Время создания этой речи относят обычно к 426-420 годам до н. э., но, вероятней всего, она была написана в 421 году до н. э., вскоре после заключения Никиева мира, положившего конец первому этапу Пелопоннесской войны (см.: Blass 1887: 59 сл.). Указанный период кажется наиболее подходящим для появления надгробной речи в честь погибших на этой войне афинян. Во-первых, сложившаяся к тому времени политическая ситуация во многом напоминала ту, что возникла в Греции после заключения Анталкидова мира, которым завершилась Коринфская война (395—387 гг. до н. э.). Последнее обстоятельство послужило тогда поводом к появлению большого количества надгробных речей (в том числе эпитафия, приписываемого Лисию, см. с. 32—43 наст. изд.). Во-вторых, предложенная датировка хорошо согласуется с нашими биографическими сведениями о Горгии. Согласно Филострату, оратор произнес эпитафий в Афинах (см.: Жизнеописания софистов. 1.9.3), а на основании «Надгробной речи» Платона, действие которой, судя по всему, относится к 427 году до н. э., можно заключить, что к этому времени Горгий еще не успел побывать в городе вторично. Наконец, terminus ante quem[946] для появления данной речи — это «Панегирик» Исократа, который в начале своего сочинения явно подражает эпитафию Горгия (см.: 75—84). К сожалению, мы располагаем лишь незначительным фрагментом эпитафия, дошедшим до нас в схолиях Максима Плануда к ритору Гермогену (см.: V.548 Walz), где приводится выдержка из Дионисия Галикарнасского, который, в свою очередь, цитирует Горгия. Этот фрагмент представляет собой заключительную часть речи и содержит похвалу погибшим афинским воинам, которая следовала, по всей видимости, за общей похвалой Афинам. Кроме того, от эпитафия сохранилось несколько разрозненных цитат. Две из них приводит Псевдо-Лонгин: «Ксеркс — это Зевс персов» («Ξέρξης δ των Περσών Ζεύς») и «Коршуны — это живые могилы» («Γόπες έμψυχοι τάφοι») (О возвышенном. 3.3.); третью мы знаем благодаря Плутарху: «Горгий-леонтинец говорит, что Кимон приобретал имущество, чтобы им пользоваться, а пользовался им так, чтобы заслужить почет» («Γοργίας μεν δ Λεοντινός φησι, τον Κίμωνα τά χρήματα κτασθαι μεν, ώς χρωτο, χρήσθαι δε, ώς τιμωτο») (Сравнительные жизнеописания. Кимон. 10. Пер. наш. — С.Л1.); наконец, Филострат цитирует слова Горгия о том, что «трофеи, славящие победу над варварами, достойны гимнов, славящие же победу над эллинами — надгробных плачей» («Τά μεν κατά τών βαρβάρων τρόπαια υμνους άπαιτεΐ, τά δε κατά τών Ελλήνων θρήνους») (Жизнеописания софистов. 1.9.3. Пер. наш. — С.Μ.).

