Какая-то сука в бархатном корсете попыталась высыпать ей в лицо содержимое своей табакерки. Ловкий ход. В прошлом она и сама использовала его в драке, когда не была уверена в своих силах. Ловкий, но чертовски предсказуемый. Барбаросса шагнула сквозь облако табака и короткий ударом вмяла ей кадык в горло, заставив отшатнуться и впиться руками в стену, издавая захлебывающиеся звуки вроде тех, что издает водосточная труба, извергая из себя воду.

Другая — костлявая, рыжая, в пышном воротнике — наконец смогла вытащить из ридикюля свое оружие, бросив взгляд на которое Барбаросса только ощерилась. Не пистолет, как она опасалась, даже не стилет. Обычный короткий нож с украшенным рунами адского языка лезвием. Руны были нанесены очень тщательно и — к ее несчастью — совершенно бездарно. Некоторые из них явно противоречили друг другу, иные не несли смысла, прочие и вовсе не были рунами, просто набором аляповатых символов. Не иначе, купила из-под полы в Руммельтауне, тамошние торгаши горазды всучить любой товар…

— Byrjaðu! — выдохнула Барбаросса, — Byrja!

Самые простейшие команды для работы с адскими энергиями, которые пришли ей на ум. Едва ли они возымели бы какое-то действие, тем более, что рядом не было Котейшества, готовой поправить синтаксис и произношение, но… Кажется, Ад вознамерился отсыпать одной из своей самых нелюбимых дочерей толику удачи. А может, кто-то из адских владык пришел к ней на помощь. Нож в руке костлявой рыжей суки вдруг засветился неярким голубоватым светом. Шлюха недоуменно уставилась на него, не сообразив разжать пальцы. Чудеса, дарованные энергиями Ада, часто оказывают на непосвященных излишне сильное впечатление. И неизменно губят их.

Рыжая сука оглушительно завизжала, когда ее пальцы, державшие нож, начали с хрустом ломаться, точно побеги тростника, выворачиваясь в суставах под неестественными углами. Ее накладные ногти, прыснув, точно осколки гранаты, разлетелись по брусчатке, а кровь, плеснувшая следом, казалась странно густой, застывающей в воздухе… Завизжав от ужаса, рыжая сука прижала руку к животу и бросилась прочь, оглашая Миттельштадт отрывистыми воплями.

Недурно. Глядя на нее, Барбаросса потеряла концентрацию и тут же заработала удар ботинком в живот и россыпь пламенеющих царапин от чьих-то когтей на подбородке. Мало того, херова дубинка Гуннильды вновь пугающе близко подобралась к ней, едва не сокрушив колено. Плата за невнимательность.

Дьявол. Она уже перебила и перекалечила по меньшей мере полдюжины розенов, но уцелевшие, кажется, не намеревались отступать. Обычно в драке достаточно вышибить пару-тройку самых настырных сук, чтоб прочие, трезво взвесив свои шансы, спасались бегством. Но эти… Барбаросса зарычала, отступая под градом ударов. Эти наседали на нее так ожесточенно, точно были не горсткой уличных шлюх, а пикинерами самого Райнхольда фон Розена, родоначальника всего блядского розенского племени, теснящими баварцев в битве при Мергентхайме[10]. Вновь и вновь бросались на нее, точно крысы на волка, не считаясь с увечьями, вереща от злости, пытаясь достать ее своим никчемным оружием. Может, так и не сообразили, с кем именно их свела судьба. А может, просто иначе и не умели.

Обитатели Унтерштадта дерутся до последнего, и неважно, что поставлено на кон, монета, кусок хлеба или возможность сделать глоток ядовитого воздуха. Пытаясь взобраться на херову гору, годами отвоевывая себе дюйм за дюймом, они не собирались изменять привычкам своего племени. Как и сама Барбаросса.

Какая-то проблядь попыталась швырнуть плащ ей в лицо, чтобы ослепить. Хороший маневр, который мог окончится удачнее, будь ее подруги расторопнее. «Кокетка» наградила ее чавкающим поцелуем в скулу, а «Скромница» секундой позже впечаталась в ребра с радующим душу Барбароссы хрустом. Проблядь с плащом оказалась не только живучей, но и чертовски настырной. Получив два удара, осталась на ногах, хрипя и шатаясь, но третий удар, в переносицу, обрушил ее, как топор лесника — сухое деревце. Отсоси, милая. Сестрица Барби не намеревается подыгрывать тебе. Не в этот блядский день.

