Рано поутру достославно сияло солнце и плескал по дороге ветер, придавая всему вокруг беспечности; деревья буйствовали листвой, и всякая ветка пританцовывала с соседней, однако на небе облака мчали так споро, что догоняли друг дружку то и дело и так перемешивались, что сами же не умели выпутаться, а от их чрезмерного веселья расползлось темное ненастье и солнце сделалось угрюмым.

Мак Канн сощурил глаза, подобно птице, и потер подбородок.

— Скоро будет дождь, — сказал он, — и земля его хочет.

— Дождь будет сильный, — добавила его дочь.

— Именно так, — отозвался он, — наддадим-ка шагу, чтоб прежде дождя оказаться где-нибудь, бо отродясь не любил я мокнуть под дождем — да и никто не любит, кроме людей из графства Корк, а они уж такие к нему привычные, что и не различают, идет дождь али нет его.

И поторопили они ослика, чтоб шагал быстрее, и тот послушался.

Спешили они по дороге и увидели впереди двоих, что шли рядышком, а чуть погодя тех двоих нагнали.

— Знакома мне спина этого человека, — промолвил Патси, — но не могу сказать, откуда знаю ее. Впрочем, на лица у меня память крепкая, и через минуту я вам об этом человеке доложу все.

— А женщина, которая с ним, знакома ль тебе? — спросил Келтия.

— Женщину по спине не распознаешь, — ответил Патси, — никто не распознает ее, бо спины у женщин все одинаковые, когда шалью покрытые.

Мэри повернулась к ним.

— У женщин спина спине рознь, — произнесла она, — хоть в шали, хоть без, и по тому, как эта женщина шаль свою носит, я сходу скажу, что это Айлин Ни Кули[14] и никто иной.

— Раз так, — поспешно откликнулся отец, — пойдем-ка степеннее и догонять ее не станем. Мэри, а гра[15], шепни ослу на ухо, чтоб не торопился, бо нынче он горазд на потеху.

— Так и сделаю, — сказала Мэри и шепнула ослику на ухо «тпру» — и замер он на четверти шага.

— Не люба тебе та женщина? — вопрошал Келтия.

— Женщина она скверная, — ответил Патси.

— Из какой же породы скверных она?

— Той породы, какие греховодничают со всяким мужчиной, — резко ответил Патси.

Келтия на миг задумался, осмысляя это обвинение.

— Греховодничала ли она с тобою самим? — уточнил он.

— Не греховодничала, — отозвался Патси, — и потому не люба она мне.

Келтия осмыслил и это высказывание — и нашел его разумным.

— Думаю, — сказал он, — причина, почему не люба тебе эта женщина, — в том, что люба она тебе непомерно.

— Так и есть, — сказал Патси, — но нечего ей путаться со всяким мужчиной, а со мною не путаться.

На миг он умолк.

— Скажу тебе так, — воинственно продолжил он, — любился я с этой женщиной от рассвета до сумерек, а потом она ушла с человеком, что явился по узкой дорожке.

— В том было право ее, — со всем миролюбием произнес Келтия.

— Может, и так, но глазом не моргнув убил бы я обоих в ту ночь в темном месте.

— Отчего ж не убил?

— Она ослабила меня. Колени у меня подломились, когда она уходила, и на устах у меня даже проклятья не нашлось.

И вновь умолк он — и вновь заговорил гневно:

— Не желаю видеть ее вовсе, бо мает она меня, а потому пусть парочка эта шагает себе по дороге, пока не свалится в канаву терновую, в какой сгинуть им в самый раз.

— Думаю, — сказал Келтия, — что причина, почему не желаешь видеть ее, — в том, что желаешь видеть ее непомерно.

— Так и есть, — пробурчал Мак Канн, — верно и то, что человек ты назойливый и рот у тебя никогда не на замке, а потому подойдем мы к той женщине, и пусть язык твой с его ловкими вопросами с нею беседует.

С этими словами ринулся Патси вперед и пнул осла в живот так внезапно, что зверь подскочил над землей и помчался еще до того, как вернулся копытами на землю.

