– Отправь координаты и иди домой. Сможешь? И держи Тварь крепко, не дай бог, она опять… Дойдешь до дома – звони. Сразу звони, если что, хорошо?

– Да. Но мне что, так его и оставить там?

– А что ты можешь сделать? Я пришлю людей, его найдут. Иди домой, Свет. Я выезжаю.

Сжав трость так, что заныли кисти рук, я вцепилась в Тварь со всей яростью, на которую была способна.

«Что ты наделала? – вопил мой разум. – Что ты опять наделала?! Зачем?»

Ответа, конечно, не было. Тварь сжалась надо мной, подергиваясь, как будто ее били или встряхивали, но и только. Медленно, концентрируясь больше на ней, чем на дороге, я побрела к выходу из парка, то и дело запинаясь и стараясь не зареветь белугой. Какая-то чересчур рациональная часть мозга считала, что лишнее внимание мне сейчас ни к чему.

«Что же ты за чудовище такое? – продолжала я безмолвный разговор, чтобы ни на миг не упустить Тварь из виду. – Откуда взялась на мою голову? Почему именно на мою?»

Неожиданно, так резко, что я встала столбом, прекратив осознавать окружающее, в голове вспыхнула яркая смазанная картинка – какая-то масса маленьких предметов быстро и слаженно двигалась, хаотично меняя направление. Из памяти выплыл мягкий, приятный голос: «…это удивительное природное явление называется мурмурацией. Динамические структуры, создаваемые птицами, позволяют им получать максимальное количество необходимой информации от стаи…»

Картинка пропала, а я с трудом сообразила, что Тварь вытянула из моей памяти кусочек когда-то просмотренной передачи «В мире животных». Не успела я сделать и шага, как добрый голос ведущего снова зазвучал в голове: «Французский исследователь Луи Тома, много лет изучавший термитов, писал о них так: “Возьмите двух или трех – ничего не изменится, но, если вы увеличите их число до некой критической массы, произойдет чудо. Будто получив важный приказ, термиты начнут создавать рабочие бригады. Они примутся складывать один на другой маленькие кусочки всего, что им попадется, и возведут колонны, которые затем соединят сводами. Пока не получится помещение, напоминающее собор. И правда, посмотрите, какими целеустремленными и слаженными кажутся их действия. Похоже на то, что знание о сооружении в целом возникает, только когда налицо некое количество особей…”»

Перед моим мысленным взором возникла слегка скособоченная колонна, сужавшаяся кверху, по которой сновали тысячи крупных насекомых, видимо, этих самых термитов.

Каким-то образом Тварь выуживала из меня вещи, о которых я совсем не помнила! Совершенно растерянная, я едва не закричала вслух: «И что? К чему ты мне это показываешь?»

Тварь ужалась еще сильнее, но больше картинок не появилось, и я осторожно пошла вперед. Голова кружилась, уши заложило, и звуки сливались в неясный гул. Я чувствовала себя одной из тех маленьких птиц, которая выпала из общей стаи и потеряла ориентировку… До дома добралась с трудом. Даже по знакомой дорожке до парадной шла, словно не ходила тут всю свою слепую жизнь – часто отстукивая, мучительно прислушиваясь к трости через шум в ушах и раздвоенное внимание. Когда за спиной захлопнулась железная дверь, вздрогнула, вспомнив руки на своей шее, и мгновенно покрылась колкими мурашками. На подходе, где-то совсем близко к сердцу, билась истерика, наверно, от того, что я была почти дома, и напряжение спешило разрядиться. С огромным трудом переставляя по ступенькам чугунные ноги, я, пыхтя, как одышливая старушка, поползла наверх, утягивая за собой скукоженную и притихшую Тварь.

Максим тихо матерился сквозь зубы – город встал намертво. Еле ползущие автомобили неимоверно раздражали и вызывали желание выскочить наружу и припустить бегом, обгоняя вереницу красных стоп-сигналов. Позвонил Вася, которого он отправил в парк, и огорошил:

– Труп нашел. Место тихое, в кустах. Мужик, лет тридцать, на вид крепкий. Капитан, ты сидишь?

– Пляшу, – раздраженно рявкнул Дежин.

