Ответ Тони о желании испытать себя, проверить в трудных условиях ни в какой мере не удовлетворил Башнина. Грубовато, с иронией, как вообще привык говорить с девушками, Борис сказал:

— Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Мы здесь вдвоем, не на собрании — зачем мозги пудрить? Благородные порывы — это, конечно, само собой. Только на одних порывах далеко не уедешь. — Усмехнулся: — Женихов, что ли, мало в твоей родной местности? Или душевную драму пережила?

— Я сюда из Мурманска. Там женихов хоть отбавляй. Моряки! А за лапшу, между прочим, обидеться можно: на первой же остановке прости-прощай, машин много!

— Ладно, шуток не понимаешь. Извини, раз уж ты такая…

— Шуточки твои, Боря…

— А что? Вполне современные, на изысканном молодежном языке.

— А я, знаешь, к простому русскому языку больше привыкла. С самого рождения.

— Заявлено — значит, точка! — И после паузы Борис добавил: — Но на вопрос ты все же полностью не ответила. Очень любопытно знать, почему ты не в мурманской спокойной поликлинике сейчас, не в ресторане с моряками балдеешь до полного выпадения в осадок или, к примеру, не нянчишь ребеночка, а трясешься со мной по этой опасной дороге вон к тем диким горам, где ждет нас холодная ночь, а может быть, доже и пуля?! Или тебе афганцы так нравятся? Только не говори насчет нашего общего долга, это я сам знаю.

— Нравятся! — тряхнула пышными светлыми волосами Тоня. — Девочку нашу, которую мы вынянчили, видел?

— Без пяльцев-то? А как же!

— Простились мы с ней, и до сих пор сердце болит. Нравится, Боря, не то слово. Полюбили мы нашу Софию-Сонечку. На всю жизнь не забудем. На самом краю пропасти она была, и мы отстояли… Только из-за этого стоило бы сюда ехать.

— Убедительно, — согласился Башнин.

— Ты смекалистый, — в голосе девушки звучала насмешка, но лицо оставалось серьезным.

Тоня расстегнула пуговицу нагрудного кармана, достала пластмассовый пакетик, по форме и размеру похожий на календарик. Ногтем раскрыла створки, поднесла «книжечку» к баранке, чтобы Борису удобнее было видеть. Перед ним была фотография офицера. Лицо, воротник кителя, край погона. Глубокая узкая ямочка рассекает подбородок. Твердый взгляд в упор — не всякому выдержать…

Машина вильнула, и девушка поторопилась убрать фото.

— Кто? — спросил Башнин.

— Старший лейтенант Кругорецкий. Впрочем, теперь может, и капитан.

— Для тебя он кто?

— Самый дорогой человек. Первая любовь…

— Значит, была и вторая?

— Как сказать… Было что-то, только совсем другое.

— Чего же замуж за него не вышла? Не предлагал?

— Наоборот, Владлен — рыцарь без страха и упрека, каких мало. Это уж точно. Руку предложил по всем правилам. И сказал при этом: «За офицера выходят, либо не зная их жизни, либо по очень большой любви». Я-то представление об офицерских семьях имела. Сегодня в столице, а завтра на краю земли, в дальнем гарнизоне. Ни квартиры постоянной, ни обстановки. Муж сутками не бывает дома. Да еще если сапер… Профессия, конечно, почетная, но слишком уж героическая. С ума сойдешь, ожидая. Сестра моя за офицером, всю жизнь по гарнизонам мотается. Ну, и не дала я Владлену определенного ответа. Сказала: «Подожди, разберусь». И встречались, как прежде. Почти как прежде. Он терпел год. Однажды спросил: «Решай, меня переводят».

— Ну, а ты? — На лицо Башнина — напряженное любопытство.

— Колебалась. Напишу, мол… И все. Только когда не стало Владлена рядом, поняла: никто и никогда его не заменит, никто мне не нужен… Такая тоска была, такие черные дни… И адреса нет… Через знакомых, через десятые руки все-таки дозналась: в Афганистане он. И сразу в военкомат с заявлением.

— А дальше? Это же как в хрестоматии по литературе! — воскликнул Борис.

— Почему в хрестоматии? В книгах.

— Книги! Кто их читает сейчас, в наш век транзисторов и телевидения? — Башнин обретал обычный тон, однако уже без намека на высокомерие. — Ну и как, встретила ты его?

— Оказалось, это не так просто. Афганистан большой.

— Адрес выясни через политотдел, напиши ему.

