После революции формирования Гульбеддина послужили основой для создания первых моджахединских отрядов, а сам Гульбеддин из бандита превратился в руководителя «Исламской партии Афганистана», и повстанческого генерала. Поскольку он начинал борьбу не на пустом месте, а имея оружие, базы и кадры, поскольку пользовался доверием и кредитом американцев, то и преуспел больше других лидеров. Его отряды безжалостно уничтожали всех, кто поддерживал новую власть, жгли и взрывали клубы и школы. Убивали учителей и даже мулл, которые признали революцию. Если встречались в кишлаках люди с отрезанными носами или ушами — значит, побывали в руках гульбеддиновцев. Если зверски зарезана ночью женщина с детьми — значит, гульбеддиновцы отомстили тому, кто ушел в народную армию. Сгорел кишлак, дехкане которого вступили в кооператив, — опять же попятно, чьих рук дело.

Абдул Махмат не одобрял чрезмерной жестокости моджахединов, потому что видел: в конечном счете жестокость оборачивается против них самих, вызывает у людей не страх, а только ненависть к ним, осложняет и, может быть, обрекает на провал борьбу за основную цель, за возвращение привилегий, которыми издавна обладали избранные аллахом семьи.

Ровные шеренги вытянулись вдоль плаца, против здания штаба. На правом фланге — разведчики. Дальше — водители: все в сапогах, в касках, в рабочих, защитного цвета бушлатах, перехваченных широкими ремнями. Медсестры Павлина Павленко и Антонина Рамникова могли бы в строй не становиться, им были определены места в машинах, но Павленко решительно заявила лейтенанту Тургину-Заярному: «А мы чем хуже? Мы вместе со всеми!» Тот вежливо ответил: «Пожалуйста» — и сам отвел их на левый фланг, замыкающими.

Голос подполковника Астафурова громко звучал над плацем. Говорил Астафуров с крыльца штаба, кряжистая фигура его видна была всем.

— В этот раз, воинам-автомобилистам, доверена особая задача. Знаю, некоторые думают: что за важность, рис везем. Мы и людей доставляли, и боеприпасы, а тут — зерно… Однако хочу, товарищи, чтобы все прониклись чувством ответственности. Этот рис — для десятков тысяч мирных жителей, их будущее. И чтобы это самое будущее обеспечить, нам предстоит трудная дорога, надо преодолеть два перевала. И я уверен: никакие сложности, никакие происки врагов не помешают нам с честью выполнить наш интернациональный долг. Не существует преград, которые способны остановить нас, советских воинов!

Обычным, но всегда волнующим был сложившийся в гарнизоне ритуал отправки людей в дальний рейс. Особенно для новичков, для молодых бойцов. Кто знает, сколько суток проведут они в пути, что случится за это время, кто и когда возвратится в военный городок…

Встал рядом с подполковником ефрейтор Иван Сказычев. Произнес решительно:

— От имени всех наших водителей, от имени комсомольцев заверяю командование: приказ будет выполнен, мы приложим все старание и умение!..

В утренней тишине торжественно зазвучал Гимн Советского Союза. Напряглись, застыли воины: по-особому остро и волнующе воспринималась эта мелодия вдали от Родины, перед дальней дорогой.

Подполковник Астафуров еще раз окинул взглядом весь строй от старшего лейтенанта Вострецова на одном и до девушек-медсестер на другом фланге. Помедлил несколько секунд и отрубил резко, словно перешагнул невидимый рубеж:

— По машинам!

Все, что было до этой команды, сразу отступило, отодвинулось. Для каждого солдата и офицера начался новый, совершенно необычный, чреватый любыми неожиданностями отрезок жизни. Даже то, что казалось Павлине давно знакомым, представлялось сейчас иначе. В грузовиках она не ездила, что ли? А теперь словно другими глазами осмотрела просторную, светлую кабину, приборный щиток. Чистота — ни пылинки. За сиденьем аккуратно уложены постельные принадлежности: матрац, одеяло, подушка, простыни. Надолго, основательно готовились в путь водители. Невольно дрогнуло сердце, когда Ваня Сказычев привычным движением проверил крепление автомата в кронштейне, ощупал левой рукой мешочек с гранатами.

