Панди всегда была мудрой воровкой. Останься она в Броккенбурге, про нее сочинили бы не семь, а семьдесят семь миннезангов.
Застыв на месте, Барбаросса старательно принюхивалась, пытаясь обнаружить в прихожей тревожный или резкий запах, а также любой другой запах, которому не положено было здесь находиться. Например, запах цветущих петуний. Или запах горелой шерсти. Или тонкий аромат свежескошенной травы в сочетании с запахом мускатного ореха. Вполне безобидные в повседневной жизни, здесь, в чужом доме, они могли нести опасность и смерть. Мгновенную — если повезет. Мучительную, растянутую на много часов, если охранный демон мается скукой или имеет наклонности садиста.
Никаких подозрительных запахов ее нос как будто бы не ощутил. Только запах кислятины, частенько поселяющийся в домах стариков, состоящий из запахов, источаемых немощным телом, горелого жира, грязи и мочи. Старик не держал прислуги, вспомнила Барбаросса, и это было чертовски заметно, сам же тоже не любил возиться по хозяйству. Мебель, которой была обставлена прихожая, выглядела дряхлой и немощной, порядком подточенной жуками. Гардины, висевшие на окнах, истлели и выгорели на солнце до того, что напоминали погребальные саваны. Половицы так давно не скребли ножом, что пятна свечного воска, жира и вина давно образовали на полу сложные концентрические переплетения. И верно прижимист, подумала Барбаросса, пристально разглядывая этот узор. Все еще использует свечу вместо заговоренной лампы с демоном внутри, видно, и тут бережет монету. Кроме того, он, должно быть, чертовски дряхл и страдает подагрой, отчего его пальцы не справляются ни со свечой, ни с бутылкой. Но вот силы спустить курок в них, наверно, хватит, мрачно подумала Барбаросса, если этот хер чутко спит и услышит доносящиеся из прихожей скрип мебели.
Вешалка в прихожей также не таила в себе опасных сюрпризов. Висящие на ней плащи и жюстокоры были покрыты обильным слоем пыли, как и восседающие на полке шляпы, что до башмаков, стоящих под ней, они высохли и растрескались до того, что походили на трухлявые орехи, готовые лопнуть от первого прикосновения. Старик явно давно не выбирался из дома, прикинула Барбаросса, иначе не запустил бы свой гардероб до такой степени. Должно быть, еду ему поставляют из ближайшего трактира. Впрочем, плевать. Ей нет дела до того, чем он живет. Ей нужен гомункул — ну и, может, еще какие-нибудь безделушки, которые она сумеет найти по пути и которые не составит труда сбыть в Унтерштадте.
Она пока не видела банки, и немудрено — света в прихожей не доставало, чтобы разглядеть всю обстановку, а она была недостаточно отбитой сукой, чтобы зажечь свечу. Должно быть, банка стоит где-нибудь неприметно в углу, Бригелла говорила, что видела ее через окно…
Барбаросса не сделала ни единого шага вглубь прихожей. Подозрительных запахов не было, если не считать дрянного запаха кислятины, похожего на запах давно протухшего соуса, но это еще ни о чем не говорило. Охранные демоны хитры и скрытны, об их присутствии могут говорить многие признаки. Странным образом двигающиеся тени на потолке. Доносящийся из углов скрип. Паутина, которая лишь кажется паутиной. Иногда — дрожащие у комнатных цветов листья или необычные потеки на стенах…
Она могла помнить до пизды таких признаков, но все они не служили надежной защитой от неприятных сюрпризов, которые мог скрывать дом старого скряги. Новые охранные демоны появлялись в Броккенбурге чаще, чем залетные ветра, и неудивительно — в городе, где многие взломщики обладают магическим даром, даже самые грозные охранники очень быстро теряли свою эффективность, едва только их приемы становились известны ночной публике. На смену им неизменно приходили новые, поставляемые демонологами-негоциантами — все новые и новые породы смертоносных тварей, каждая из которых владела своим арсеналом фокусов. И каждая новая обыкновенно собирала богатую жатву. Не потому, что была так уж смертоносна, чаще потому, что против нее еще не было придумано подходящих приемов.