В современной науке нет единого мнения относительно времени и обстоятельств написания данной речи; но поскольку она прославляет афинян, погибших на Коринфской войне, то и время ее создания относят приблизительно к этому периоду. Значительно большие разногласия вызывает у исследователей вопрос о ее подлинности, в связи с чем в разное время высказывались сомнения двоякого рода: во-первых, принадлежит ли она действительно Лисию, а во-вторых, была ли она на самом деле произнесена при погребении афинских воинов или же является фиктивной, то есть представляет собой обычное риторическое упражнение на заданную тему? Большинство ученых решает этот вопрос не в пользу Лисия (см.: Blass 1868—1880/1: 436 сл.; Burgess 1902: 149; Pohlenz 1948) прежде всего потому, что он не был гражданином Афин, а значит, не мог произнести ее лично. Маловероятно и то, что он написал эту речь по заказу некоего афинянина, выбранного для ее произнесения государством, поскольку, как свидетельствует Фукидид, такое ответственное задание поручалось обычно человеку талантливому, которому не требовалась помощь логографа (см.: История. II.34.6). Наконец, многие критики указывают на разные риторические украшения в духе Горгия, обильно присутствующие в данной речи и не характерные для остальных сочинений Лисия. На этом основании делается вывод, что эпитафий в честь погибших воинов — это риторическое упражнение неизвестного нам автора, выполненное в период между 380 и 340 годами до н. э. (по мнению Бласса — даже ранее битвы при Левкграх, т. е. до 371 г. до н. э.), как можно заключить по цитате из него, приводящейся Аристотелем в «Риторике»: «И как [сказано] в эпитафии: “Достойно было бы, чтобы над могилой [воинов], павших при Саламине, Греция остригла себе волосы, как похоронившая свою свободу вместе с их доблестью”» (III.10.1411a. Пер. Н.Н. Платоновой; ср.: Лисий. Надгробное слово в честь афинян, павших при защите Коринфа. 60). Однако защитники авторства Лисия (см.: Walz 1936; Dover 1968 и др.) в подтверждение своей точки зрения ссылаются, в частности, на начало эпитафия, где говорится о том, что на его написание Советом Пятисот было отведено всего несколько дней. Поскольку надгробные речи отличались большим объемом, неудивительно, что даже весьма талантливый и всеми уважаемый гражданин, которому поручили произнести таковую, едва ли мог справиться с ее подготовкой в столь короткий срок (не говоря уже о том, что он мог быть незнаком с правилами, в соответствии с которыми обычно составлялись эпитафии). По всей видимости, это обстоятельство и побудило предполагаемого оратора прибегнуть к помощи мастера (в данном случае Лисия), который не раз в своей жизни обращался к жанру надгробной речи (в биографии Лисия у Псевдо-Плутарха в числе его прочего литературного наследия упоминаются и эпитафии — см.: Жизнеописания десяти ораторов. 3). Этой же краткостью срока, предоставленного для сочинения речи, можно объяснить и разные ее недостатки, на которые указывают критики. Ведь и Лисию, при всём его таланте и опыте, возможно, не так легко было сочинить столь большое произведение всего лишь за несколько дней, тем более что этот срок оказывался на деле еще короче — ведь надо было закончить речь на один или два дня раньше, чтобы дать клиенту возможность выучить ее наизусть. Что же касается обилия в эпитафии различных риторических украшений, не свойственных остальным (между прочим, судебным) речам оратора, то особенности стиля в данном случае могли быть продиктованы вкусами самого заказчика. Аристотель, например, упоминает в «Риторике» о том, что в его время также существовали поклонники горгианского стиля (см.: III.1.1404a). Кроме того, не стоит упускать из виду и очевидные различия в стиле эпидейктических и судебных речей. Учитывая эти и другие возражения сторонников принадлежности эпитафия Лисию, вопрос об авторстве данной речи не может быть решен окончательно, тем более что вопросы так называемой «высшей» критики — о принадлежности сочинения тому или другому автору — на основании подобный рассуждений решать чрезвычайно трудно, а пожалуй, даже и невозможно. Для однозначных и бесспорных выводов в таких случаях необходимо наличие в сочинении каких-либо реальных данных, не позволяющих приписать его известному автору — например, упоминания о событиях, случившихся уже после смерти последнего. Известно, что Дионисий Галикарнасский в случае сомнений относительно подлинности той или иной речи Лисия часто руководился только одним критерием (разумеется, чисто субъективным), а именно — есть ли в ней некая «прелесть», которая свойственна его настоящим речам (см.: О Лисии. 12). Однако вопрос об аутентичности произведения уже потому трудно решать таким способом, что для критиков он всегда таит в себе определенную опасность: если произведение соответствует по своим достоинствам представлению критика о таланте автора, то нет оснований усомниться в подлинности этого произведения; в противном случае всегда можно предположить, что оно либо представляет собой только черновой набросок, недостаточно отделанный, либо является юношеским творением автора. Да и едва ли про какого-нибудь сочинителя можно сказать, что он всегда писал гениально и что из-под его пера не вышло ни одного слабого произведения. Еще труднее решать вопрос о подлинности творения древнего автора, от которого до нас не дошло ни одного аналогичного произведения, с чем можно было бы сравнить рассматриваемую речь.