Еще одна попыталась набросить ей на шею удавку из пучка разноцветных лент. Дерзкая попытка, но совершенно никчемная. Удавка — тихое оружие, не созданное для драки. Перехватив ее запястье правой рукой, Барбаросса позволила «Кокетке» рубануть ее по локтю, сложив руку вдвое, а следующим ударом — вышибить из лица роскошный шлейф из осколков зубов и кровяных сгустков.

Розены не умели драться. Умели навалиться всей кодлой, пользуясь своими чарами, чтобы придушить неосторожную жертву или перерезать ей глотку, но славные приемы и ухватки настоящей уличной драки были им почти незнакомы. Они путались в подолах своих платьев и в нижних юбках, напудренные парики съезжали им на глаза, закрывая зрение, тугие корсеты не давали возможности свободно двигаться, высокие каблуки заставляли то и дело спотыкаться на брусчатке, теряя равновесие, а следом и зубы.

Барбаросса молотила их расчетливо и хладнокровно, не позволяя себе увлечься и впасть в горячку. Гнев — хорошее подспорье в драке, но он способен ослепить, а ей нужна была ясная голова. Шаги должны быть короткими и плавными, как покачивание грузика на часах, удары, напротив, резкими и отрывистыми, такие труднее просчитать и парировать. Многие из этих ударов были позаимствованы Барбароссой из дестрезы, почтенной испанской школы фехтования, азы которой вбивала в нее Каррион, и Барбаросса мысленно усмехнулась, представив, в какое изумление пришли бы почтенные мастера прошлого, по фехтбукам которых она занималась, Йеронимо Каранза, Альваро Гуэрра и Луис Наварез, узнав о том, что создаваемое их трудами тонкое искусство может быть использовано не в бою на рапирах, а в грязной уличной драке, причем чертовски эффективно. Многие стойки были чересчур цветисты и не подходили для улицы, некоторые выпады пришлось укоротить, чтобы они обрели истинную силу, но это того стоило. Попытавшись нанести очередной удар, Гуннильда сама угодила в ловушку — «Скромница» перехватила дубинку на середине пути, едва не раздавив всмятку державшие ее пальцы, а «Кокетка» чувствительно саданула ее под грудь, вышибив дыхание вперемешку с брызгами слюны.

Гуннильда отшатнулась, по-рыбьи разевая рот. Разноцветные хвосты метались по ее плечам, точно клубок перепуганных змей, глаза побелели от злости. Она осталась последней из своей стаи, стоящей на ногах, все прочие хрипели, пачкая мостовую, или лежали без чувств, поваленные вокруг, точно выломанный бурей частокол.

Она попыталась отступать, парируя натиск Барбароссы вихрем собственных ударов. Ее дубинка, хоть и давала преимущество в дистанции, ощутимо утратила в силе и скорости, многие взмахи выглядели грозными, но на самом деле не несли опасности — бессмысленные движения, пустая трата сил, порожденная подступающим к сердцу страхом. Может, у этой суки и были какие-то задатки, но она не была ведьмой. Не умела идти до конца.

Удар «Кокетки» в плечо мог показаться скользящим, не сильным, но Барбаросса ощутила, как хрустнуло под пальцами, а Гуннильда стиснула зубы, сдерживая крик. Непосвященные часто думают, что кастет — это оружие одного удара, но они неправы, как неправы все неофиты. Энергия каждого удара, усиленного свинцом и сталью, впрыснутая в тело противника, подтачивает его силы, отнимая проворство и скорость, неуклонно укорачивая соломинку его жизни. Кажется, Гуннильда стала это понимать. Дубинка в ее руке, еще недавно выписывавшая решительные и дерзкие выпады, грозившая проломить противнице голову, сделалась напряженной, скованной, а траектория сократилась до коротких тычков. Она тоже чувствовала.

Барбаросса ухмыльнулась ей в лицо, подняв к подбородку кулаки. «Кокетка» и «Скромница» славно попировали и выглядели преотвратно. Покрытые чужой кровью, волосами, лоскутами содранной кожи, они походили на парочку удовлетворенно урчащих демониц после славной охоты. Барбаросса ухмыльнулась, увидев на перекошенном лице Гуннильды страх. Приоткрыв рот, она провела языком по полированному металлу, собирая капли чужой, еще теплой, крови. Жуткая пародия на ласку.