– Приведи ко мне девочку, – велел он Фазилю, безмолвно ожидавшему распоряжений, – и накрой для нее.

В аккуратном крохотном парке позади основательно перестроенного особняка громко перекликались птицы, фонтан неустанно журчал успокаивающей мантрой, плотная стена деревьев вдоль глухого забора не позволяла проникнуть шуму с близкой дороги и дарила прохладу даже в самый жаркий день. Этот дом, останки его, Фрайман приобрел в середине девяностых даже не за деньги – за услугу. Долго не мог приступить к ремонту, в те годы ему редко хватало времени в сутках. Но скоро десять лет, как он перебрался сюда, и это было единственным местом в мире, которое Михаил считал своим домом. Дом в Кфар-Саве (Кфар-Сабе, как произносят местные), который он купил для жены и детей, так и не стал ему родным. Не вынес тогдашний Миша-Умник унылых прелестей репатриации, двух лет не прошло, как сбежал обратно в Россию. Как раз к дележке большого пирога и поспел. Лиля с детьми, разумеется, остались на исторической родине, а позже к ним присоединилась родня жены, что сделало визиты Фраймана редкими и максимально короткими. А теперь, когда дочь благополучно вышла замуж за американского еврея (весьма полезного и неглупого молодого человека), а сын оканчивал университет в Глазго, семейные встречи в Израиле стали еще большей редкостью.

Миша-Умник… Фрайман покрутил шеей в жестком ошейнике новой рубашки. Вспомнится же! Жив ли хоть кто-то из тех, кто помнил его дурацкую кличку?

Михаила всю жизнь считали пронырливым ловкачом, а он всего лишь умел вовремя заметить и использовать шансы. И при этом всегда оставаться в тени, так, что комар носа не подточит. Во всяком случае, до сих пор. Липкий холод конца он запомнил отчетливо. Так отчетливо, что казалось, тот так и застрял маленькой острой льдинкой где-то в груди, но не таскать же девчонку за собой повсюду!..

Когда Фазиль привел ее на террасу, Михаил предложил разделить с ним завтрак. Девушка отказалась. Знала бы глупая птаха, что такая честь выпадает немногим! Но чашку чая из рук Фазиля приняла и, удивленно вдохнув густой аромат, улыбнулась:

– Какой прекрасный запах, спасибо.

– Это особый сорт, Светик, – благодушно отозвался Фрайман, разглядывая девушку.

Слегка напряжена, но больше не испугана, как накануне. Довольно красивая. Если не знать, что слепая, – сразу и не заметишь. До вчерашнего дня Михаил к ней не приглядывался – много чести, а теперь убедился – она действительно напоминает ему Анну. Вот только глаза у той были другими – невозможно-синими, с поволокой. Никогда и ни у кого больше не видел Фрайман таких глаз.

Миша Фрайман, воспитанный мальчик из скромной еврейской семьи, был от Ани Ковалевой без ума с шестого класса. И Аня, красавица-гордячка, даром что сирота на попечении бабушки, Мишу никогда не отталкивала. К десятому классу они уже решили, что обязательно поженятся, и ходили везде вместе, целомудренно держась за руки. Вот только отец девочку не привечал, а Мише не раз выговаривал за то, что «головы друг другу дурите».

«Повзрослеешь, – говорил он, – поймешь, что тебе нужна другая женщина».

И оказался прав, за что Миша возненавидел его со всем пылом раненого сердца. На ручейке, который петлял по всей Дворцовой во время выпускного, встретила Анна другого – молодого солдатика-курсантика, да и укатила за ним куда-то на Дальний Восток. Отец сосватал Мише Лилю – полненькую хохотушку из порядочной еврейской семьи.

«Из порядочно зажиточной», – злился Миша, но на самом деле ему было все равно.

