Барбаросса подумала о том, что если бы сейчас на мостовую в переулке за «Фавналией» ступила Каррион — Волчье Солнце Каррион! — в своем глухом как сама ночь черном костюме, небрежно опираясь на прогулочную трость, ощупывая дорогу перед собой холодными, как блеск рапиры на рассвете, серыми глазами, куча дерьма под Кузиной оказалась бы настолько огромной, что скрыть ее были бы бессильны даже самые пышные юбки. Каррион была ведьмой четвертого круга, мало того, совсем не последней в Броккенбурге. Кузина — всего лишь «тройкой», пусть и не в меру много возомнившей о себе. Их стычка продлилась бы ровно три секунды, причем две из них потребовались бы Каррион, чтобы высморкаться на распростертое тело.
Но Каррион неоткуда было взяться здесь, в Нижнем Миттельштадте, в такой час. Скорее всего, она по своему обыкновению сидела в своем кабинете на вершине Малого Замка. Она редко спускалась вниз до ужина.
— Катись нахер, — буркнула Барбаросса, — Иначе сама ляжешь рядом с Кло.
— Кстати, о ней. Ты ведь не против, если я заберу ее себе?
— На кой хер?
— Мы с Кло провели вместе всего несколько минут, но этого хватило, чтобы мы прониклись друг к другую симпатией и стали подругами. Правда, Кло?
Склонившись над Кло, Кузина растянула руками лопнувшие щеки на ее изувеченном лице. То, что ей удалось соорудить, не походило на улыбку, скорее, на демонический оскал, но она выглядела довольной плодами своих трудов. Столь довольной, что даже потрепала Кло по голове.
— Желаешь пригласить ее в гости? — сухо спросила Барбаросса.
Кузина кивнула.
— Я чувствую себя просто обязанной сделать это. После того, как ты изувечила бедняжку и весь ее выводок, я не могу бросить ее вот так, одну, посреди города. «Орден Анжель де ля Барт» желает предложить ей кров «Нового Иммерсдорфа» и свое гостеприимство на… какой-то период времени. Уверена, милашка Кло будет рада воспользоваться нашим предложением.
Милашка Кло будет рада перегрызть себе вены на руках собственными зубами, мрачно подумала Барбаросса, едва только сообразит, куда попала. Жаль только, что у нее не осталось зубов.
Белоснежный «Новый Иммерсдорф», замок «Ордена Анжель де ля Барт», похожий издалека на огромного мраморного лебедя, славился своими балами, равных которым не давал никто в Броккенбурге, но кроме роскошных бальных зал и задрапированных альковов, сделавших честь лучшим проституткам Дрездена, замок «бартианок» располагал, по слухам, и прочими, укрытыми от посторонних глаз, помещениями, в которых любопытные гости не приветствовались. Посетить их могли только те, что получали личные приглашения из рук владелиц замка, и уж они могли сполна воспользоваться гостеприимством ковена — даже в том случае, если не желали этого.
Поговаривали, эти помещения представляют собой ни что иное, как вивисекционные залы и разделочные цеха, в которых сестры-«бартианки», устав от музицирования на арфах и светских приемов, взяв вместо вееров в руки изящные ланцеты, усердно практикуются в искусстве разборки человеческого тела на составляющие, кропотливо сохраняя самые интересные компоненты в стеклянных чанах с консервирующими растворами. Их искусство в этом достигло таких высот, что иногда, говорят, проходила неделя, прежде чем разделываемый образец наконец испускал дух…
Всего лишь слух, неподтвержденный и зыбкий, но вокруг «Ордена Анжель де ля Барт» этих слухов клубилось больше, чем блядей вокруг заглянувшего в бордель барона.
Барбаросса не удержалась от смешка.
— Дай угадаю. Будете играть вместе, делиться девичьими секретами и расчесывать друг другу волосы перед сном?
Кузина сокрушенно покачала головой, обронив на грязную мостовую немного пудры со своей прически. Увы, мостовая не сделалась от этого чище, а ее прическа не стала меньше походить на кремовый торт.
— От всей души надеюсь, что твои успехи в фехтовании лучше твоих успехов в сарказме, милочка. Я уже сказала тебе, эта особь представляет для нашего ковена интерес из-за своих желез. Так что да, какое-то время ей придется воспользоваться нашим гостеприимством, хочет она того или нет.
