Это был намек, грубый и откровенный. В прошлый раз все сорвалось из-за нелепого просчета, и Антон Иванович имел неосторожность объяснить это тем, что вероятность ошибки слишком поздно пришла ему в голову.

Ярковский сердито засопел. Весь эксперимент строился на том, что пришло ему в голову сорок лет назад, а этот технарь смеет… Руки профессора затряслись сильнее обычного, но он сумел промолчать. В конце концов, все это было не важно. Машина готова, осталось лишь убедиться в том, что она заработает как надо.

– Закрывайте, Евгений. – Антону Ивановичу удалось ответить спокойно, даже без покровительственной нотки, которая так раздражала Киреева. – Самое время отдохнуть, перекусить, и к девяти – начнем.

– Вот и ладно. – Евгений поднялся из кресла. – До вечера, профессор.

На ходу стаскивая халат, он направился к толстой бронированной двери лаборатории, она зашипела, открываясь. За стеклом, тоже бронированным, автоматически зажглись лампы – два ряда по четыре – и мелькнул силуэт Киреева. Антон Иванович, по-стариковски кряхтя, встал. Кости ныли, немилосердно тянуло связки на ногах от долгого сидения, не хотел разгибаться позвоночник, но сейчас Ярковский едва замечал неудобства своего возраста. Машина, его Машина, стояла на прочном помосте из дюймового стального листа и ждала, когда он отдаст команду включить питание. Под сухими пальцами идеально гладкий хром ее двухметрового бока был прохладным. Желтоватое лицо и всклоченная седая шевелюра уродливого отражения расползались в стороны, как в кривом зеркале.

– Ты уж не подведи, – прошептал старик то ли Машине, то ли Богу, о существовании которого с годами задумывался все чаще.

Легонько, почти нежно похлопав аппарат, словно он был живым, профессор вышел в просторную аппаратную. Здесь царили порядок и идеальная чистота – последние недели все вращалось вокруг Машины, а она оставалась за толстым двойным остеклением лабораторного зала. Ярковский скривился. Клетушка меньше двадцати квадратных метров – его теперешняя лаборатория, да аппаратная – узкая, вытянутая вдоль смотрового окна, напичканная сложной современной техникой, с доброй половиной которой профессор не умел обращаться. А ведь когда-то под его началом был целый отдел закрытого НИИ! Но!.. Здесь было светло и чисто. Можно задействовать любые ресурсы. Запрашиваемое появлялось в нужном количестве и в срок. Никто не лез с вопросами о расходах, только делай, делай свою Машину, уважаемый Антон Иванович. И пусть крохотная лаборатория располагалась в глубоком подвале старого заводского склада, над головой петляли коридоры и в маленьких цехах под охраной работали боязливые не то вьетнамцы, не то китайцы, которые тут же и жили, где-то в дальнем конце здания. Ярковского это совсем не волновало.

Телефон внутренней связи – простенькая трубка с кнопками на ручке – висел у входа в аппаратной. Другой возможности связаться с внешним миром в лаборатории не было. Профессор набрал четыре цифры и переждал три долгих гудка.

– Слушаю.

Голос у ответившего был неприятным, как и он сам.

– В лабораторию необходимо доставить контрольный экземпляр к двадцати одному часу, – твердо, как в далекие начальственные годы, произнес Ярковский.

– Принято, – сухо отозвался собеседник и отключился.

В трубке коротко запищало.

Профессор метался от бронированного окна в лабораторию до противоположной стены аппаратной, забыв про больную спину, ноющие колени и постоянную одышку. Киреев отодвинул кресло подальше с его пути и невозмутимо поглаживал панель управления, растянувшуюся под тремя большими мониторами, застывшими в режиме ожидания. Время от времени он поднимал глаза на взъерошенного профессора, а потом снова поворачивался к окну. Бликующая под яркими лампами Машина смиренно ждала начала эксперимента.

– Ты хотя бы представляешь, как сильно она может изменить мир? Это прорыв, новая ступень развития человечества! – нервно воскликнул Антон Иванович, в очередной раз проскакивая мимо Евгения. – Больше никаких революций, никаких войн, никаких уличных беспорядков! Не будет места наркотикам и преступности! Зачем людям протестовать, если они всем довольны? Если они счастливы?

