Что касается меня, то в своей речи я стремился не к тому, чтобы сказать много слов, а чтобы сказать правду. Вы же, оплакав и совершив то, что полагается по отеческим обычаям, возвращайтесь домой.

Слова, которые мне предстоит сказать над этой могилой о военачальнике Леосфене и остальных, павших вместе с ним на войне, — о том, что они были мужи доблестные, — подтверждает само время, которое <...> не знало <...> за всю вечность <...> ни более храбрых мужей, чем погибшие, ни более великих деяний[251]. Поэтому ныне я более всего опасаюсь, как бы речь моя не оказалась недостойной совершённых ими подвигов. Но, невзирая на это, меня всё же ободряет мысль, что вы, о слушатели, доскажете то, что я пропущу, — ведь слова мои будут обращены не к случайным людям, а к тем, кто воочию видел, что совершили эти мужи.

Итак, прежде всего подобает воздать хвалу нашему городу за принятое им решение[252], ибо оно не только согласуется с теми деяниями, которые он совершал раньше, но даже превосходит их своею красотой и величием; затем павшим — за мужество, проявленное ими на войне, и за то, что не опозорили они чести предков; наконец, военачальнику Леосфену — и за то, и за другое, ибо для города он явился поборником этого решения, а для граждан стал предводителем войска. Однако мы не располагаем достаточным временем, дабы подробно рассказывать о городе и обо всех благодеяниях, каковые он оказал в прежние времена всей Элладе; нет у нас и повода, подходящего для подобного многословия. Кроме того, нелегко одному человеку припомнить и описать столь многочисленные и столь великие деяния! А посему я возьму на себя смелость сказать о нем лишь самое главное. Ибо как солнце обходит всю землю, надлежащим образом распределяя времена года и прекрасно всё обустраивая, а людей разумных и благонравных обеспечивая и потомством, и пищей, и плодами, и всем остальным, что необходимо для жизни, — так поступает и наш город: дурных карая, честным помогая, всех равными правами взамен несправедливости наделяя, за счет собственных опасностей и расходов общую безопасность для эллинов устрояя.

Итак, я не буду, как я уже сказал, останавливаться на деяниях города в целом, но ограничусь в своей речи рассказом о Леосфене и остальных воинах. С чего же мне ныне начать, о чем припомнить в первую очередь?[253] Рассказать ли отдельно о роде каждого из них? Я думаю, это покажется вам наивным. Ибо кто восхваляет каких-нибудь других людей, кои, съехавшись в один город из разных мест, живут каждый со своим родом, тому надлежит составлять родословную каждого. Но кто произносит речь об афинянах — коренных жителях этого города[254], отличающихся общим происхождением и непревзойденным благородством, — тому, я думаю, излишне восхвалять каждый род в отдельности. Упомянуть ли мне, как это обыкновенно делают, об их воспитании и о том, как еще детьми наставлялись и обучались они в величайшем благоразумии? Но, полагаю, все и так знают, что мы воспитываем детей ради того, чтобы они стали достойными мужами. И если те, оказавшись на войне, отличились доблестью, то очевидно, что их прекрасно воспитали в детстве. Правильнее всего, мне кажется, будет рассказать об их храбрости на войне и о том, как они стали источником многочисленных благ для своего отечества и остальных эллинов. Начну же я с их военачальника, ибо сие будет справедливо.

Ведь Леосфен, видя, что вся Эллада подвергнута унижению и <...> скована страхом, что она разорена людьми, подкупленными Филиппом и Александром во вред своим родным городам[255], и что наш город нуждается в человеке, а вся Эллада — в городе, который сможет принять руководство, отдал себя в распоряжение отечества, а город наш — в распоряжение эллинов ради всеобщего освобождения. Собрав наемное войско и став во главе наших граждан, он победил тех, кто первым воспрепятствовал свободе эллинов — беотийцев, македонян, эвбейцев и прочих союзников их, — сразившись с теми в Беотии[256]. Двинувшись оттуда в Пилы[257] и заняв проход, через который и в прежние времена варвары проникали к эллинам[258], он помешал вторжению Антипатра в Элладу;[259] последнего же, настигнув в этих местах и победив в сражении, он запер в Ламии и начал осаду города[260]. С фессалийцами, фокейцами, этолийцами и всеми остальными жителями сей местности заключил он союз; и если Филипп и Александр возвысились, управляя этими народами против их воли, то Леосфен стал начальствовать над ними с их же согласия. С тем, для чего он был выбран, справиться ему удалось, но судьбу свою превозмочь не пришлось.

Леосфена подобает славить прежде всех остальных не только за то, что он совершил сам, но и за то сражение, каковое произошло позднее[261], уже после его смерти, а также за прочие успехи, достигнутые эллинами в этом походе. Ибо на основании, заложенном Леосфеном, зиждутся ныне наши дальнейшие действия. Но пусть никто не подумает, будто я ничего не говорю о других, а хвалю одного Леосфена. Ведь похвала Леосфену за выигранные битвы есть в то же время похвала и его согражданам. Ибо задача военачальника — в том, чтобы принимать правильные решения, дело же тех, кто добровольно рискует жизнью, — побеждать в сражениях. Поэтому, восхваляя одержанную победу, вместе с предводительством Леосфена я восхваляю доблесть и остальных воинов.

В самом деле, разве справедливо было бы не воздать хвалу тем из наших сограждан, кто погиб на этой войне, отдав жизнь за свободу эллинов, кто думал, что лучшее доказательство стремления добыть для Эллады свободу — это умереть, сражаясь за нее? Предыдущее сражение в Беотии пробудило в них великое желание бороться за Элладу. Ибо видели они, что город фиванцев безжалостно стерт с лица земли, что его Акрополь занят македонянами, жители обращены в рабство, а все прочие делят между собою их землю. Ужасное зрелище, представшее взорам воинов, принудило их немедленно двинуться навстречу опасности. Но битва при Пилах[262] и Ламии принесла им не меньше славы, нежели сражение с беотийцами, — и не только благодаря победе над Антипатром и его союзниками, но еще и потому, что эта битва состоялась именно здесь[263]. Ибо все эллины, приходящие в Пилы дважды в год[264], станут свидетелями подвигов, кои совершили эти воины: ведь в этом самом месте одновременно будут и эллины собираться, и подвиги сражавшихся вспоминаться. Ведь никто и никогда за всю историю человечества не сражался за более великое дело, с более сильным врагом и с меньшим числом союзников, полагая, что сила и превосходство заключаются в доблести и храбрости, а не в великой численности людей. И свободу они сделали общим достоянием эллинов, а славу, заслуженную подвигами, в качестве победного венка даровали отечеству[265].

Теперь надлежит поразмыслить над тем, что, как нам кажется, могло бы произойти, если бы они не сражались таким вот образом. Разве не оказался бы мир в подчинении одного господина и не вынуждена была бы Эллада руководствоваться его волею, словно законом? Словом, над каждым из нас властвовала бы дерзость македонян, а не мощь справедливости, так что насилие над женщинами, девушками и детьми <...> не прекращалось бы по всей земле[266]. Это подтверждается тем, что нам и поныне приходится видеть: жертвоприношения совершаются в честь людей; сооружением статуй, алтарей и храмов для богов пренебрегают — зато старательно возводят их для тех, чьих слуг мы вынуждены почитать как героев[267]. Если вследствие дерзости македонян уничтожены священные права богов, то что же тогда может статься с правами людей? Разве не будут и они полностью уничтожены? А посему, чем ужаснее те последствия, кои мы можем себе вообразить, тем больших похвал, надо полагать, заслуживают погибшие.