Нет смысла лгать самой себе. Сами себе лгут лишь шлюхи, когда убеждают себя в том, что обязательно оставят ремесло, найдут мужа и заведут премилый домик с мезонином и геранью, едва только заработают своей изможденной волосаткой сотню гульденов. Она, Барбаросса, часто лгала другим, но себе — никогда.

У Веры Вариолы грозная репутация в Броккенбурге, и не напрасно. Но она не станет объявлять войну «Сестрам Агонии». Старшие ковены не ввязываются в войну по пустякам. Известно, если палить из крепостной пушки по кружащим вокруг башен воронам, очень скоро закончатся порох и ядра. Если всякий раз, когда какой-то суке под твоей опекой пустили кровь, ввязываться в войны против бесчисленных ковенов, плодящихся в неплодородной земле Броккенбурга что лягушки на болоте, очень скоро обнаружишь, что прочный некогда замок шатается под тобой, а обнаглевшие соседи уже начали откусывать по кусочку с его боков.

У Веры Вариолы фон Друденхаус другие хлопоты, другие противники, куда как крупнее калибром. Ей надо соблюдать хрупкий баланс, царящий в Старшем Круге — противостоять вечным интригам «бартианок» из «Ордена «Анжель де ла Барт», щелкать по носу зарвавшихся «волчиц» из «Вольфсангеля», вскрывать планы «флористок» из «Общества Цикуты Благостной», сбивать спесь с «воронесс» из «Вороньей Партии», раз за разом разбивать заговоры «униаток» из «Железной Унии»… В этой извечной войне не остается места для мелких обид, здесь играют фигурами куда крупнее и серьезнее…

А вот Каррион… Барбаросса ощутила короткий миг удовлетворения, представив, как взбесится Каррион-Волчье Солнце, узнав о выходке «сестричек». Сестра-батальер «Сучьей Баталии», правая рука Веры Вариолы, рука, в которой принято держать оружие, она не станет отягощать себя размышлениями о чести. Холодная и молчаливая, как голем, она вообще редко говорит, но если суметь ее разозлить…

Свистнув Гаргулью и Гарроту, она отправится на охоту — и еще по меньшей мере неделю весь Броккенбург будет вздрагивать, вспоминая их страшные похождения. Эти трое умеют работать сообща. Слаженно, четко, безжалостно, как группа опытных рубак-ландскнехтов. Каррион не напрасно их муштровала, разбивая в кровь губы тренировочными рапирами и расписывая живописными кровоподтеками спины.

Они будут выслеживать «Сестер Агонии» по всему городу. Нестись по улицам, точно ненасытные ищейки, врываться в каждый дом, где остался их след, потрошить, точно зайцев, вышвыривать в окна, скальпировать, рвать. Если у «сестричек» имеется замок, можно не сомневаться, Каррион возьмет его штурмом, столь неистовым, что даже штурм Магдебурга трехсотлетней давности покажется детской забавой. О да, Каррион заставит «Сестер Агонии» славно просраться кровью, мстя за свою младшую сестру, милашку Барби. Но не потому, что испытывает к ней какие-то чувства — душа Каррион холодна как рапира, пролежавшая всю ночь в январском снегу — а только потому, что, сама дожив до четвертого круга, знает извечную мудрость Броккенбурга — не спускай своим врагам ни малейшей обиды, иначе рано или поздно они спустят с тебя всю шкуру.

Если «Сестры Агонии» считают, что смогут укрепить свое положение в городе, выбрав на роль своей жертвы Барбароссу, эти бздихи еще тупее, чем она думала. Они даже не представляют, с чем им придется столкнуться, если их замысел увенчается успехом. Даже не представляют, что сотворит с ними «Сучья Баталия».

— Это не они порезвились сегодня в Руммельтауне? Какие-то ведьмы загоняли там сегодня суку, но я не знаю, чем кончилось дело.

Бригелла качнула головой.

— Это не они. Какие-то другие девочки вздумали поохотиться ясным днем посреди Броккенбурга. Чертовски безрассудно с их стороны, но кто я такая чтобы осуждать других за их развлечения? Знаешь… — она легким движением поправила маску на лице, — Пожалуй, тебе лучше не показываться пару дней за пределами замка. Отдохни, не высовывайся наружу. Ты знаешь молодых. Они злы, но им чертовски не хватает выдержки и терпения. Через два дня они устанут тебя искать и подыщут себе добычу попроще. Черт, в этом году у многих в Броккенбурге течка началась раньше положенного…

— Что ты имеешь в виду?

