Кто же был его убийцей? Всякий желает это услышать. Имени я не знаю, но убил его не враг[772], и об этом ясно свидетельствует то, что никто из врагов не получил награды за нанесенную ему рану. А ведь персидский царь через глашатаев сулил убийце почести, и явись тот к нему, то получил бы он великую награду. Но никто из них даже ради награды не стал лгать. И за это нашим врагам великая благодарность, ибо не присвоили они славы за то, чего не совершали, но предоставили нам самим искать у себя убийцу. Ибо те, кому была выгодна его смерть, — а то были люди, живущие не по законам[773], — и раньше злоумышляли против государя, а когда получили таковую возможность, то сделали наконец свое дело, ибо понуждали их к тому и собственные преступления, коим не находилось места в его царствование, и в особенности — его почтение к богам, каковое являл он вопреки их устремлениям.

И как Фукидид сказал о Перикле — что его смерть лучше всего доказала, сколь много полезного он сделал для государства[774], так же можно сказать и об этом муже. И хотя многое еще оставалось как прежде, но люди, оружие, кони, начальники, войско, пленные, казна, припасы — всё это обратилось в прах от одной лишь перемены правителя. Ибо сначала наши воины не выдержали натиска тех, кого раньше гнали, а затем, прельстившись словом «мир», — ибо враги вновь применили ту же уловку — в один голос закричали, что с радостью его принимают, и первым поддался на уговоры тот, кто стал царствовать[775]. А Мидиец[776], соблазнив их долгожданным покоем, тянул время: медлил с вопросами, не спешил с ответами, одно принимал, другое отвергал, а его многочисленные посольства поглощали наши припасы[777]. Когда же запасы хлеба и всего остального у войска истощились и солдаты узнали нужду и были уже на всё согласны, тогда-то царь и потребовал себе легчайшей платы — городов да земель, да племен, бывших оплотом безопасности земли римской[778]. Новый же правитель на всё соглашался и всё отдавал, и никакая из просьб не казалась ему ужасной[779]. Так что не раз приводил Мидиец меня в изумленье, что, имея к тому возможность, не пожелал он получить большего. Ибо кто, в самом деле, стал бы ему перечить, пожелай он простереть свою власть до Евфрата, или до Оронта, или до Кидна, или до Сангария, или до самого Босфора?[780] Так, ближайший сосед был готов научить римлян, что довольно с них будет и оставшихся земель — для власти, роскоши, пьянства и разврата. Поэтому всякий радующийся, что сего не произошло, должен благодарить за это персов, требовавших лишь малую долю из того, чем они могли бы обладать. Вот так, бросив оружие на расхищение врагам, возвращались наши воины налегке, словно после кораблекрушения, а большинство даже побираясь по дороге. И иной такой Каллимах[781] нес полщита, иной — треть копья, иной — один из поножей, перекинутый через плечо. И единственным оправданием всему этому безобразию была гибель того, кто обратил бы сие оружие против врагов.

Зачем же, о боги и высшие существа, не присудили вы свершиться оному? Зачем не содеяли вы счастливым народ, вас признающий, и того, кто был залогом его счастья? Какие из его мыслей вы осудили, какие из поступков не одобрили? Разве не воздвигал он вам алтарей? Разве не возводил храмов? Разве не приносил он пышные жертвы богам, героям, эфиру, небу, земле, морю, источникам и рекам? Разве не сражался он с супостатами вашими?[782] Разве не был он целомудреннее Ипполита[783], справедливостью своею подобен Радаманту[784], рассудительнее Фемистокла[785], храбрее Брасида?[786] Разве не спас он вселенную, как бы впавшую в обморок? Разве не был он ненавистником бесчестных, заступником справедливых, врагом необузданных, другом умеренных? О, огромная мощь войска, о, великое множество поверженных городов, о, несметное число трофеев, о, величие замыслов, не заслуживающее такого конца! Думали мы, что вся персидская земля станет частью Римской державы и будет управляться нашими законами и нашими правителями, и будет платить дань, и переменит язык, и переоденет платье, и острижет волосы; и что софисты в Сузах будут обучать красноречию персидских детей, а храмы наши, украшенные добычей из Персии, донесут до грядущих поколений величие этой победы; и что свершитель сего учредит состязание среди славящих его подвиги, одним витиям дивясь, других же от себя не гоня, одним радуясь, другими же не тяготясь; и что искусство речей вознесется как никогда, и могилы уступят место храмам[787], как только все по своей воле устремятся к алтарям, и кто раньше их опрокидывал[788], сам же станет их водружать, а бегущие жертвенной крови — сами ее проливать, и дома всех простых граждан преисполнятся достатка и по многим иным причинам, и благодаря ничтожным податям[789]. Ибо, говорят, даже о том молился государь богам среди опасностей, чтобы, завершив войну, вернуть подати к прежним размерам.

