– Разумеется! Мы можем уехать прямо сейчас.

В его ответе сквозило откровенное облегчение. Победа явно далась ему легче, чем он ожидал.

Дежин метался по кабинету полковника.

– Капитан, возьмите себя в руки! – приказал Гречин, и сработало.

Ноги сами примерзли к бордовому покрытию пола. Максим ошалело повел головой в жестком ошейнике воротника.

– Мне приказано задержать тебя до особого распоряжения. Я приказ нарушаю, а ты ведешь себя как… – Гречин поморщился, но уточнять не стал. – Сядь.

Максим сел, не глядя, на ближайший стул.

– Сиди и слушай. Насколько я знаю, операция назначена на завтра. Используют наших бойцов, да и в оцеплении стоят наши. Что они намерены делать, я не знаю, но Света твоя там будет точно. Если до завтра сможешь никому на глаза не попасться, то, возможно, там ее и увидишь. Я тебе не помощник – как попасть в «Фармком», думай сам.

– Почему? – равнодушно спросил Максим помертвевшими губами. – Почему вы нам помогаете?

– Потому, что заяц этот уедет в Москву, а мне здесь работать. И ты мне нужен. Все, вали отсюда, капитан, – устало махнул рукой Гречин, и выражение его лица приняло обычный невозмутимо-холодный вид.

Пошатываясь, словно пьяный, Дежин вывалился из дверей в приемную и, не задерживаясь, в коридор. Там прислонился пылающим лбом к холодной стене и постоял с минуту, совершенно не способный ни о чем думать.

Почти сутки метаний и поисков пропавшей Светы выжали, выхолостили до дна его душу и мозг. Ему было плевать на субординацию и дальнейшую службу. Ему было плевать на все, кроме одного – он должен был ее защитить во что бы то ни стало – должен.

…Над головой нудно жужжал квадрокоптер с видеокамерой. Майор Зайцев сказал, что так он будет все видеть и сможет сопровождать меня к лаборатории. Рация тихо шипела в руке его голосом:

– Не отклоняйтесь влево, Света, идите прямо. Все хорошо.

Трость звонко постукивала по ровному асфальту, рюкзак с адской машинкой сильно оттягивал плечи, вокруг висела неестественная, напряженная тишина. Даже птиц не было слышно, только моторчик квадрокоптера и голос Романа.

– Сколько еще? – спросила я, просто чтобы разорвать эту тяжелую тишину.

– Сто метров до первого здания. Его нужно будет обойти справа.

– Хорошо.

Тварь металась. Она исчезала, потом появлялась и влепляла мне в спину морозный заряд своего присутствия. Пыталась пробиться в голову с чехардой детских воспоминаний, но я думала только о трости, цеплялась за нее изо всех сил и медленно шла вперед.

Почему она не сбежала? Почему не бросит меня сейчас? Что ей мешает? С удивлением обнаружив, что по щекам катятся слезы, я остановилась, пораженная – мне было ее жаль! Немедленно зашипела рация:

– Света, что случилось?

– Ничего. Тяжело просто. Плечи тянет, – умудрившись не всхлипнуть, ответила я.

«Прости. Прости. Ты здесь чужая! Они уничтожат тебя все равно».

Слов Тварь не понимала, но что-то почувствовала, потому, что я снова увидела жалостливые глаза щенка, жмущегося к моим ногам.

«Нет! Она манипулирует мной!» – проскочила мысль.

И все-таки я ее жалела…

Сто метров. Поворот. Вдоль здания, в прохладной тени деревьев. Я уже почувствовала их присутствие, как тогда, в хосписе, и прибавила шаг, спотыкаясь. Они почувствовали нас тоже. Меня окатило волной жадного ожидания. Холодного. Смертельного. Для них я была всего лишь едой. Моя Тварь попыталась ввинтиться в меня, я дернулась, сопротивляясь, но продолжала идти.

– Пять шагов. Стоп. Лестница вниз. Света? Света!

Взволнованный оклик Романа вывел меня из прострации, в которую затянула Тварь.

– А? – тупо переспросила я.

– Вы не туда идете! Прошли мимо! Разворачивайтесь в обратную сторону, шагов шесть-семь. Говорите со мной!

– Хорошо. Иду.

Трость провалилась. Видимо, впереди был вход в тот самый подвал.