Бригелла выпустила в воздух дымное колечко. Красивое и аккуратное, как манда юной школярки, только вчера прибывшей в Броккенбург осваивать ведьминское искусство.

— «Волчицы», — произнесла она негромко, пристально изучая получившееся кольцо, — В последнее время они нервничают и топорщат шерсть на загривках. Такое с ними бывает перед тем, как стая на кого-то набросится, уж я-то знаю. Интересно, с кем в этот раз они не поделили блох, но советую какое-то время держаться от них подальше… Кстати, с тебя двадцать грошей.

— Что?

Кольцо из табачного дыма быстро рассеялось, сделавшись частью окутывающего Броккенбург смога.

— Двадцать монет, — повторила «шутовка», невозмутимо посасывая трубочку, — За информацию. Или ты думаешь, что твоя шкура не стоит таких денег? Заметь, я могла бы ничего не говорить тебе. Хотя бы в память о том ударе шилом, которым ты меня наградила. Однако сказала. И это определенно требует оплаты.

— Иди нахер! — буркнула Барбаросса, — Я не стану за это платить.

— Это Сучья Охота, Барби. Если ты думаешь, что они просто соберутся после занятий, чтобы потолкаться за университетом, испачкать юбчонку и вырвать у тебя клочок волос, то сильно ошибаешься. Эти суки всерьез вознамерились испить твоей крови.

Барбаросса оскалилась.

— Панди пережила восемь Сучьих Охот! И размотала в кровавое тряпье всех охотниц!

Глаза Бригеллы в прорезях черно-алой полумаски мгновенно потемнели. Точно бусины из опалов, на которые перестал падать солнечный свет.

— Почему ты вспомнила про Пандемию? — резко спросила она.

— Не твоего собачьего ума дело, Бри.

— Ах, прости! — Бригелла хлопнула себя по лбу. Даже это движение вышло у нее легким и по-театральному изящным. Как все прочие движения, вне зависимости от того, что она делала, чертила в воздухе невидимые узоры чубуком трубки или небрежно покачивала ногой, — Я и забыла. Вы же с Панди какое-то время терлись задницами.

Произнесено было как будто бы без намека, почти равнодушно, но Барбаросса все равно ощутила, как из низовий души тянет чем-то теплым, будто все бесы Ада таскали туда сухой хворост и уже взялись за кремни, чтобы высечь искру…

Спокойно, Барби. Ты уже не та вспыльчивая скотоебка, что прежде, норовящая всякую проблему решить кулаками. Ты научилась сдерживать себя и держать кулаки под контролем. Панди научила тебя самоконтролю, научила брать в руки узду и укрощать тех демонов, что вечно тащили тебя в пекло, расшибая все на своем пути. Если ты все еще жива, если дышишь смрадным воздухом Броккенбурга, наполовину состоящим из отравленных чар, это в немалой степени ее заслуга.

— Панди была моей наставницей, — неохотно произнесла она, — Давно, два года назад. Мы разбежались, когда меня приняли в «Сучью Баталию».

Бригелла усмехнулась, будто и не ожидала другого ответа.

— Ну да, узнаю старую добрую Панди, — хмыкнула она, — Она на дух не выносила ковены со всеми их традициями и правилами чести. «Курятник не может вырастить змею», говорила она. Знаешь, таких чертовок, как она, в наше время становится все меньше. Нынешние школярки, едва только избавившись от связанного маменькой чепца и девственной плевы, спешат приткнуться под теплое крылышко к какому-нибудь сборищу шалав, гордо именующему себя ковеном, с названием более пышным, чем юбки у придворных дам. А Панди… Пандемия всегда мнила себя вольной разбойницей, чья душа принадлежит лишь Шабашу.

Барбаросса насторожилась.

— Ты знала Панди? — осторожно спросила она.

Бригелла кивнула. Вроде и небрежно, но с некоторым оттенком самодовольства.

— «Камарилья Проклятых» знает все, включая то, по каким дням ты пачкаешь штанишки, милая. Я сложила семь миннезангов в ее честь.

— Я слышала их все, — буркнула Барбаросса, — Полная херня. Из этих семи только четыре из них имеют к ней отношение, а из этих четырех лишь два похожи на то, как все было на самом деле.