, — И слушай внимательно, потому что за каждое забытое слово ты будешь получать по хлысту вдоль спины.

— Слушаю, сестра Барбаросса! — покорно отозвалась Шустра.

— Прямо сейчас ты отправишься на крышу замка и будешь торчать там всю ночь напролет, если понадобится. Даже если начнется ливень. Даже если там устроится покрытая рыбьей требухой Гаргулья и будет вылизывать себе вульву. Едва только на горизонте появится Котейшество, ты метнешься к ней быстрее молнии и скажешь… скажешь…

Боль в обожженной ладони мешала сосредоточиться. Чертовы ожоги. Дырки от ножа тоже причиняют до хера неудобств, однако они беспокоят лишь первое время, боль обыкновенно делается все глуше с каждым часом. Но вот с ожогами все обыкновенно обстоит ровно наоборот. Свежие, они почти совсем не болят, зато потом берут свое, изводя по нескольку дней к ряду. Этот наверняка будет напоминать о себе целую неделю. Интересно, где это она все-таки успела опалить руку, пока бежала?..

— Ты скажешь ей, что…

— Да, сестра Барбаросса?

Боль обожженной кожи мешала сосредоточиться. Чтобы унять ее, Барбаросса приложила ладонь к ящику телевокса. Прохладная медь на миг уняла боль, едва не заставив ее блаженно заворчать. Толстый металл, впитавший в себя прохладу октябрьского дня. Много тяжелого старого толстого металла, исписанного скабрезностями, дерьмовыми афоризмами и признаниями в любви — фальшивой и никчемной…

Ладонью, прижатой к телевоксу, она вдруг ощутила странные колебания. Крошечный демон, услужливо растопыривший свои отростки, вдруг задрожал, и дрожь его лапок мгновенно передалась той тонкой нити, которая связывала ее с Шустрой.

— …стра …росса?.. Сестра? Я вас не…

Голос Шустры заквакал в трубке, сделавшись искаженным и едва слышимым.

Демон внутри телевокса был стар и едва шевелился, за прошедшие годы он пропустил через себя чертовски много адских энергий, которые должны были выжечь едва не дотла его примитивно устроенное естество. Но сейчас он вдруг задергался, точно ощутил необычайный прилив сил. Прилив такой силы, что его дом, маленькая бронзовая коробка, чуть было не заходил ходуном, выпуская сквозь тонкие щели едва видимые дымные струйки. Отчаянно запахло горелой краской и горелой меоноплазмой.

Какого хера?

Барбаросса поспешно отняла обожженную ладонь от аппарата, пытаясь понять, что происходит. Чертова тварь как будто выжила из ума. Тончайшие щупальца демона, служащие ему, чтобы пронзать воздух и камень, соединяя невидимым каналом в пространстве две точки, трепетали, словно ему не терпелось пуститься в пляс. Водянистое тело, пузырь из меоноплазмы, хлюпало, вспучиваясь самым причудливым образом. В трубке что-то глухо скрежетало, трещало и шипело, точно кому-то перемалывали кости в огромной мясорубке.

Может, похлопать телевокс по боку? Или произнести какой-нибудь приказ на адском наречии? Беда в том, что она совершенно не представляла, какой. Зачарование мелких тварей, к числу которых относился этот ублюдок, лишь со стороны могло показаться бесхитростным ремеслом, на самом деле оно требовало чертовски тонкой кропотливой работы — работы, к которой, увы, она была расположена не больше, чем к ремеслу белошвейки…

— Эй, ты! — Барбаросса облизнула губы, не зная, что предпринять, — Тихо! Уймись, чертово отродье или…

А потом чертов ящик взорвался с оглушительным грохотом прямо ей в лицо.

Это было похоже на выстрел из осадной бомбарды чудовищной мощи. Из числа тех, что адский владыка Рейнметалл создал для Саксонии в преддверии Второго Холленкрига, чтобы крушить французские пограничные крепости. Полыхнуло так, что Барбаросса ослепла, оглохла и потеряла все прочие чувства, дарованные ей Адом.