– Лестница вниз, девять высоких ступеней. Коридор направо и прямо до…

Рация зашипела и умолкла. Я спустилась в сырое и холодное помещение подвала, положила бесполезную теперь коробочку рации на последнюю ступеньку и медленно двинулась вперед. Тварь облепила мои плечи и затихла. От близкого присутствия чего-то очень страшного зачастило сердце, и голова стала мутной, словно ее набили ватой. Я судорожно ощупывала рукой шершавую и какую-то жирную стену, в нос настойчиво лез прогорклый запах паленой пластмассы. Внезапно стена закончилась, рука повисла в пустоте. Я снова прикоснулась к неровной поверхности – это был просто угол, здесь коридор поворачивал. Тварь сжалась в тугой, напряженный комок и буравила мой позвоночник волнами леденящего холода. Я медленно повернула и успела сделать всего один шаг на ватных ногах. Что-то вонзилось в меня, разрывая внутренности непереносимой болью. Сил на сопротивление уже не осталось. Я согнулась и отключилась.

Пришла в себя на ледяном полу, скрючившаяся, на коленях, которые медленно наливались тупой болью. В живот словно кол воткнули, дышать мешала резь за ребрами. Медленно, еще не до конца очухавшись, я потянула с плеч лямки рюкзака, и только тогда сознание полностью прояснилось. Надо мной творилось что-то страшное! Тварь – теперь она была только одна и была большой – крутилась на месте волчком. Из нее вылетали какие-то ошметки, влеплялись обратно, она бурлила, распухала и опадала…

Трясущимися руками, боясь подняться с пола, чтобы не угодить головой прямо в жуткую круговерть, я расстегнула рюкзак и вытянула цилиндр, утыканный какими-то округлыми шипами. Поставила на пол и, не поднимаясь с колен, попятилась назад. Трость где-то пропала, живот резало нестерпимо, из носа текло, и я со всхлипом тянула в себя стылую вонь подвала. Перед глазами плыли красно-синие круги, и вдруг мелькнуло, коротко, но очень ясно:

«Беги! Светка, беги!» – кричит Савушка, соседский мальчишка.

В просторном дворе бабушкиного дома мы одни. Я – маленькая, испуганно застывшая возле песочницы, и он – чуть старше меня, возле парадного, придерживает открытую дверь. А с другой стороны от песочницы стоит большая лохматая собака и негромко рычит, поднимая губы. У нее неопрятная, свалявшаяся серыми колтунами шерсть и огромные белые зубы в страшной пасти…

Как я вскочила и как умудрилась найти выход из подвала, не понимаю. В голове билась только одна мысль: она меня спасла… Тварь не дала им меня сожрать!

… – Да черт с ним! – в сердцах махнул рукой Зайцев. – Пустите. Самоубийца…

Двое спецназовцев, экипированных, как для войны, отпустили Дежина, и он покачнулся, лишенный опоры. Сообразив, что его больше не держат, рванул по дороге к складу, не помня, когда бежал так в последний раз и бежал ли когда-нибудь вообще – зелень кустов слилась в сплошную линию, ноги едва касались земли, воздух упруго сопротивлялся вторжению тела.

К темному провалу в подвал он подлетел в тот момент, когда Светина голова показалась над его краем. Дежин видел в своей жизни много страшных вещей, но эта навсегда отпечаталась в памяти. Света выползала из темноты на карачках, беспомощно шаря перепачканными в крови руками прямо по земле, слепо и совершенно отрешенно глядя перед собой мертвыми глазами на помертвевшем белом лице. Из носа, из ушей тянулись тонкие кровавые дорожки и убегали за воротник потемневшей зеленой футболки…

Он подхватил ее под мышки, вытянул наверх, на себя, шепча что-то несуразное, уверенный, что она ничего не слышит. Подхватил на руки и рванул обратно, за угол длинного склада. Взрыв застал его на половине дороги, мягко толкнул в спину, заложил уши ватой. Дежин с удивлением понял, что ноги оторвались от земли и он летит со Светой на руках прямо в разросшиеся кусты. По ушам ударил грохот, а потом он встретился с землей – жестко, неловко, боком, локтем, который пронзила острая боль. Света оказалась сверху, он – снизу, и все засыпала мелкая серая пыль.

– Зря взорвали, – донеслось до него сквозь тонкий звон в ушах.