– С-скоты! – разъяренно прошипел Максим, обнимая меня.

Его было так много, что казалось, я уместилась в объятиях целиком, завернулась в него, как в плащ-невидимку, из которого никто-никто не сможет меня достать, чтобы засунуть еще куда-нибудь.

– Я в порядке, в порядке, – слова спотыкались об заикание, я захлебывалась ими, и успокоить Максима не получилось, наоборот.

– Где Вощин? – грозно зарычал он на кого-то.

Этот кто-то испарился так быстро, что я даже не поняла – в какую сторону.

– Успокойтесь, капитан Дежин.

Профессор старался говорить ровно, но голос у него дрожал от возбуждения. Тварь поджалась, уплотнилась, и я едва не опоздала. Придавила ее всей накопленной яростью на половине броска к профессору. Он точно не нравился ей! От усилия подогнулись ноги, и я повисла на Максиме, как тряпка.

– Ей плохо, вы что, не видите? – рявкнул он и подхватил меня на руки.

Я была бы счастлива, но не могла отвлечься, продолжая давить упиравшуюся Тварь. Только процедила сквозь сомкнутые зубы:

– Пусть уйдет. Профессор пусть уйдет…

Через час или около того, когда все немного успокоились, мы собрались в том же кабинете, куда меня привели в первый раз. Оказывается, это и не кабинет был вовсе, а одна из лабораторий. Замученная мною Тварь и я, измученная борьбой с ней, были одинаково вялыми. Она висела прямо над головой, а я растеклась по спинке стула, обе руки – в руках у Максима, сидящего рядом. Чуть раньше он отпаивал меня горячим чаем, тихо переругиваясь с расстроенным Вячеславом, и рассказывал новости про «Фармком» и Михаила Яковлевича. Профессор где-то изучал присланные ему документы из уничтоженной лаборатории.

– Света, простите за этот инцидент, – с искренним раскаянием извинился Вощин. – Вы прилегли, и мы решили, что уснули…

– Не уснула! – Я все еще сердилась, но скорее уже на себя – за испытанный страх, – чем на горе-экспериментаторов. – Вы себе глаза завяжите и посидите там пару часов! Если бы не Тварь, с ума бы сошла, наверное.

– А что Тварь?

– Ну… – Я попыталась подобрать слова для того, что происходило между нами в наглухо закрытой комнате, и не смогла. – Мы пытались общаться.

– Удалось?

– И да, и нет.

Не то чтобы я хотела оставить в тайне случившееся, просто сначала хотелось услышать, чего добились профессор и компания.

Словно подслушав мои мысли, Максим повернулся к Вячеславу:

– Что вам удалось понять?

– А ни черта, – почти весело отозвался Вощин. – Ни веса, ни объема, никакого излучения, никакой реакции на изменения среды – температуру, радиацию, магнитное и иное излучение. То, чего просто нет, вывернуло пять мышей наизнанку и испарилось через бронированные, противовзрывные, противорадиационные – именно в такой последовательности – двери-стены-потолки. Так что единственным специалистом по Твари была и остается Света.

– Хреново. Я бы перепоручил эту великую честь кому-нибудь. Профессору твоему чокнутому, например, – проворчал Максим.

– Он не мой, – обиженно возразил Вячеслав. – Ты лучше расскажи, что начальство решило делать?

– Да не знает оно ни хрена. Уцепилось за идею производства нового оружия, даже про наркоту забыло, а Тварь – это так, между прочим…

– Но мы же теперь знаем, где остальная ее часть! Нужно пойти туда, и она отстанет! – вмешалась я, осененная предвкушением свободы.

– Пойти туда не получится, завод и подступы к нему оцеплены, территория зачищена, – возразил Максим.

– Но мне же нужно… – растерянно пролепетала я.

И в этот момент Тварь напряглась. В комнату вошел профессор.

– Кажется, я знаю, в чем дело, – сухо сообщил он и обошел большой стол с противоположной от меня стороны. – Многого не хватает, но общий принцип рассуждений Ярковского мне понятен. И понятна причина, по которой эти сущности оказались здесь. И даже то, почему они продолжаются оставаться на месте взрыва. Ведь они еще там?

– Да, – глухо подтвердил Максим.

– Попробуем это исправить, – пообещал профессор.

