— Монвуазен.

— Что? Кто такой этот Монвуазен? Демон? Не помню демона с таким именем. Из чьей он свиты?

— Это не демон. Это торговая компания, Барби, — Котейшество отчего-то сделала вид, будто пристально рассматривает витрину, мимо которой они уже прошли, — «Торговый дом Монвуазен и партнеры».

Барбаросса мотнула головой, ничего не понимая.

— Они производят детей? У этого сеньора Монвуазена что, тысяча херов, что он плодит потомство по банкам с такой скоростью? Ха! На месте его партнеров я бы оборудовала двери хорошими засовами и держала пистоль под подушкой — вдруг он примется и за них!..

— Нет, — Котейшество мотнула головой, совсем не обратив внимания на шутку, — Они производят зерно. Пшеницу, рожь, овес и сорго. Точнее, производят-то его крестьяне — сеют, жнут, молотят и все прочее, а «Монвуазен» обрабатывает, пропуская через свои мануфактуры в Дорфхайне и Вурцене. Специально обученные демоны уничтожают личинки пьявицы, совки и прочих вредителей, а тайные ритуалы, через которые она проходит, делают зерно стойким к засухе и морозам.

Барбаросса сплюнула сквозь зубы, украсив роскошную витрину роскошным, растекшимся по стеклу, плевком. Это не вернуло ей доброго настроения, но немного утешило.

— Что общего у пшеницы и баночных уродцев?

— «Торговый дом Монвуазен» выплачивает адским владыкам по четыреста тысяч гульденов в год. Плата за энергии ада и его слуг. Но говорят… — Котейшество нахмурилась, рассеянно чертя пальцем в перчатке невидимую линию по мраморному карнизу, мимо которого они проходили, — Говорят, тамошние дельцы частенько пытаются обвести Ад вокруг пальца, внося плату рейхсгульдинерами[6] или векселями, придумывая всякие трюки, чтобы отсрочить платеж, скостить часть платы… А ты знаешь, как Ад не любит хитрецов.

— Знаю, — согласилась Барбаросса, — А еще лучше это знают в Круппельзоне. Херов Круппельзон набит хитрецами, думавшими, будто могут обмануть Ад. И выглядящими теперь так, как им не пожелали бы даже злейшие враги. Вчера я встретила одного, похожего на медведя, сросшегося с целым выводком ос. Мех, хитин, пучок лап и дохера жал, торчащих в разные стороны. Представь себе, что будет, если он вздумает влезть в набитый людьми дилижанс!..

Котейшество хмыкнула, верно, представила.

— Если адские владыки будут превращать в круппеля каждого купца, который вздумает их надуть, с кем тогда они будут вести дела? Нет, адские владыки поступают куда хитрее. Когда скряги из «Монвуазена» совсем забывают про осторожность, адские владыки вносят небольшие изменение в ритуалы, через которые проходит зерно. Или наущают демонов, истребляющих заразу, работать по другим алгоритмам. В этом году, например, три четверти посевного зерна, прошедшего через «Монвуазен», оказалось заражено спорыньей. «Монвуазену» стоило сжечь его, когда это всплыло. Но сжечь зерно означало собственными руками сжечь свою прибыль. Поэтому они продали его. Продали крестьянам, как обычное посевное зерно.

— Ага, — сказала Барбаросса, лишь бы что-то сказать, — Вот как?

Котейшество едва заметно улыбнулась. Как улыбалась всегда, столкнувшись с ее непонятливостью. Удивительно, но эти улыбки не ранили ее, как смешки прочих. Напротив, смягчали на какое-то время ее клокочущий и бурный нрав — точно кто-то мягко прикладывал компресс из смоченной в прохладном масле тряпицы к ее саднящим и ноющим ранам.

— Спорынья — не только ингредиент для коктейлей в «Хексенкесселе», Барби. Это еще и мощнейшее абортивное средство, уродующее плод.

Барбаросса выругалась сквозь зубы. Дура набитая. Спорынья. Стоило бы догадаться.

Да, пожалуй, это объясняет нынешнее засилье уродцев в стеклянных банках. Просто неудачный год, только и всего. У вина тоже бывают неудачные года, когда магические осадки, оседающие вместе с дождями на виноградниках, превращают благородный сок лозы в липкую безвкусную слизь.