– Так ты сядь. В левой руке трупа зажат «макаров», с глушителем. Судя по запаху – из него недавно произведен выстрел. Выглядит мужик грустно, рожа бордовая, словно он штангу тягал и перестарался, следов насильственной не вижу, но медика и криминалистов пока нет, я труп не трогал. Может, объяснишь, откуда ты узнал про него? Тут районные прикатили, суетятся.

– Вася, там на аллее неподалеку должно бревнышко лежать. Поищи возле него след от выстрела, – задумчиво проигнорировал вопрос Дежин, сраженный внезапным подозрением, от которого в груди разлился неприятный холодок, и отключился.

Он торопливо набрал единицу. Вот уже несколько недель номер Светы был у него первым в списке коротких номеров.

– Да? – мгновенно отозвалась она.

– Ты дома? Все в порядке? Дверь запри, никому не открывай!

– Максим, что-то еще случилось? Все в порядке. Я дома, с мамой.

– Отлично. Жди, я еду.

Желание раздвоиться, получить волшебную способность присутствовать в двух местах одновременно накатило на Дежина не впервые, но оно еще никогда не было таким болезненно-острым. Если его чудовищная догадка верна и стрелок из парка охотился именно за Светланой, а Тварь снова защитила ее, то ему следовало сейчас быть там, на месте преступления. Но и оставлять Свету одну в таком случае было огромным риском – покушение не удалось, а значит, может повториться. Максим снова схватился за телефон.

– Ватсон, – промычал он в трубку, чувствуя, как отчаяние просачивается через его голос на другой конец города, куда-то в Купчино, где сидел в закрытой лаборатории ФСБ Славка Вощин.

– Кого я слышу… – иронично начал было отвечать Вощин и осекся, уловив это самое отчаяние. – Макс, что стряслось?

– Ты мне нужен. Прямо сейчас. Свету нельзя оставлять одну. Можешь подъехать к ней домой?

Славик помолчал несколько секунд, показавшихся Дежину часами, и ответил:

– Еду.

Половина горы Килиманджаро, а может, и Джомолунгмы, откололась и рухнула с плеч Макса. Но вторая продолжала настойчиво придавливать загривок весом ответственности.

– Я дождусь тебя там и все объясню. Спасибо, дружище.

Чем бы ни был занят Славка, Дежин понимал, что сейчас он отрывает Вощина от работы в команде полковника, да и сам Максим ускользнул из управления, никого не предупредив, так что для них обоих это могло обернуться серьезными неприятностями. Но времени на объяснения не было, да и что он мог бы объяснить Гречину?

Я сидела на кухне, обнимая чашку с горячим какао обеими руками. Меня знобило, несмотря на летнюю жару и две включенных конфорки, на которых что-то весело булькало в маминых кастрюлях.

– Светочка, ты бледная. Устала?

Мама ничего не понимала. Бедная, ей и так досталось, ведь меня почти убили совсем недавно. Ничего я не могла ей объяснить. В голове крутились стаи птиц и колонии термитов.

– Ма, что может объединять мурмур… – Я сбилась, клацнула зубами о край чашки и сделала крохотный обжигающий глоток, буквально кожей чувствуя мамино недоумение. Она прекратила помешивать то, что помешивала на плите, и повернулась ко мне, ожидая продолжения. – Мур-му-ра-цию, – выдавила я по слогам, – птиц и слаженные действия колонии термитов?

Недоумение возросло. Я представила, как аккуратные мамины брови поднимаются, ломаются и застывают домиком, и подумала, что совершенно не представляю, как она теперь выглядит. В моей памяти мама навсегда осталась молодой и красивой.

– Ну, как что? Коллективный разум, конечно, – удивленная моей несообразительностью, ответила мама.

– Конечно! Мамочка, ты – золото!

Я забыла про какао и озноб, встала и пошла в комнату.

На изумленное «ты куда?» ответила уже из коридора:

– К компьютеру, мне нужно кое-что проверить.

«Что ты хотела мне сказать? Ты – часть стаи? Тогда тебе нужно вернуться!»

Пока компьютер, пискнув, загружался, я зажмурилась, как бы глупо это не казалось в моем случае, и попыталась создать в воображении слаженно двигающуюся стаю птиц. Вот одна из них отделяется от общей массы, стая улетает, птица мечется по нереально синему небу одна. Без цели, без направления…