Барбаросса машинально оценила общую диспозицию. Трое или четверо ведьм, устроившись в дальнем закутке, бросали кости. Вяло, без особого интереса, чувствовалось, что серьезных ставок сегодня нет, а без ставок — не игра. Несколько таких же группок расположилось на циновках по центру, развернув пухлые тетради и вполголоса переговариваясь между собой. Понятно, пытаются наверстать то, что не успели сделать за день. Еще более скучное занятие. Прочие как будто не искали компании, прогуливались поодиночке или парами, о чем-то болтая, смеясь или сосредоточенно изучая облака.

Барбаросса закрутила головой. Все эти шалавы сейчас не представляли для нее интереса. Не ради них она и забралась так высоко на блядскую гору, рискуя отморозить себе придатки. Не ради них, а ради…

Какого хера? Куда подевались все «шутовки»? В Будуаре почти всегда ошивался кто-то из «Камарильи Проклятых», дежуря здесь, точно на посту. Это и был их пост, один из постоянных постов вблизи университета. Где еще можно погреть уши в чужих разговорах, переброситься в карты, продать тайком из-под полы пару ампул «серого пепла»? «Шутовки», эти беспокойные чертовки, всегда находились в гуще событий, и неважно, каких — балов-маскарадов, массовых оргий или кровавых схваток, они просто возникали сами собой там, где скапливалось какое-то количество ведьм.

«Шутовку» она обнаружила лишь полуминутой спустя. Удивительно, как человек в столь пестром облачении, носящий поверх лица театральную полумаску, может скрываться на фоне голого камня, находясь при этом у всех на виду, наверно, это было какой-то тайной наукой «Камарильи Проклятых», которую они хранили внутри своего круга. Как бы то ни было, Барбаросса заметила «шутовку» лишь после того, как та призывно махнула ей рукой. Беззаботно устроившись на куске отвалившейся каменной кладки, она курила длинную тонкую трубку, пуская в небо колечки и, как и все из их братии, выглядела при этом настолько расслабленной, будто восседала на удобном кресле у себя в гостиной.

Барбаросса махнула в ответ, еще не успев разглядеть, что за маска надета на той, а

разглядев, стиснула зубы, чтобы прикусить кончик языка, по которому уже юркими чертенятами метались ругательства.

Не разноцветная маска Коломбины из ярких лоскутов с изящной оторочкой из перьев и кружев. Не раззолоченная маска Арлекина с кокетливыми бубенцами. Не длинноносая, похожая на хищного москита, маска Скарамуша.

Другая, уже виденная ею прежде и хорошо знакомая. Черная полумаска с тяжелыми надбровными дугами, выпирающими скулами и немного раскосыми глазами, придающими лицу вечно насмешливое, сардоническое выражение.

Во имя сорока тысяч трахнутых сабинянок, кажется, сегодня сам Сатана вздумал раздавать карты! Дохлый гомункул, неудача в Эйзенкрейсе, постыдный проигрыш в Руммельтауне, обман Кузины, теперь вот это…

Никто точно не знал, сколько ведьм в «Камарилье Проклятых», уж точно больше положенных по традиции тринадцати душ, иные утверждали, что не меньше двух дюжин. Но по стечению дьявольских обстоятельств она столкнулась в Чертовом Будуаре именно с той, которую хотела бы сейчас встретить меньше всего.

Вот уж чье личико она бы охотно не видела — по меньшей мере, до конца года.

Вальпургиева ночь, знаменующая переход на новый круг обучения, обладает свойством стирать многие старые обиды, а между ней и Бригеллой имелись в прошлом некоторые разногласия, не успевшие как следует затянуться. Пусть не серьезные, из числа тех, которые выясняются при помощи ножей, но…

Барбаросса машинально стиснула кастет под тонкой подкладкой дублета. Глупо думать, будто Бригелла ищет драки, особенно тут, в Будуаре, да и махнула она как будто бы вполне искренне, но осторожности терять не следовало. «Шутовки» из «Камарильи» не отличались безоглядной звериной жестокостью, как чертовы «волчицы» из «Вольфсангеля», они вообще чурались выяснения отношений на кулаках, изображая из себя миннезингеров, поэтесс и художниц, брезгующих славными традициями Броккенбурга. Но списывать со счетов их злопамятность явно не стоило. Здесь, говорят, даже камень в мостовой помнит все нанесенные ему за последние двенадцать веков обиды…

— Привет, Бригелла.