Вердомдешомакер, прозванный в Броккенбурге Чертовым Сапожником. Этот демон перекалечил до черта воровок в прошлом году, в короткий срок сделавшись местной знаменитостью. Не обладающий великой силой, имеющий в Аду скромный титул сродни баронетскому, он вступил в торговые сношения с саксонскими демонологами, желая наладить свое благосостояние, но занимался сбытом не магических тайн и талантов, как многие его собратья, а собственных демонических отпрысков, охотно предоставляя их для службы любому желающему, платящему золотом и кровью. Этих отпрысков у него, судя по всему, было больше, чем язв на теле у больного оспой.
Дети Чертового Сапожника не отличались ни великой силой, ни большим умом. Неопытные прошмандовки, промышлявшие ночными грабежами, попросту не знали, что опасность исходит не от запахов или свечения по углам, как от привычных им демонов, а от шороха, чертовски похожего на мышиный, потому не обращали на него внимания, пока не делалось слишком поздно.
Отпрыски Чертового Сапожника не убивали свою жертву, лишь сковывали невидимыми оковами, после чего принимались лакомиться ее ногами, неспешно обсасывая, точно карамельки. Иногда они удовлетворялись ступнями. Иногда — если хозяин дома не спешил отозвать их — они успевали добраться до колен и выше. Какое-то время в Унтерштадте было пруд пруди калек с деревянными ногами. Напасть эта закончилась лишь после того, как выяснилось, что отпрыски Чертового Сапожника неравнодушны к календуле — достаточно было бросить в угол засушенный цветок, как те, забыв про свой долг, бросались к нему, теряя всякий интерес к защите вверенного им имущества, позволяя пришельцу вынести из лавки все вплоть до мебели. Неудивительно, что предприятие Вердомдешомакера, основанное на торговле его отпрысками, через какое-то время прогорело — этот товар потерял в Броккенбурге всякий спрос.
Но стоило только ночным воровкам вздохнуть с облегчением, как на смену его отпрыскам пришли охранные демоны из рода Транкуило, завезенные, по слухам, в Броккенбург венецианскими демонологами-негоциантами. Эти были равнодушны к календуле и не издавали звуков, но тоже доставили уйму неприятностей желающим покопаться в чужих сундуках. Принимая облик обычных домашних мух, они невозмутимо гудели под потолком, но лишь до тех пор, пока добыча не пересекала невидимой линии, вступая на находящуюся под их попечение территорию, а после безжалостно расправлялись с ней, сминая, точно мельничным жерновом. Выродки из рода Транкуилло показали себя столь эффективно, что долгое время пользовались в Броккенбурге огромным спросом и стоили по два-три гульдена за голову — пока ушлые воровки, изучив их привычки, не научились обходить и их при помощи мотка разноцветных ниток, фляги с дождевой водой и обычного платка.
Тогда на смену Транкуилло пришли демоны Ниэру — какого-то древнего демонического рода, выведенного на Сицилии, настолько кровожадного, что продавались не в стеклянных бутылках, опечатанных именем демонолога и адских владык, а в свинцовых ящиках, обвязанных медными, висмутовыми и оловянными цепями. Впрочем, они-то как раз в Броккенбурге не прижились — их немыслимая кровожадность вкупе со слабыми сдерживающими чарами сделали их угрозой прежде всего для хозяев сундуков, чем для чертовок, жаждущих в них покопаться. По меньшей мере две дюжины лавочников оказались растерзаны собственными охранниками, превратившись в растянутые на стенах лоскуты кожи, прежде чем эта мода ушла в прошлое.
На смену Ниэру пришли Резеттеры. На смену Резеттерами — Аунигулиусы. На смену Аунигулиусам пришло следующее поколение тварей, не менее зубастых и смертоносных. Это был бесконечный водоворот, циркулирующий уже Ад знает сколько лет, водоворот, который погубил бессчетное количество юных сук из Броккенбурга. Каждый новый демон приносил с собой новые приемы и ловушки, которые надо было учиться обнаруживать и нейтрализовывать, но едва только это знание делалось всеобщим, как вместо него уже возникал новый. Следом за ним — еще один. И еще. И еще. И еще… За последние триста пятьдесят лет этот цикл повторился немыслимое количество раз и, верно, обречен был повторяться бесконечно, до тех времен, пока мир окончательно не истлеет, сожженный дыханием Ада.
