Таким образом, всё вокруг покорялось государю, и ни в чем сей муж не знал препятствий. Однако суров он был не только с врагами, но и со своими, если те не умели либо победить, либо погибнуть. Так, когда всадники, отправленные добыть корм для лошадей, плохо справились со своей задачей, ибо при этом пал их военачальник, государь предал казни тех, кто того заслуживал[719], и отдал сей приказ, не сидя в шатре, а стоя посреди возвратившихся воинов и заставив их отступить в полном вооружении, хотя не имел при себе и троих телохранителей. Вот как приучил он солдат к дисциплине и к покорности любому решению властителя. Итак, выйдя навстречу всадникам, с криком метавшимся в поисках погибшего, и заслуженно покарав тех, кто не защитил своего военачальника, он показал всем остальным, что ждет нерадивых воинов, и вошел в шатер, вызвав еще большее восхищение. Желая как можно большего разорения вражеской земли, он совершал частые остановки, так что прочее войско оставалось в укреплениях, а легкая пехота и те, кто подюжей, рассеивались туда и сюда по стране и, находя подземные убежища ассирийцев, приводили их детей вместе с матерями, так что плененные намного превосходили числом полоняющих. Но даже и при таковых обстоятельствах ни у кого не было недостатка в пище.

И они отправились далее, чтобы вновь совершить тот же подвиг, — к каналам, однако на этот раз дело обстояло гораздо хуже, поскольку земля была изрыта сильнее и глубже прежнего. Здесь государь и явил себя поистине спасителем всего войска. Ибо, пока иные расхваливали другой путь — более длинный, но зато посуху, он сказал, что этого больше всего и опасается — жажды и любого недостатка воды, прибавив, что если первый путь грозит трудностями, то второй — гибелью, и что гораздо лучше идти, страдая от избытка воды, чем искать воду там, где ее нет. Затем, вспомнив об одном древнем римском полководце, погубившем подобной неосмотрительностью и себя, и своих солдат, государь тут же зачитал им в книге место о поголовном истреблении его войска[720] и этими словами заставил устыдиться негодных советчиков, а остальных избавил от всяческих сомнений. И сейчас же много пальм было повалено на землю и из них сооружено множество мостов для облегчения переправы многочисленного войска[721]. И в своем честолюбивом стремлении он опережал идущих по мосту, сам бредя по колено в воде[722]. Так, все усилия врагов оказались тщетны, и вода, с коей те рассчитывали победить, сама была побеждена.

И другой силе вскоре предстояло явить свою слабость. Было на некоем острове мощное укрепление, стены коего совокупно с берегами доходили до самого неба[723] — такова была высота и тех, и других. Низы крепости, кроме очень небольшого пространства, заросли камышом, скрывавшим тех, кто носил в город воду, и те по спуску, незаметному для находившихся снаружи, беспрепятственно ходили по камышу к реке. Стена же была не под силу никаким осадным орудиям, будучи, с одной стороны, воздвигнута на острове, каковой она весь охватывала кольцом, а с другой — и это при таковой-то высоте острова — сделана из обожженного кирпича, скрепленного асфальтом[724]. Сия твердыня не внушала никакого желания на нее покушаться, но, поскольку выбежавшие оттуда персы напали на передовую часть войска и едва не ранили самого государя[725], потерпевшие вынуждены были приступить к осаде. И они обложили крепость, а персы со стен смеялись, шутили, издевались, стреляли из луков и попадали в цель, считая, что действия наших воинов похожи на то, как если бы им вздумалось взять приступом небо. Поначалу государь сам камнями и стрелами разил стоявших на стене, так что иные, пронзенные стрелами, падали вниз, а затем мостом соединил остров с берегом, а возводили его под прикрытием кожаных лодок[726]. Перевернув последние вверх дном и превратив дно в крышу, солдаты, укрывшись под лодками, делали свое дело, огонь же и стрелы персов были бессильны против сего прикрытия, каковое ни стрела не пронимала, ни камни не пробивали, ни огонь не жег. Однако персов сие нимало не смущало, но, зная, что враги их ведут подкоп и вовсю готовятся к штурму, они пировали день и ночь, будто наши солдаты занимались бесполезной работой. А те трудились изо всех сил и не знали устали, пролагая себе путь и продвигаясь всё выше и выше. По ширине же подкоп был рассчитан на одного человека, и вот наконец первый воин, вскарабкавшись по нему в полночь, незаметно проник внутрь одной из башен, за ним последовал второй, за вторым — третий, и всякий желал принять участие в штурме. Бывшую там старуху с ребенком, едва та их услыхала, они заставили умолкнуть[727] и, захватив ворота башен, дали знак находившимся внизу воинам поднять боевой клич. И как только сей клич разразился во всю мощь, стражники в испуге повскакали с постелей, так что нашим воинам, представшим перед ними, оставалось лишь убивать всех подряд[728], большинство же персов погибали сами, бросаясь со стен. И началась великая погоня за теми, кто пытался скрыться, и всякий стремился лучше убить врага, чем захватить его в плен, так что враги спрыгивали со стен, а внизу их встречали копья[729] — живых, раненых или мертвых, ибо для смерти было достаточно одного падения. Вот какой праздник справлялся ночью божествам войны[730], но и бог зари[731] узрел сие торжество. Лишь в одном не послушались воины государя: тот повелел брать персов в плен и проявлять к ним милосердие, но они, памятуя о стрелах и зная о раненых, искали утешения от печалей и забот в убийствах, ибо гнев направлял их руку, и просили у государя прощения, что мстят врагам за свои страдания.

Итак, вслед за людьми пала и эта твердыня, из всех крепостей персов подвергшись наибольшему разрушению. Ибо чем больше она выделялась среди прочих своим обустройством, тем на скорейшее уничтожение была обречена. А для персов урон был и в том, и в другом одинаков — что заново крепость построить, что оставить развалины. И был сей подвиг столь славен и столь превосходил силы человеческие, что покорители твердыни надеялись отныне не ведать тягот, гордыня же врагов была сокрушена вместе со стеною, и те считали положение свое безнадежным. Даже государь, чьи деяния всегда были велики, но каковой всегда почитал их ничтожными, не мог не признать величия содеянного, сказав то, чего прежде не говорил: что вот, мол, сирийцу и повод для речи, разумея при этом меня[732]. Повод для речи-το дивный, о друг мой любезный, но, когда тебя нет, какая мне радость в жизни?

Но возвращаюсь к тому, что молва об участи, постигшей крепость, на многие мили очистила войску путь от противника. Так что наши обозные, прибывая в деревни, забирали то, что не захватили с собой уходившие жители, а точнее, что-то забирали, а чего не могли унести, либо бросали в реку, либо предавали огню. Так случилось и с дворцом персидского царя, каковой стоял на берегу реки и изобиловал всяческими красотами в духе персов:[733] постройками, садами, обилием деревьев, благоухающими цветами. Напротив него находился загон с дикими кабанами, в коем персидский царь упражнялся прежде в охоте, а ныне всё это послужило угощеньем для римлян[734]. И вот был сожжен этот дворец, славившийся, как говорят, не меньше дворца в Сузах[735], а за ним — другой, а за теми — третий, хотя и уступавший красотою двум первым, но красоты отнюдь не лишенный.