В кузовах автомашин, где меньше было мешков с рисом, громко переговаривались солдаты. Они устраивались перед дальней дорогой неспешно, основательно, расстилая плащ-палатки, удобнее укладывая свое оружие и снаряжение.

Ефрейтор Сказычев весело подмигнул Павлине:

— Девушка, не робей! На войне только первые двадцать лет страшно.

— А я и не робею, с чего ты взял?

— Из собственного богатого опыта.

— Ну да, ты ведь уже двадцать первый год в боях и походах.

— А ты очень понимающий собеседник. — улыбнулся Сказычев. — Знаешь, как скучно одному в кабине день за днем? А с такой раскрасавицей только бы ездить!

— Иван! — нахмурилась Павлина.

— Все, Пава! Это последний комплимент. Впереди совместная служба и чистая братская дружба.

Павлина была довольна, что попала не к кому-нибудь, а именно к Сказычеву, которого давно и хорошо знала. Они прибыли в гарнизон почти в одно время. Доводилось встречаться по комсомольским делам, в самодеятельности. Надежный парень. Не беспокоилась Пава и за подружку свою Тоню, которая находилась в следовавшей за ними машине. Вместе с ефрейтором Борисом Башниным, водителем не менее опытным, чем Иван. Вот только добродушия такого, открытости и общительности такой, как у Сказычева, не было у Башнина. Но уж это, как говорится, индивидуальные особенности.

Миновав ворота военного городка, боевые машины и грузовики сворачивали вправо, выезжая на широкую магистраль. Иван вел автомобиль со спокойной уверенностью, плавно вписывая большой грузовик в крутые повороты дороги. Даже рисовался малость перед пассажиркой своим мастерством, но Павлина не замечала его стараний. Смотрела с нескрываемым любопытством, подавшись вперед. Приходилось ей бывать в афганском городе, летала на вертолете в дальние гарнизоны, повидала много интересного, а на такой вот широкой, шумной, с яркими машинами магистрали оказалась впервые.

Грузовики у афганцев высокобортные, черные. На кузовах автобусов — пропыленные хвосты, лисьи и беличьи, разноцветные ленты и тряпочки. Частные машины расписаны кому как вздумалось. Один хозяин нарисовал на борту досточтимых паломников в белых тюрбанах, другой — полуголых женщин на фоне синих волн. Почти у всех машин сзади и спереди болтались цепочки, шнурки с кисточками. У кого попроще, у кого сверкающие серебром или позолотой.

— Злых духов висюльками ублажают, чтобы пассажиров сберечь, — усмехнулся Сказычев. — Лучше лихачили бы поменьше на своих барабухайках.

— А что это такое — барабухайки? — спросила Пава. — Слово-то я слышала.

— Как тебе объяснить, — хмыкнул Сказычев. — Ну, афганские грузовики с наращенными бортами, с навесом над кабиной, чтобы кузов больше вмещал. А вообще-то мы, водители, любую раскрашенную, перестроенную машину барабухайкой зовем. Раздрызганные они здесь, в горах, на плохих дорогах побитые, но ходят. На честном слове. Видишь, сколько драндулетов допотопных! Почти весь автопарк надо менять!

— Вижу, — сказала Павлина, не сводя глаз с дороги.

В отличие от Сказычева, ее интересовали не столько машины, сколько люди. Шли дехкане в просторных рубахах, широких штанах или в халатах. Семенили женщины, у многих из них лица были закрыты чадрой. Пешеходов обгоняли юркие моторикши. Особенно умиляли Павлину остроухие ослики, тянувшие тележки. И все это гудело, кричало, спешило без всякого видимого порядка.

Нескончаемо, один за другим, тянулись пригородные кишлаки, утопавшие в желтеющей листве деревьев: сквозь листву виднелись красные, оранжевые, желтые плоды. Ребятишки-продавцы протягивали с обочины фрукты и сигареты. Распахнуты были широкие двери многочисленных дуканов, прямо на улице перед ними жарился шашлык — ароматный запах его доносило в кабину. Здесь текла мирная жизнь, о войне напоминали только посты афганской армии да вооруженные патрули партактивистов. Но чем больше увеличивалось расстояние между кишлаками, тем чаще встречались замаскированные на возвышенностях, врытые в землю бронированные машины, окольцованные траншеями.