С другой стороны… Барбаросса цыкнула зубом. С другой стороны, этим мелким ублюдкам вроде и нечего обижаться на судьбу. Напротив, у них, по крайней мере, будет возможность прожить еще несколько лет в тепле и достатке, булькая питательным раствором в стеклянной банке, глядя на мир с высоты каминной полки. А если повезет и судьба занесет к богатому хозяину, ювелиру или часовщику, жизнь и вовсе сложилась чертовски удачно. Все лучше, чем быть выплеснутыми в крепостной ров из ночного горшка!..

— Срать мне на них, — буркнула она сквозь зубы, — Мы обошли уже до хера лавок, но все еще с пустыми руками. Давай-ка заканчивать с этим делом, сестренка.

Ее злило бесцельно потраченное время. Ее злили приказчики с ухоженными чисто выбритыми лицами и улыбками, которые невольно хотелось размозжить кулаком, точно прилипших к губам насекомых, и их помощницы, услужливые до такой степени, что напоминали штат хорошо вышколенных шлюх. Но еще больше ее злил Эйзенкрейс.

Деловито и тихо рокочущий, пахнущий розовой водой и жасмином, звенящий шпорами и журчащий мелодичными голосами, он походил на надменного слугу при богатом господине, слугу, разодетого в роскошную ливрею и пышный парик, взирающего на прохожих с поистине герцогской пренебрежительностью.

Тут, в Верхнем Миттельштадте, почти не было конных экипажей, а если и появлялись, то не скрипящие колымаги, как внизу, влекомые разномастными клячами, и уж тем более не дорожные кареты, эти неуклюжие, смердящие табаком и дегтем ящики на огромных колесах, а хорошенькие миниатюрные ландо, кажущиеся увеличенными во много раз елочными игрушками и запряженные грациозными аппалузскими лошадками при разноцветных бантах. Но и тех было немного, большая часть здешних дорог давно была отдана под власть аутовагенов.

Здесь эти механические хищники чувствовали себя в своей тарелке. Широкие улицы Эйзенкрейса, по меркам Нижнего Миттельштадта способные сойти за проспекты, позволяли им не плестись в хвосте у карет и телег, как внизу, а выкладываться на полную — и они охотно пользовались этой возможностью. Подобно молодым и злым, пробующим свои силы, жеребцам, беспрестанно задирающими друг друга, они соперничали между собой за место на дороге, оглушительно рыча механическими голосами, шипя раскаленными струями пара, бьющими из-под хромированных решеток, и иногда издавая нечленораздельные жуткие вопли, от которых дрожали витрины.

Кажется, для них не было ничего слаще, чем подрезать другой экипаж на повороте, залихватски проехать на красный сигнал лихтофора или окатить зазевавшегося прохожего водой из лужи, издевательски прогудев напоследок клаксоном. Вечно злые и нетерпеливые, сотрясаемые запертыми в их нутре демонами, они презирали спокойную беспечную езду, превращая каждую поездку в безумную гонку, которая лишь благодаря предохранительным чарам, держащим их в узде, и опытности возниц не заканчивалась страшной катастрофой.

Но настоящая битва разгоралась стоило только на дорогу выскочить бродячей кошке. Чертовы механические твари, одержимые вечно голодными адскими сущностями, расценивали дороги Верхнего Миттельштадта как свои охотничьи угодья, а всякое существо, оказавшееся на проезжей части — как свою законную добычу. Увидев переходящего дорогу человека, они не снижали скорость, а испускали низкое утробное урчание — и это урчание не было звуком рессор или зубчатых передач. Это было предвкушение, жажда горячей крови, рык опьяненного торжества. Зачастую только твердая рука возницы могла предотвратить трагедию. Но кошки… По какой-то причине, неизвестной Барбароссе, демоны, запертые чарами внутри экипажей, истово ненавидели кошек. До того, что, увидев очередную тварь на дороге, буквально сходили с ума, соревнуясь друг с другом за право размазать ее по мостовой. Иногда это заканчивалось массовыми авариями, вывороченными из земли фонарями и разбитыми витринами.

Саркома утверждала, что как-то видела четыре аутовагена, окруживших дерево, на которое забралась перепуганная кошка. Напрасно хозяева в роскошных камзолах трясли кулаками и грозили своим колесницам всеми карами Ада, напрасно в остервенении били сапогами по лакированным бортам — их механические колесницы, одержимые злостью и голодом, кружили вокруг злосчастного дерева, точно стая голодных гиен, и сам Сатана не смог бы оттащить их.