Иван Иванович был с ним согласен. Тюльпанов говорил о психологическом климате, в котором и зарождается преступность. В ином случае Орач поговорил бы на эту тему, у него были свои соображения, но сейчас его интересовало другое.

— Ну вот вы встретили Алевтину Кузьминичну, — вернулся Иван Иванович к начатому разговору, — взяли из ее рук сумку...

— Если позволяет погода и время, идем пешком до самого дома.

— А Екатерина Ильинична утверждает, что вы с Алевтиной Кузьминичной живете врозь...

Это майору Орачу сказала сама Тюльпанова («Алик живет у матери»), но не мог он сейчас выдать Александру Васильевичу «голую правду», это было бы слишком обидным и оскорбительным для него.

Тюльпанов вновь стал пунцовым. Даже светлые волосы, густой волнистой шапкой украшавшие его круглую голову, казалось, налились огнистым червонным золотом.

Иван Иванович коснулся запретного. Конечно же, он не имел на это морального права, но интересы общества, которые он сейчас защищал, требовали своего.

— Александр Васильевич, извините, — признался он, — но я знаю о вашей трагедии. Почему я об этом заговорил: Алевтина Кузьминична взяла у Пряникова машину, чтобы навестить больную мать. По дороге случилась неприятность...

— Авария? — всполошился Тюльпанов.

— Нет, не авария. Она жива и здорова, но милиция вынуждена была ее задержать. И вот выясняем кое-какие детали, сопутствующие происшествию. Поэтому и прошу вас быть снисходительным ко мне, если вам кажется, что я задаю неуместные вопросы.

Иван Иванович ждал вспышки гнева («Я не позволю вторгаться в мою личную жизнь!»), но Тюльпанов с облегчением вздохнул и сказал:

— Если вам все известно, то мне будет легче с вами разговаривать. Я постоянно живу под каким-то угнетением. Говорю одно, думаю другое, делаю третье. Я уже устал от этого. А как живут нормальные люди? Я им завидую. Им не надо фальшивить, у них нет необходимости врать друг другу... Другое дело я, человек неполноценный.

— Да разве дело только в этом! — Ивану Ивановичу было жалко Тюльпанова, глубоко страдающего от своего недуга. — Жизнь с годами всех приводит к общему знаменателю, одних — раньше, других — позже...

— Когда человек в годах — это одно, но в моем возрасте, при моих внешних данных... Я же стал объектом для насмешек. Идешь по улице, а на тебя глядят...

— Так вы же видный, красивый мужчина! Вот и я невольно залюбовался вами. С вас лепить Геркулеса или Геракла!

— Не-ет! — покачал головой Тюльпанов. — В каждом взгляде я видел насмешку. И только Аля была другой. Как-то в экспедиции я подвернул ногу. Екатерина Ильинична посоветовала обратиться к «волшебнице» Але. Во время сеанса я пожаловался ей, что у меня порой болит голова. Она сказала: «Несколько сеансов массажа — и все пройдет». И в самом деле... Но это — после. А во время первого массажа во мне появилась такая нежность, что я взял Алину руку и поцеловал ее. Такое случилось впервые в моей жизни! Раньше я боялся женщин, избегал их. А тут... поцеловал руку. Она спрашивает: «Почему вы не женитесь?» Отвечаю: «Потому что никому не нужен...» А она: «Любить такого человека, как вы, — это счастье».