Барбаросса сплюнула себе под ноги. Нарочито грубо, сквозь зубы, как плюют дети в Кверфурте, желая продемонстрировать свое презрение. Едва ли Кузина когда-нибудь бывала в Кверфурте, краю, черном от угольной копоти, покрытом коростой из магических испарений, перекопанном демонами после войны, отравленном на пятьдесят клафтеров в глубину. Но судя по тому, как затвердело ее лицо, смысл она истолковала верно.
— Проще говоря, ты со своими подруженьками вооружитесь ножами и разделаете милочку Кло как мясник бычью тушу, самые вкусные кусочки запечатав в банки и перевязав их разноцветными ленточками?
Кузина улыбнулась ей в ответ. И одной этой улыбки было достаточно, чтоб отравить колодец.
— Скажем так, мы поможем милашке Кло распахнуть ее внутренний мир. А теперь, если ты не возражаешь…
Кузина достала из декольте крошечный серебряный свисток. Едва ли серебряный, подумала Барбаросса, иначе она остереглась бы прикасаться к нему губами. Скорее, аргентиновый сплав. Но выглядит все равно изящно. Что случится, когда Кузина подует в него? Эта изящная безделушка может быть вместилищем демона или еще какой-нибудь опасной хренью, но…
— Возражаю.
— Что? — бровь Кузины приподнялась едва ли на пол-фусса, но Барбароссе показалось, что по переулку прошелся опередивший своих собратьев порыв холодного ноябрьского ветра.
— Эта падаль, может, и твоя подружка, — Барбаросса ухмыльнулась, с удовлетворением отметив тень отвращения, пробежавшую по лицу Кузины, — но она — моя добыча. А ты знаешь, что говорят правила чести насчет добычи. Право добычи свято. Если ты попытаешься отнять ее у меня, я постараюсь, чтобы Большой Круг немедленно об этом узнал. Мне достаточно сказать одно слово Каррион. Она, может, и «четверка», но она вхожа в Большой Круг и тебе об этом известно. А дальше… Вы, милые чертовки, любите играть в принцесс, так ведь? Но я знаю цену вашей нежности. Готова поспорить, если Большой Круг взгреет хозяйку твоего ковена за нарушение правил чести, тем же вечером, вернувшись в «Новый Иммерсдорф», она запихнет тебе в пизду самую большую швабру из всех, что отыщет в вашем замке. Только подумай, сколько заноз ты можешь нахватать, милая.
Пальцы Кузины несколько раз беззвучно смяли подол платья. Хрупкие пальчики, не созданные для кастета, лопнувшие бы от первого удара точно рыбьи кости. Но в них было заключено больше опасности, чем во взведенном мушкете. В десяти взведенных мушкетах с зачарованными пулями, глядящих ей в лицо.
— Ты умнеешь, Барби, — задумчиво произнесла она, — Годом раньше ты просто впилась бы мне в лицо. Правду говорят, Броккенбург — великий учитель. Раз уж он способен обучить некоторым трюками рванину вроде тебя.
Барбаросса отвесила ей издевательский поклон.
— К вашим услугам, графиня Пизда фон Боденлосс[15].
Глаза Кузины прищурились.
— Пат — самая неприятная ситуация из всех, что случаются на шахматной доске. Терпеть не могу оставлять фигуры стоять в беспомощной незавершенности, — ее пальцы, тискавшие изящную ткань подола, резко замерли, — Как насчет сделки?
— Сделки?
— Меня интересует Кло. Что интересует тебя?
— Мертвые дети.
Кузина фыркнула не сдержавшись.
— Не слишком ли ты взросла, чтобы играться в куклы, моя дорогая? Впрочем… Дай угадаю. Гомункул?
Барбаросса неохотно кивнула.
— Гомункул.
Она не собиралась говорить Кузине ничего сверх необходимого. Даже крохи информации в цепких когтях «бартианок» превращаются в смертельное оружие. Узнав о том, что они с Котейшеством убили Мухоглота, «бартианки» счастливы будут раззвонить об этом на весь город, лишь бы накликать на головы «Сучьей Баталии» побольше неприятностей.
— Я отдам тебе Кло, если ты найдешь мне мертвого ребенка, Кузина.
К ее удивлению Кузина улыбнулась.
— Мы можем поступить даже лучше, милая.
— Как?
— Я могу дать тебе гомункула.