– Если они думают, что счастливы, – перебил его Киреев. – Вы заканчивайте свою лекцию, профессор. Слышал я это уже. Те, кто открыл деление урана, вплоть до Манхэттенского проекта думали, что несут миру благо, а закончилось все Хиросимой и Нагасаки. Впрочем, – Евгений оглянулся на Машину, – ее все равно рано или поздно бы запустили, так пусть уж за это заплатят нам, а не кому-то другому.

– Только о деньгах и думаете! – возмущенно фыркнул Анатолий Иванович, не замечая, как с губ срываются капельки слюны.

– Ну, не о славе же мне думать, просидев год в подземелье, под охраной, и собирая аппарат для промывания мозгов? – резонно возразил Киреев. – Кстати, профессор, если на этот раз все пройдет по плану, мне придется забивать вашу писанину в рабочий файл. Вы уж приведите ее в порядок.

Киреев укоризненно покосился на беспорядочную гору бумаги, по-прежнему заваливавшую лабораторный стол.

– Конечно, я это сделаю, Женя, – раздраженно отмахнулся Ярковский, – но сейчас меня больше волнует, где наш испытуемый? Уже пять минут десятого!

Замок на входной двери щелкнул как раз тогда, когда профессор закончил говорить. В аппаратную вошел один из двух ассистентов, которые скорее выполняли роль подсобных рабочих и уборщиков, нежели действительно принимали деятельное участие в проекте. Широкоплечего, широколицего брюнета звали Трофим. Ясноглазый улыбчивый хитрован был родом из-под Кишинева. Он, как и остальные, жил тут же, при заводе, разве что денег получал побольше, чем гастарбайтеры с Востока, и условия жизни у них с другим ассистентом были получше.

– Добренький вечерочек! – нараспев поздоровался Трофим, льстиво улыбаясь профессору. – Что будем работать?

– Ничего не работать. Сюда иди!

Киреев Трофима недолюбливал.

Открыв дверь в лабораторию кнопкой с панели управления, он поднялся. Профессор спешно натягивал халат, путаясь трясущимися руками в рукавах.

Спустя десять минут довольный и гордый собой – приобщился к науке – Трофим восседал в кресле. Его обнаженный дебелый торс был облеплен датчиками, а над головой нависала воронкообразная стальная паутина раструба.

– Сиди не дергайся! – строго приказал Киреев, выходя из лаборатории. – Сейчас связь проверим, отвечай четко, понял?

– Чего непонятного? – обиделся Трофим. – Сделаю, как велено.

За участие в эксперименте было обещано серьезное вознаграждение, и он едва не подрался с украинцем Лысько за право в нем участвовать.

Дверь заблокировалась с тихим шипением, и динамик выдал голосом профессора:

– Вам удобно, Трофим?

– Да, – отозвался тот, думая, какой же все-таки обходительный человек этот профессор, не то что прощелыга Женька.

– Ну, начали, – тихо произнес Ярковский, напряженно глядя на Трофима.

Пальцы Киреева быстро застучали по панели, он поворачивал крохотные рычажки, нажимал кнопки. Ожили все три экрана над пультом, мигнуло освещение. Единственным минусом Машины была энергоемкость, именно поэтому эксперимент решено было проводить вечером, когда не задействованы основные мощности завода.

За стеклом Трофим вздрогнул и покосился на цилиндрический бок аппарата, Машина издавала гул.

– Включай запись, – скомандовал профессор.

– Запись пошла, – отозвался Киреев.

На мониторах заметались диаграммы, поползли колонки цифр.

– Мощность?

– Пять процентов. Фаза номер один.

– Трофим, вы меня слышите? – профессор наклонился к микрофону, который крепился к панели управления на изогнутой ножке.

– Слышу вас, профессор, – улыбаясь во весь рот, ответил молдаванин.

– Отлично. Что вы чувствуете?

– Тепло тут у вас…

Первая фаза касалась простейшей сенсорики – тепло, холод.

– А сейчас?

– У-у, – взвыл Трофим, ежась. – Кондиционер барахлит, что ли?