— Добьемся! Делайте свое дело!

Врач поднес флакон нашатырного спирта. Девушка вздохнула, шевельнулась со стоном. Дрогнули ресницы.

— Ты слышишь меня? — сказал японский капитан. —

Ты ответишь на мои вопросы и будешь жить. Ты слышишь? Где резерв? Возле перевязочного пункта? Возле наших казарм? В порту? Где резерв?

Маша молчала, Самурай ударил ее штыком в глаз.

Нет, больше рассказывать об этом я не могу!

Когда я вернулся с перевязочного пункта, Гребенщиков подремывал на дне окопчика. Я устроился рядом. Подстелили мой бушлат, накрылись его бушлатом и затихли. Ночь была теплая и звездная. Такие яркие звезды я видел впервые. Казалось, до них можно дотянуться рукой. В порту горели дома, и справа и слева от нас слышались выстрелы. А у нас было спокойно.

Проснулся я часа в три от какой-то смутной тревоги. Зашевелился и Федор. По времени должно уже было светать, но над землей висел сырой туман, такой плотный, что в десяти метрах трудно различить человека. Одежда на нас стала влажной.

Наверху, у самого гребня, метнулась сутулая тень. Я не узнал, кто это. Не узнал и приглушенного голоса:

— Подпускайте ближе! Стрелять по команде!

Захватив гранаты и автомат, взятый у погибшего бойца,

я перебрался в окоп нашего прикрытия. Лег рядом с Сашей Кузнецовым. Никак не мог унять дрожь. Лежал и клацал зубами. Кузнецова тоже трясло как в лихорадке.

— Ты чего? — спросил он шепотом. — Боишься, что ли?

— Замерз. И ты тоже…

— Ага, сыро.

Мне стало смешно. Сидят двое и трясутся неизвестно отчего. Засмеялся и Саша. Старшина Михайлов цыкнул на нас:

— Тихо, японцы рядом!

Я всматривался в темноту, но ничего не мог разглядеть, кроме смутных очертаний кустарника. От напряжения стало даже казаться, что кустарник шевелится. Нагнулся, чтобы вставить запалы в гранаты. И вдруг справа оглушительно забарабанил пулемет. После глубокой тишины звук показался таким громким, что заныли уши.

Еще секунда — и все потонуло в грохоте выстрелов. Тысячи пуль понеслись вниз. Мы били в темноту, наугад. Но вот взметнулось несколько ракет, и мы увидели густую цепь японцев, залегшую в сотне метров от нас. Там поднялся крик, оттуда ударили залпами. Мы бросали гранаты, но не многие из них долетали до цели.

Японцы, поняв, что неожиданная атака не удалась, начали медленно отползать, прикрываясь пулеметами. Потом ударили их гранатометы. Вражеский огонь был очень плотным, и мы укрылись в окопах, не рискуя подняться.

Ожесточенная стрельба слышалась и на других участках. Даже в порту, где днем были паши. В темноте ничего не разобрать. Ясно было одно: японцы делают последнюю попытку сбросить десант в море, пока он еще не слишком велик. Или сейчас, или никогда!

Много самураев пробралось к нам в тыл. Теперь они стреляли с кладбища на холме, с чердаков и вообще не поймешь откуда. У нас появились потери. Мы еще плотнее прижались к земле. А с фронта накатилась новая волна атакующих. Волей-неволей пришлось подняться.

Японцы совсем рядом. Лезут на сопку с криком «Банзай!». Впереди офицеры. Они карабкаются, опираясь на сабли. За ними ряды белых ног. Почему-то солдаты атаковавшей нас части носили белые обмотки.

Матросы торопливо сбрасывали фланельки, оставаясь в одних тельняшках. Надевали бескозырки.

Капитан-лейтенант крикнул:

— Радистам находиться у рации!

Еще секунда, и рядом с Собачкиным поднялся другой офицер.

— Вперед, ребята!

Он крикнул именно так. За ним хлынули вниз все, кто был на сопке. Я видел, как шел в контратаку Михайлов. Шел медленно, осторожно ставя ноги, чтобы удержаться на склоне, и через головы своих на ходу бил из пулемета по японцам.

Потом все смешалось. Только взметывалась вверх приклады да звучали короткие автоматные очереди.