Его способность любить оказалась одноразовой. То ли из чувства самосохранения, то ли по причине выгоревшей от смертельной раны души Миша, Михаил Яковлевич Фрайман, больше никогда никого не любил. Даже к детям своим испытывал скорее благодушное любопытство. Лиля давно смирилась, тем более что муж обладал нужной хваткой и семья никогда ни в чем не нуждалась. Так и вышло, что все интересы Михаила вращались вокруг бизнеса. Начал он, вернувшись из Израиля, с мелочей, а теперь у него в активе было около пятидесяти миллионов в твердой валюте, вложенных в предприятия и растущих на счетах надежных банков нескольких стран. Время от времени Фрайман брался спонсировать стартапы или научные разработки. Особенно если это касалось фармацевтики. Львиная доля его средств была вложена в фармацевтические предприятия, и он даже обзавелся собственным. Правда, как всегда, через подставных лиц и наименее обременительным в смысле лицензирования – «Фармком» всего лишь производил сырье, зато и локтями толкаться пришлось меньше. Среди серьезных производителей лекарственных препаратов случайных людей быть не могло, и конкуренция была жесткой, если не сказать жестокой.

Позволив девушке оценить достоинства чая, Фрайман заговорил:

– Поступим так: сегодня воспользуешься моей машиной еще раз. Сейчас водитель отвезет тебя домой и к шести заедет снова. У меня переговоры, вернусь к семи. Посмотришь на мой организм – теперь сложно ему доверять, – и все. Свободна до утра. Завтра определю тебе машину с водителем. Будет при тебе. Если понадобишься, вызову. И вот еще что…

Я сменила рабочую одежду на джинсы с футболкой, напряженно прислушиваясь к звукам в доме, но из-за толстых стен до массажной мало что долетало. Да еще аэратор бурчал довольно громко. Мой клиент вел себя как обычно, ни словом не обмолвившись о дальнейшем, и оставалось только гадать и ждать. От нечего делать я пихнула Тварь. Та лениво пошевелилась. Привычный холодок скользнул по моему позвоночнику, когда она подползла поближе. Я, собственно, ничего от нее не хотела (кроме того, чтобы она исчезла из моей жизни, разумеется), но вдруг меня осенило. Тварь ведь едва не сожрала Михаила Яковлевича живьем. Может, она и у него в мозгах покопаться успела, как копалась в моих? Я попыталась воспроизвести в памяти момент нападения, почти физически ощутив под руками потные круглые бока хрипящего мужчины, свой подбородок, уткнувшийся ему в загривок, поросший жестким волосом, невыносимый запах пота и страха, одновременно стараясь превратить свои ощущения в вопрос. Кажется, даже запыхтела от натуги.

Тварь дернулась, сместилась со своего места, и я с ужасом поняла, что она обнимает меня за плечи на манер воротника или бабушкиной шали. Никакой тяжести, никакого прикосновения – только усилившийся холодок и гадкий бег мурашек по всему телу, заставивший волосы зашевелиться на голове. Едва не взвизгнув от неожиданности, я хотела отпихнуть Тварь, но в голове вдруг пронеслась размытая вереница картинок, которые не имели ко мне абсолютно никакого отношения.

Все, что я когда-то видела своими глазами, хранится в памяти. Иногда я, как какой-нибудь скряга-коллекционер, вытаскиваю свои сокровища и разглядываю их, перебираю, с горечью замечая, что некоторые тускнеют со временем, размываются и блекнут, а некоторые и вовсе пропадают. Так что я была абсолютно уверена, что тощего старика с нездоровым блеском в глазах я никогда не видела. Как не видела полную, очень красивую немолодую женщину в пестром платье, которая быстро-быстро шевелила яркими губами, то и дело странно выпячивая их, словно для поцелуя… Это были не мои воспоминания!

«Да, молодец!» – послала я Твари сигнал, дрожа от ужаса и радостного ощущения победы, как будто открытие совершила.

Мое чудовище, правильно истолковав сигнал, принялось радостно вываливать сумятицу разрозненных немых сценок, выуженных из памяти Михаила Яковлевича. Надеялась, что это было так. Калейдоскоп ярких вспышек вызвал тошноту и заставил меня вцепиться руками в край низкого диванчика.

«Стоп!» – Защищаясь, я отпихнула Тварь, зачем-то взмахнув руками.

Воротник исчез, Тварь шмыгнула обратно к потолку, потревожив загустевший воздух в комнате, и расплющилась там. Надеясь, что не причинила ей ненужной боли, я осторожно коснулась существа мыслью (нелепое определение, но именно так оно и было), вложив в это прикосновение всю симпатию, которой по идее у меня не должно было быть.