Этих и еще больших чаяний лишились мы по вине сонма завистливых божеств, а вместе с ними — и того, кто, будучи близок к победному венку, был привезен к нам сокрытым во гробе. Недаром пронесся плач по всей земле и морю, недаром одни вслед за ним с радостью встретили смерть, другие же скорбят, что до сих пор живы[790], почитая непроглядным мраком время до него и время после него, а пору его царствования — поистине ярким лучом света. О, города, кои ты воздвиг бы! О, руины, кои ты восстановил бы! О, красноречие, которое ты возвел бы на достойную высоту! О, прочие добродетели, кои возымели бы силу! О, справедливость, которая, снизойдя на землю, вновь устремилась в небеса![791] О, молниеносная перемена! О, всеобщее счастье, пришедшее и тотчас покинувшее нас! Ибо мы испытали нечто подобное тому, как если бы у человека, терпящего сильную жажду и подносящего к устам чашу с холодной и прозрачной водой, кто-то вырвал бы ее из рук, едва он успел сделать первый глоток, и с тем ушел бы[792]. И коли суждена нам была сия потеря, то лучше бы мы вовсе не знали его владычества, нежели вот так лишиться оного, не насытившись им вполне[793], ибо не для того, чтобы мы наслаждались благами, а для того, чтобы стенали, сознавая, каковых благ мы лишились, дал он их нам вкусить, вновь после этого отняв, — как если бы Зевс, явив людям солнце, сокрыл его у себя и не порождал более света дневного.

И хотя солнце всё еще совершает свой обычный путь, нет от него прежней радости добрым людям, ибо печаль по этому мужу, тревожа душу и смущая разум, застит глаза каким-то туманом, делая нас подобием живущих во тьме. Что же произошло после убийства государя? Витийствующие против богов — вновь в почете, а жрецы подвергаются незаконным преследованиям[794]. За жертвы, приносимые божеству, и за всё, что сгорает в огне, платятся штрафы — вернее, платят люди богатые, бедняки же умирают в тюрьме. Из храмов одни снесены до основания, а другие, недостроенные, оставлены на посмешище нечестивцам, философы подвергаются истязаниям[795], и всё, что получено в дар от государя, считается долгом государству. А отсюда следует обвинение в воровстве, так что, бывает, иного, раздетого донага, мучат в зной под палящим солнцем, принуждая, помимо полученного им, отдать и то, чего он, понятно, не получал и посему отдать не может, — и не ради того мучат, чтобы отдал, ибо и отдавать-то ему нечего, а чтобы, раз нечего с него взять, повисел он на дыбе, прижигаемый огнем. Учителей красноречия, некогда водивших дружбу с властями, ныне гонят с порога, словно душегубов[796], а толпы их прежних учеников, видя сию слабость словесного искусства, оставляют его в поисках иной силы. Городские же начальники, избегая праведного служения отечеству, стремятся к бесчестному произволу, и некому удержать их от заблуждений. Повсюду одна торговля: на материках, на островах, в деревнях, в городах, на площадях, в гаванях, на улицах, продают же — кто дом, кто раба, кто дядьку, кто няньку, а кто могилы предков. Везде царят бедность, нищета и слезы. Земледельцам, право, легче побираться, нежели обрабатывать землю, и тот, кто сегодня может подать сам, назавтра ищет того, кто подаст ему. Скифы, сарматы, кельты и прочие варвары, сколько их ни есть, раньше предпочитавшие жить с нами в мире, вновь, наточив мечи, идут войною:[797] переправляются через реки, шлют угрозы, приводят их в исполнение, и если преследуют врагов, то тех полоняют, а если преследуются сами, то всех одолевают, — словно неверные слуги, по смерти господина восставшие на сирот его.