Мы съездили в станицу к ее маме. Какая замечательная женщина Лукерья Карповна! Как она рисует разных зверушек и цветочки! Увидела меня, обняла, расплакалась. Говорит: «Уж вы не обижайте Аннушку, несуразную жизнь дал ей бог». И рассказала мне на ухо о ее беде. Когда училась она на первом курсе в медтехникуме, над ней надругались. После этого она стала мне еще ближе. Вскоре закончился курс массажа, я испугался, что у меня больше не будет повода встречаться с ней. Пригласить в кино или в театр — это совсем не то. Я хотел чувствовать ее руки на своем лице, ее дыхание. Ну и ляпнул: «Выходите за меня замуж». Это с отчаяния, что теряю ее навсегда, и она согласилась... Теперь-то я понимаю, — продолжал Тюльпанов, — лучше бы мне с кручи да в омут. Но человек всегда живет надеждой. Что я в то время думал? Были ведь девушки и женщины, которые отказывались от мирской суеты и уходили в монастырь, взяв на себя обет безбрачия. Это подвижницы во имя идеи... Мне тогда показалось, что и Аля — особая, ни на кого не похожая. Человек — сложная загадка. Никто никогда не проникнет в душу другого. Если мы что-то и знаем о близких, то лишь по аналогии с собой. А это очень ненадежная мера познания — аналогия. У одного человека глаза голубые, у другого серые, у третьего карие, у четвертого зеленые. И не могут все четверо видеть мир в одних и тех же оттенках. Каждый видит свое, думает по-своему, чувствует по-своему. Человек соткан из противоречий. Самый добрый при определенных обстоятельствах может совершить злой поступок, а закоренелый убийца может стать однажды милосердным. Мы лепим богов по своему подобию, наделяя их тем, в чем сами остро нуждаемся: силой, добротой, вечностью... Я рассказал Але обо всем на второй день после свадьбы. Даже представить себе не мог, как зазеленеют от гнева ее глаза! Сколько она тогда наговорила мне обидных слов! Самой безобидной фразой было: «Ты мне испортил жизнь!» Я ей отвечаю: «Хочешь, я сейчас повешусь, и тогда ты будешь снова свободной». Она обозвала меня «дураком», обняла и заплакала. Тогда я ей сказал: «Живи как знаешь, как умеешь, как хочешь, я тебе не судья. А если встретится человек с серьезными намерениями, я тебе тут же дам развод». Она хорошая. Я разгадал ее и живу ее милостью, ее добротой. Аля наполнила смыслом всю мою жизнь. Утром встаю и спешу к ней проводить ее на работу. Читая лекции, ищу на лицах студенток ее черты и, когда нахожу, радуюсь встрече. Стою под теплым душем и чувствую прикосновение ее ласковых рук. Подставляю солнцу лицо, зажмуриваю глаза — и вижу ее улыбку. Это надо прочувствовать, ощутить. Передать такое невозможно. Мы говорим: у человека добрая душа. Но попробуй нарисуй. Можно изобразить на холсте губы, лицо. Но душа — это невидимое, то, что скрыто в нас, наша сущность. Вот и ее улыбка: достаточно мне закрыть глаза, подумать о ней, и я вижу ее. — Он зажмурился и громко рассмеялся: — Знаете, как в сказке про конька-горбунка: «Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мною, как лист перед травою». — Он открыл глаза, широко улыбаясь. — Не успел проговорить и — вот она.

— Да, вы счастливейший человек, — вырвалось у Ивана Ивановича. — Так любить!

Он вспомнил Аннушку, прожитые с ней двадцать с лишним лет. Ничего подобного он никогда не испытывал. Подумать только, что у человека столько чувств, столько эмоций, а выхода им нет. Был бы Тюльпанов как все — тогда другое дело, а так — пустая трата сил.

Почему-то вспомнилась Марина. Когда-то и Орач тоже загорался от одного прикосновения ее рук. Но это было так давно, что казалось теперь неправдой. Каждому овощу свое время...

Любить — это талант, а на таланты природа скупа. И далеко не каждый из одаренных может распорядиться своим талантом. Вполне возможно, для того, чтобы пробудился талант у Александра Тюльпанова, он должен был встретить именно Алевтину. Чтобы родилась искра, кремню нужно кресало.

— А как же Пряников? — подумал вслух Иван Иванович.

Тюльпанов стал грустный-прегрустный.

— Мужчина, видимо, от природы собственник и эгоист. Даже в моем положении... Аля сразу предупредила меня: «Я живая, грешница со всеми вытекающими отсюда последствиями». А потом появился Пряников, очень неприятный тип. Я ее спрашиваю: «Это любовь?» А она: «Злая необходимость». В наших отношениях внешне, можно сказать, ничего не изменилось. Но я почувствовал себя лишним. Как долго ни задерживался у Али, все равно уходил. Но однажды все-таки встретился с этим типом. Он ворвался бесцеремонно. В руках — бутылки и пузатый портфель с закуской. Увидел меня, оторопел. Я ему: «Здравствуйте, я муж Алевтины Кузьминичны». Он осторожно протянул руку. Меня словно облили кипятком, ну, думаю, сейчас раздавлю его в «дружеском рукопожатии». Но не смог, ладонь оказалась потная, скользкая. Я крепко сжал ее, а она выскользнула, словно тающая ледышка. Тогда он говорит мне: «Я не ко времени!» — и шмыгнул в дверь. Аля засмеялась. А когда я спросил ее: «И не противно тебе с таким ложиться в постель?» — она заплакала и сказала: «Когда-нибудь я перережу этому Петеньке глотку!» И в тот момент я ей поверил: может. Спрашиваю: «Если ты его так ненавидишь, то что же вас связывает?» А она мне: «Уйди! Иначе я и тебя возненавижу». Я ушел. Ровно неделю мы не виделись. Это были черные дни в моей жизни. — Он замолчал, растерянно глядя на Орача.