— Здравствуй… Барбаросса.

Второе слово она произнесла с небольшим опозданием. И хоть пауза эта была вполне естественной, вызванной необходимостью выпустить дым из легких, Барбароссу она уколола. На миг показалось, что изо рта Бригеллы вот-вот вырвется другое имя. Ее прежнее имя, которое она оставила, сделавшись Барбароссой, но которое все еще отлично помнили многие в Броккенбурге. Она сама охотно бы его забыла, кабы то не подстерегало ее, выныривая всякий раз из отражения в зеркале, точно злокозненный дух.

— Располагайся, — Бригелла небрежно кивнула в сторону груды камней, точно это была россыпь подушек в каминной зале, — Угостить табачком?

Она курила вересковую трубку с длинным чубуком, такую изящную, что походила на музыкальный инструмент — флейту-пикколо или какую-нибудь другую херню в этом роде. Дымок из нее доносился соблазнительный — что-то сладкое, душистое, приятно терпкое.

— Табак с тыквой?

— Табак, тыква, марокканский гашиш, — Бригелла улыбнулась, рассеивая ладонью ароматный дымок перед лицом, — Согревает сердце лучше, чем это паскудное бледное солнце.

Предложение выглядело вполне искренним, но Барбаросса благоразумно помотала головой. Не хватало еще глотнуть яда из потайного отделения в трубке — спасибо, проходили мы эти фокусы, хоть и не на лекциях в университете…

— Ну, как знаешь, сестрица. Я, как девственница, дважды не предлагаю.

Барбаросса едва не фыркнула. Вот уж на кого Бригелла не была похожа, так это на девственницу.

Манера одеваться в «Камарилье» всегда была несколько кичливая. Подражая ландскнехтам и бродячим миннезингерам, «шутовки» стремились разодеться роскошно и пестро, точно бросая вызов холодной строгости Броккенбурга, но роскошь эта была своеобразного, зачастую откровенно странного свойства. Плундры, украшенные щегольскими разрезами на всю длину, зачастую шились не из бархата, а из дешевого бомбазина по грошу за четверть руты, приталенные модные табарды при ближайшем рассмотрении оказывались украшены многочисленными заплатами и обильно прожжены окурками, а броши и подвески изготовлены из столь фальшивого золота, что это выглядело откровенно нелепо — даже в бедных ковенах избегали украшать себя подобным образом.

А еще эти их маски… Маски были еще одной дурацкой традицией «Камарильи Проклятых», за которую они держались крепче, чем фехтовальщик за свою рапиру. Фарфоровые, деревянные, металлические, из папье-маше, некоторые из этих масок выглядели элегантными и даже изысканными, другие — откровенно дурацкими или пугающими, очень уж странные гримасы на них были изображены. Иные из них Барбаросса даже научилась узнавать — Арлекина, Пульчинелла, Фантеска, Пьеретта, Скарамуш, Ковьелла… Котейшество как-то сказала, что все эти маски не выдуманы ими, а взяты из какого-то старого итальянского театра, название которого вылетело у Барбароссы из головы.

Это тоже было отражением их философии, столь туманной и витиеватой, что по сравнению с ней даже схоластические труды средневековых алхимиков могли бы показаться легким чтивом из порнографических журнальчиков Холеры. В отличие от прочих ковенов, помешанных на пополнении своих рядов самыми сильными ведьмами, «Камарилья» никогда не задавалась такой целью. Она собирала в себе разнообразный сброд, слишком гордый, чтобы примкнуть к прочим, слишком независимый, чтобы оставаться в Шабаше, всегда слишком бестолковый и разрозненный, чтобы представлять собой хоть какую-нибудь силу.

У них не было главы ковена — сам черт не разобрал бы, как им удается поддерживать хотя бы подобие порядка в своих рядах. У них не было собственного замка — логовом им служили руины Пьяного Замка в Унтерштадте. У них не было и кодекса чести — просто потому, что их представления о чести были хаотичны и зачастую непонятны им самим. Некоторые и вовсе не считали их ковеном, лишь кучкой оборванок, удерживаемых вместе общими пороками и круговой порукой, сборищем никчемных фиглярок, мнящих себя вольными поэтессами, но только потому, что это давало им возможность свободно причащаться всеми известными в Броккенбурге пороками.