И в голосе его, и в мгновенной попытке Твари броситься на говорящего я распознала неприкрытую угрозу.

– Максим, увези меня отсюда, – прошептала Света, едва за Ремезовым закрылась дверь.

– Света права, – неожиданно подключился молчавший до этого Славка, – не нравится мне все это.

– Как, вашу мать? – вздернулся Дежин, притянув к себе Свету вместе со стулом, от чего железные ножки, проехавшись по полу, издали противный высокий визг. – Там охрана, нас не выпустят.

– Не знаю. Ты же сильный. Ты – капитан. Ты все можешь, – шептала она испуганно, уставившись Дежину в лицо пустым взглядом.

Мертвые, такие красивые ее глаза медленно наливались слезами.

Вощин потупился, уставившись на свои руки. Стиснутые пальцы, переплетенные в замок, вздрагивали на стальной поверхности лабораторного стола.

– А если Света поставит ультиматум? – тихо предложил он. – Припугнет их, скажет, что спустит Тварь с поводка, если ее не выпустят? А мы подтвердим?

Дежин аж поперхнулся заклокотавшим в горле возмущением.

Но первой отозвалась Света:

– Ни за что! Никому я угрожать не стану, потому что никогда на такое не пойду. А блефовать не умею.

– Ватсон, ты рехнулся? Она же в относительной безопасности только до тех пор, пока Ремезов и иже с ними не считают ее угрозой для себя. Один намек на нелояльность, и я боюсь даже думать в эту сторону, – проглотив гнев и от этого сипя, как простуженный, поддержал Свету Дежин.

– Я просто подумал, что это один из вариантов, – осадил Вощин. – А побег – не проявление нелояльности?

Максим огляделся, почувствовав себя загнанным в угол. В комнате было полно мониторов, но все они были отключены, и только слепящий свет потолочных ламп отражался на черных поверхностях. Единственное окно было зарешечено, да и что в нем толку? Четвертый этаж «сталинки», считай, нормальный пятый.

– Лестница есть тут? – закрывая тему, спросил Максим у Вощина.

Сам он поднимался на лифте.

– Не знаю. Должна быть, но мне не показывали. Прозекторская на втором этаже, туда тоже – лифтом, лифт работает только с картой.

– Второй – не четвертый. Окна есть?

– В прозекторской – нет. В туалете есть, узкое, наполовину заложено кирпичом.

– Не годится, – мотнул головой Дежин. – Не будет опоры, чтобы прыгнуть, и вообще… – Он с сомнением посмотрел на Свету и повторил: – Не годится. Давай, Ватсон, думай, ты тут вторую неделю ошиваешься!

– Есть лифт из прозекторской к холодильникам, в полуподвал, но он довольно специфичный – узкий и низкий. Только для тел… Но вот дальше – засада. Холодильники в защищенном помещении, как и прозектроская. Биозащита. Не знаю, что они тут исследуют. В подвале охраны нет, есть дверь, через которую завозили трупы…

– У тебя же есть туда доступ, надеюсь?

– Есть, но не наружу. Я вообще не знаю, есть там кто-нибудь или нет. Как войти-выйти тоже не знаю.

– Вот и узнаешь. Сейчас мы тихонечко поедем в прозекторскую, ты спустишь нас вниз, потом откроешь снаружи этот свой холодильник и вернешься. Дальше мы сами как-нибудь.

– Камеру возле лифта видел?

– Видел. Как раз на уровне башки твоей непутевой. Выходи первым, вызывай лифт, камере обзор прикрой.

– А если не получится? Макс, тут не шутят, центр этот секретный, если что, охрана вооружена…

– Да и хрен с ним! Охрана всегда вооружена, тоже мне новость. Разберусь.

Оружия при себе у Дежина не было, да и не собирался он ни в кого стрелять – еще чего не хватало. То, что испугало Свету и насторожило Славку, не стоило канонады. Понятно, что Свету Ремезов не отпустит, она для него – ключ ко всему, вот только глаза у профессора слишком неприятные сделались. Человек с такими глазами способен на все. Камера на проходной «Фармкома» сохранила несколько записей с профессором Ярковским, вот у него были точно такие же глаза на последней из записей – горящие огоньком безумия. Плоды этого безумия они сейчас и пожинали.