— Может, так и сделаю, — неуверенно произнесла Антонина. — Я ведь одна во всем виновата. Об этом и скажу ему. Но чтобы глаза в глаза, чтобы видеть, как он воспримет.

— Фамилия-то, говоришь, Кругорецкий? Владлен? Чем черт не шутит, вдруг услышу где, ездим-то много. Передать ему что-нибудь?

— А то и передай: Тоня, мол, в Афганистане. Ищет, верит, надеется.

— Усек, — кивнул Башнин, притормаживая грузовик. — Ухаживать, значит, за тобой нет никакого смысла.

— Насчет смысла — сам понимаешь. А ухаживать — почему же? — улыбнулась Топя. — Ухаживай. По-товарищески.

— Энтузиазм не тот, — скороговоркой ответил Борис, следя за предыдущей машиной. — Все, доктор. Привал…

Легкая заправка реактора, — ткнул себя пальцем в живот, — разминка и перекур, но без дремоты. — И скомандовал дурашливо, обрадованный остановкой: — А ну, медицинская гвардия, вылезай!

Первое, что увидела Тоня, спрыгнув с высокой подножки, — неширокий ручей, который подходил в этом месте прямо к шоссе, а затем убегал в широкую долину. Там, среди кустов, угадывались какие-то постройки. Впереди, до самого поворота, выстроились машины, ребята уходили вправо, по своим делам, другие плескались, освежаясь, в ручье. Лишь дозорные маячили в кузовах грузовиков, в люках бронетранспортеров. Вился дымок над походной кухней.

Резко затормозив, остановился бронетранспортер разводроты. Лейтенант Тургин-Заярный потоптался, разминая ноги, оглядел, щурясь от солнца, окрестность. Чем-то напоминал он озабоченного школьного учителя. Подозвал Сказычева, Башнина, трех солдат из кузовов автомашин. Распорядился:

— Вот что, герои будущих сражений, прочешите кусты за ручьем, не спрятался ли где бородатый бандит. Тут и левее. Продвиньтесь до тех камней и залягте спиной к дороге. На десять минут. — Повернувшись к медсестрам, спросил: — Девушки, десяти минут хватит в зеркальце за ручьем посмотреться? Вполне? Действуйте, товарищи. И так — на каждом привале. Сказычева назначаю старшим.

— А вы? — удивленно взглянула Павлина.

— На время оставлю вас. Начальство требует, — покзал он туда, где у изгиба дороги едва различимо виднелись головные машины колонны.

Выносливые, натренированные, привычные к ночным походам мятежники шагали быстро, неся оружие и боеприпасы. Абдул Махмат, хоть и имел при себе только пистолет, гранату и нож, с трудом поспевал на ними, спотыкаясь на каменистой тропе. Сулейман, поглядывая на часы, несколько раз вежливо поторапливал «дорогого гостя», но все же из-за него группа задержалась и вышла к посту лишь незадолго до рассвета. Километров двадцать преодолели одним броском, и Махмат настолько выбился из сил, что повалился на влажную от росы, колючую и жесткую, как щетина, траву, источавшую слабый и приятный полынный запах.

Сулейман в эти минуты словно забыл о городском госте. Успех налета во многом зависел сейчас от него, и он ощущал уверенность в том, что проведет бой с успехом. Эта уверенность передавалась и его людям. На стороне Сулеймана было по крайней мере три преимущества. Неожиданность — раз Отличное знание местности — он помнил в окрестностях поста каждый камень и бугорок — два. И еще — мастерство, которому он обучался в лагере под Пешаваром. Сулейман был благодарен инструктору-рейнджеру как называли их в лагере. Хороший был рейнджер, даже очень хороший — хладнокровный, опытный, терпеливый. Он знал много способов добиться успеха в тайной войне, начиная от рукопашной схватки и кончая минированием дорог. Советовал использовать в борьбе любые средства, чтобы уничтожить противника, и самому остаться живым. Не гнушаться ни клеветой, ни ударом в спину. Драка есть драка, в ней побеждает сильный и ловкий.

У рейнджера был маленький, приплюснутый нос и массивный подбородок. Такой большой, такой тяжелый подбородок, что прежде всего привлекал взгляд — прочие особенности его внешности как-то не воспринимались, не запоминались. Рейнджер разговаривал по-английски, знал французский и немецкий языки, определить его национальность было практически невозможно. Сам он однажды, основательно зарядившись виски, назвал себя профессиональным убийцей высшего класса. Нe приведи аллах столкнуться с таким один на один!