Пройдя несколько десятков шагов, Мак Канн яростно завопил:

— Куда путь держишь, Айлин Ни Кули? Что за мужчина идет с тобою рядом?

И продолжал он выкрикивать подобные вопросы, пока не догнали они тех двоих.

Двое остановились.

Женщина оказалась высокой и худосочной, и волосы у ней были рыжие. Лицо веснушчатое сплошь, а потому ее нежная кожа виднелась лишь понемножку, и сперва сходство ее с Финаном показалось необычайным. Проявлялось это сходство в полете лба, в скулах, во взгляде, затем в каком-то повороте головы исчезало, а следом возникало вновь — в другом.

На миг синие глаза ее сделались злее всяких, какие бывают на женских лицах. Замерла, опираясь на толстую ясеневую палку, и глядела на приближавшихся, однако не произносила ни словечка.

Мужчина с нею рядом тоже был высок и тощ, как жердь, ветх и неряшлив; маловато в теле у него силы, ибо слаб он был в коленках, а здоровенные ступни расходились под интересным углом, однако лицо его было необычайно разумным, а в юности наверняка еще и красивым. Выпивка и дурное здоровье изнурили и сточили его плоть, и не осталось в нем никакой пригожести, кроме глаз — застенчивых и нежных, словно у олененка, — и рук, что ни с чем в жизни, кроме женщин, не возились. Он тоже опирался на батог и смотрел на Патси Мак Канна.

Вот к нему-то Патси и шел. На женщину не глянул ни разу, хотя ни на миг не прекращал выкрикивать приветствия и вопросы, обращаясь к ней по имени.

— А ты как поживаешь сам-то? — орал он с устрашающим радушием. — Давненько не виделись, а когда виделись, темно было глаз выколи.

— У меня все в порядке, — произнес человек.

— Оно и видно, — сказал Патси, — с чего б не быть тому? Не родился ли ты на широкой груди фортуны, не остался ль на ней? Ах вот как оно у людей, что ходят по узкой дорожке, с фортуной-то, а вот у тех, кто топчет дороги широкие, — ничего, кроме сбитых ног. Удачи же тебе, душенька моя, живи-поживай себе… эх!

— Я ни слова не молвил, — сказал человек.

— У тебя палка в руках, что и горе проломила б череп, о человеке-то и говорить незачем.

— Славная это палка, — сказал человек.

— Братом назовешь али мужем той палки, какую женщина держит в счастливых руках своих?

— Назвал бы палкой, да и всё, — ответил человек.

— Годное имя, уж точно, — сказал Патси, — бо нету у палки никакой души — как и у женщины самой, и не милость ли, не утешенье ли это, бо иначе полнились бы небеси женщинами да деревяхами и не осталось бы места мужчинам да выпивке.

Рыжевласая женщина подступила к Патси и, уперев руку в грудь ему, толкнула с силой.

— Коли говоришь, — произнесла она, — или дерешься — ко мне иди, бо этот человек тебя не знает.

Патси повернулся к ней с громким смехом.

— Одна-единственная услада мне в жизни — прикосновенье твоих рук, — подначил он. — Толкани меня еще разок, да покрепче, чтоб я тебя прочуял как следует.

Женщина угрожающе занесла ясеневую палку и подалась к нему, но лицо у него сделалось такое, что она опустила руку.

— Экая ты потешница, — произнес Патси, — и всегда так было, но мы отныне станем добрыми друзьями — ты сама, да сам я, да человек с батогом; отправимся по всему свету окольно и станем веселиться.

— Не пойдем мы с тобою, Падрагь, — сказала женщина, — и какую б дорогу ты нынче ни избрал, мужчина и я сама отправимся другой.

— Ух! — сказал Патси. — Дорог повсюду полно, в этом права ты, и на каждой найдется мужчина.

Пока происходил этот разговор, остальные стояли торжественным полукругом и внимательно слова их слушали.

Келтия, глядя в небо, вмешался:

— Дождь начнется с минуты на минуту, а потому лучше б нам отправиться в путь и поискать укрытие.

Мак Канн отвел тяжелый взгляд от Айлин Ни Кули и осмотрел небо и горизонт.