Уцелевшие японцы откатились вниз, в заросли гаоляна.

А наши вернулись обратно. Пришли разгоряченные, потные, в рваных тельняшках. Принесли с собой трофейные тесаки и пистолеты.

Исход схватки решили гранаты и, главным образом, автоматы, которых не имели японцы. Автомат против винтовки — большая сила в ближнем бою. Склон сопки усеян был трупами в нелепых белых обмотках.

А в порту все еще продолжалась стрельба. Там гремела корабельная артиллерия. Вскоре оттуда пришел офицер связи в сопровождении автоматчиков, и мы узнали некоторые подробности боя. Оказывается, японцам удалось под покровом темноты просочиться мелкими группами до самых причалов. Самураи стреляли по кораблям из винтовок и пулеметов.

Ночью в порт незаметно проникла японская шхуна. С нее высадился отряд головорезов и подкрался с тыла к одной из ваших рот. Самураи пустили в ход ножи и успели принести много вреда, прежде чем были обнаружены.

Нас поражала бессмысленная жестокость противника. Девушки на перевязочном пункте не зря опасались нападения. Японцы действительно напали на пункт, но были отбиты резервным подразделением и теми ранеными, которые могли держать оружие. Однако самураям удалось захватить повара, кипятившего воду для раненых. Ему вырезали на спине звезду. Такая бесчеловечность, такой садизм были прямым следствием системы воспитания самураев, о чем нам говорили на политзанятиях еще до начала войны. Специальный рескрипт микадо без всяких обиняков призывал солдат к коварным и изощренным методам убийства людей. Микадо хотел сделать каждого японского солдата «хитрым и жестоким зверем, чтобы враги цепенели от ужаса, встретившись с ним».

Еще в давние годы сложились традиции «бусидо», что- то вроде моральных правил самурая. Одно из этих правил гласило: «Убей пленного, вырежь печень и съешь ее; храбрость убитого перейдет к тебе».

В наше время это кажется просто невероятным. Однако нам довелось узнать несколько случаев, когда японские военнослужащие, следуя диким законам «бусидо», действительно вырезали у пленных печень. Знают об этом и американские солдаты, сражавшиеся против японцев.

Предрассветные атаки противника не принесли ему решительного успеха. Десантники почти везде удержали свои позиции. Однако положение наше ухудшилось. Много японцев оказалось у нас в тылу. Мы вынуждены были воевать на два фронта. Десант понес серьезные потери. Но, пожалуй, самая главная беда заключалась в том, что у нас кончались боеприпасы.

Противник окружил нашу сопку с трех сторон и готовился к новому штурму. А мы сидели без еды, без воды. С десятком патронов и с одной гранатой на каждого бойца.

Нетрудно поэтому представить, какая радость охватил нас, когда рассеялся туман и мы увидели за голубой дымкой силуэты кораблей, идущих с Большой земли. Наш глазастый сигнальщик Вася Басов узнал минный заградитель «Аргунь», имевший довольно сильную артиллерию. С ним несколько катеров-охотников и три больших, тяжело нагруженных транспорта с войсками и техникой.

В Сейсине высадилась 13-я бригада морской пехоты. Часов в десять утра через наши окопы перекатом прошла волна свежих подразделении. Все бойцы в чистеньких гимнастерках, еще не побывавших под огнем, не поползавшие по пыли и глине. Они без особого труда сбили японцев, ослабевших в ночных атаках. Противник отошел к дальней невысокой сопке с густым кустарником.

Бой отодвинулся от нас. Пули к нам больше не долетали. Лишь изредка рвались снаряды да откуда-то сзади постреливали оставшиеся в тылу снайперы. С «Вьюги» сообщили: боеприпасов осталось мало и корабельная артиллерия может вести огонь только по особо важным целям.

На вершине соседней сопки появился небольшой отряд моряков — корректировочный пост с «Аргуни». Теперь корабли на рейде имели второй «глаз».

Ребята наши завалились спать в своих мелких окопчиках, а Гребенщикова и меня капитан-лейтенант послал на разведку. Мы должны были подыскать хорошее помещение, где можно отдохнуть, привести себя в порядок.

Сверху мы облюбовали большой сад или парк: среди деревьев виднелись отдельные виллы. Туда и направились.