И этих вконец распустившихся воинов сей восхищения достойный муж[702] повел против персов, и они за ним следовали, мало-помалу вспоминая свою былую храбрость и надеясь, по его замыслам, пройти сквозь огонь живыми. Каковы же были эти его замыслы? Зная, как важно их не обнаружить раньше времени, — ибо нет пользы в том, чтобы обо всём говорить наперед, но весьма полезно бывает многое и утаить, — Юлиан не стал сообщать другим ни о времени своего наступления, ни о пути передвижения, ни о военных хитростях, зная, что каждое его слово подслушивают лазутчики[703]. Но повелел наместнику снарядить побольше судов на Евфрате, нагрузив их съестными припасами, и еще до окончания зимы неожиданно для всех переправился через реку. Однако не пошел он в ближайший и многолюдный город, называемый Самосатой, — самому посмотреть и себя показать, и принять полагающиеся государю почести, но, понимая, что обстоятельства требуют расторопности, направился в город, где находился большой и древний храм Зевса[704]. Там, подивившись и помолившись богу[705], дабы даровал он ему победу над Персидской державою, Юлиан отобрал из своего войска двадцать тысяч гоплитов[706] и послал их к Тигру, приказав охранять те земли, если там явится какая-нибудь опасность, и явиться к нему, когда того потребуют обстоятельства. Так же надлежало поступить и армянскому царю[707], — ведь неприятель прошел по лучшим областям его земли, как обычно, спалив всё дотла, — и соединиться с нашим государем, а затем, действуя с ним сообща, либо изгнать врагов из страны, если те обратятся в бегство, либо уничтожить на месте[708]. Распорядившись таким образом, Юлиан двинулся в путь, держась течения Евфрата, который давал воду для питья и по которому плыли суда с провизией[709]. Заметив множество верблюдов, привязанных один к другому и навьюченных тюками, — а было в тех тюках сладчайшее вино из разных стран и пряности, коими люди измыслили подслащать вино во время питья, — и спросив провожатых, что они везут, он, услышав их ответ, повелел им оставить сей источник удовольствий там, ибо хорошим воинам подобает пить вино, каковое добывают они своим копьем[710], сам же он является одним из воинов и должен делить трапезу с остальными.
Так, отринув всяческую роскошь и довольствуясь только самым необходимым, он продолжал свой поход, а земля давала в корм его скоту отличную траву, ибо в той стране уже наступала весна. Продвигаясь вперед, увидали они крепость, расположенную на отмели реки[711]. И была она первой крепостью, попавшейся им на пути и завоеванной не оружием, а тем страхом, каковой они внушали местным жителям. Ибо едва те узрели, что холмы напротив сплошь усеяны солдатами, как, не вынеся блеска их доспехов, открыли ворота и, сдавшись в плен, отправились поселенцами в нашу страну[712]. А большого количества изъятых у персов припасов хватило всему войску на многие дни похода, так что и в пустыне еды у них было вдоволь, как если бы пребывали они в городах.
Другая крепость стояла на острове с отвесными берегами и со всех сторон была окружена стеною[713], так что снаружи не оставалось места даже ногу поставить. Признав, сколь благоприятно для жителей сие местоположение, и рассудив, что ежели он отважится на невозможное, то лишь угодит врагам и что одинаково бессмысленно как отказываться от того, чем можно овладеть, так и биться за то, чем овладеть нельзя, государь объявил островитянам, что вскоре вернется обратно, и, вселив немалый страх в их души и смутив таковыми словами, продолжил свой путь по пустыне и достиг пределов ассирийцев. Страна же сия благоприятствует жителям не только обилием и красотою плодов при малом посеве, но и урожаем виноградников, финиковых пальм и прочими дарами возделанной земли. Воины это видели и охотно тем пользовались, ибо в каждой деревне всего было вдоволь, деревень же было немало, и все большие, так что многие из них ни в чем не уступали мелким городам, и таковых было полно понастроено по всей Ассирии. А потому, встречая их по дороге, войско не выражало недовольства трудностями похода, ибо достойной наградой за все тяготы пути являлось для них плодородие этой земли. Они вырубали пальмы, вырывали виноградные лозы, разоряли кладовые, крушили всё подряд, давая выход гневу, ели и пили, но не допьяна — из-за страха перед недавней казнью пьяного воина, а сохраняя свою воинскую силу и следя за тем, чтобы не напиваться.
А злосчастные ассирийцы, бросившись в бегство и покинув равнину, укрылись в горах и издали взирали на постигшее их несчастье, превратив враждебную доселе реку в свою союзницу. Как же река одним помогала, а другим противодействовала? А вот как. Евфрат, будучи полноводным и один стоя множества рек, никогда не мелеет, но весной выходит из берегов, — причиной же тому дожди, кои превращают в воду снег, скопившийся за зиму в Армении. Поэтому земледельцы, живущие по его берегам, проведя туда и сюда каналы, распоряжаются рекой, как египтяне — Нилом, по своему желанию делая то одно, то другое — то пуская, то не пуская воду на поля[714]. И вот, когда нагрянуло наше войско, ассирийцы, открыв перед потоком запруды и наполнив каналы водой, затопили с их помощью всю страну. Для солдат это было тяжелейшим бедствием, ибо вода стояла повсюду, а в каналах доходила кому до груди, кому до шеи, иных же покрывала с головою, и те выбивались из сил, чтобы и самим спастись, и доспехи уберечь, и припасы, и вьючных животных. Кто умел плавать, тому помогало его искусство, а кто не умел, тому было намного хуже, и одни наводили мосты, а другие, не желая терять времени, пускались на авось. И хотя тем, кто передвигался по высокому узкому берегу, удавалось оставаться сухими, однако дорога эта была тесной и скользкой, поэтому избегавшие ее шли по воде, и нередко раб протягивал руку хозяину, а хозяин вытаскивал из воды раба. Но, подвергаясь стольким опасностям, они не вопили, слез не лили, поход не кляли, слова худого не проронили и даже про себя не помыслили, но так были рады, будто шествовали через сады Алкиноя[715], — потому, я полагаю, что питали надежду на лучшее, и еще потому, что государь добровольно разделял с ними все тяготы пути. Ибо он не ступал по доскам, устланным над головами солдат, как, вероятно, сделал бы любой другой, — един беззаботен средь тягот сотен, — но, первым рассекая своим телом ил, грязь и воду и показывая солдатам и обозным свою промокшую хламиду, призывал к тому остальных не словами, а делами.
Устроив великую топь, ассирийцы с помощью таковой выдумки надеялись либо заставить наше войско отступить, либо его погубить, но воины избегли беды, как будто все были крылаты или как если бы Посейдон заставил воду расступиться перед ними, и изрядным числом пошли в наступление, да отнюдь не на крепостцы. А был у ассирийцев великий город, носивший имя тогдашнего царя[716], стены коего содержали внутри себя еще одно кольцо стен[717], так что в первом городе находился второй — меньший в большем, словно сосуды, вложенные один в другой. Едва начался штурм, как гонимые страхом жители сгрудились за внутренним кольцом стен, более крепким, чем первое. Осаждавшие же, заняв одну стену и подступая ко второй, были встречены градом стрел стоявшими сверху лучниками, и некоторые из них погибли. Но, соорудив над стеною осадный вал, они принудили сбившихся в кучу жителей сдаться. Те согласились при условии, что никогда и ни при каких обстоятельствах не будут выданы персам, ибо знали, что те за такое сдирают кожу[718]. А это значит, что хотя и были они захвачены в плен, но сражались усердно и в бою не щадили сил.
