— Светлана Николаевна, вы ведете четырнадцатый участок. Всех людей знаете в лицо?

— Не всех.

— А этих? — Иван Иванович показал фотопортреты бородатой троицы.

Рисованные фотороботом в трех проекциях схематичные портреты бородатых были уж больно похожи друг на друга, и сотрудница отдела кадров совсем растерялась.

— Этих? — Она близоруко прищурилась и наклонилась к столу. — Нет, наверно. Таких я что-то не припоминаю! — Снова вопросительно посмотрела на свою начальницу, не осмеливаясь что-либо сказать без ее согласия.

— Говорите, Светлана Николаевна! — разрешила заместитель директора шахты по кадрам.

— Может быть, вот этот... глазастенький... кого-то напоминает...

— Этого? — Иван Иванович показал портрет безбородого Кузьмакова.

— Ну да! Это же Кузьма Иванович. Верно, Екатерина Ильинична?

Генералова, понурив голову, молчала.

«Кузьма Иванович Прудков... Он же Кузьмаков», — выводил свою формулу майор милиции Орач.

«Георгий Иванович Победоносец — это Георгий Дорошенко, известный в преступном мире по кличке «Жора-Артист».

А кто такой Юлиан Иванович Семенов?

«Ну и юмористы! — удивлялся Иван Иванович. — Один — Кузьма Прутков, знаменитый литературный герой. Другой — Георгий Победоносец — святой православной церкви. А третий — Юлиан Семенов, популярный писатель, автор детективов».

Насколько надо быть убежденными в своей неуязвимости, чтобы вот так насмеяться над окружающими!

— Светлана Николаевна, вам тогда принесли заполненные учетные карточки. А как насчет документов? Трудовой книжки, паспорта, военного билета?

— Я сразу же ушла в декрет, — оправдывалась женщина, чувствуя себя виноватой.

— Значит, документов вы не видели? — требовал уточнения Иван Иванович.

— Нет, — призналась она и заплакала.

— Екатерина Ильинична, а вы?

— Иван Иванович, проще простого сказать: видела. Но вы же не поверите, да и не в моем характере юлить. Виновата — значит виновата, заслужила — так голову с плеч. Вначале я пыталась навести в учете порядок. Но потом стали выплывать «мертвые души»: два футболиста числились забойщиками с зарплатой в пятьсот рублей, кто-то из министерства по совместительству — горным мастером. Какое там совместительство! Накручивал себе зарплату и подземный стаж. Чья-то жена... Чей-то сынок... Я — к директору, я — в расчетный отдел, я — к бухгалтеру. А мне — цыц! «Не твое дело». Не мое так не мое. Есть прокуратура, есть милиция, есть другие контролирующие органы. Там работают люди и получают за это зарплату. И, может быть, им тоже не хватает до получки и они где-то числятся. Может быть, даже на нашей шахте. Жизнь такая сложная, в ней столько неожиданно переплетающихся троп. Вы, Иван Иванович, никогда не задумывались о таком многообразии нашего мира? И вообще, в народе говорят: каждый сверчок знай свой шесток.

Иван Иванович готов был разочароваться в Генераловой, которая еще несколько минут тому назад заявляла о своей непримиримости к теневым сторонам жизни.

— Мне, Екатерина Ильинична, по долгу службы чаще доводится сталкиваться с другой пословицей: «Не все коту масленица», или еще: «Сколько веревочке ни виться, а конец будет».

— Выходит, каждому свое.

— Именно эти слова гитлеровцы написали на воротах одного из самых страшных концлагерей. Под этими воротами прошло и не вернулось несколько миллионов человек. — Иван Иванович помолчал и, улыбнувшись, продолжил: — А теперь вслушайтесь в сочетание имен и фамилий: Кузьма Прутков, Георгий Победоносец, Юлиан Семенов...

— Юлиан Семенов! — воскликнула Светлана Николаевна. — Это же Штирлиц! «Семнадцать мгновений весны». Как замечательно сыграл нашего разведчика Тихонов!

Генералова обожгла ее взглядом и с нажимом в голосе сказала:

— Идите к себе, Светлана Николаевна. — А когда та, недоумевая, вышла, сказала: — Дура набитая!

Наступило неловкое молчание. Оно затягивалось.

— Но зачем-то эта «святая троица» понадобилась Пряникову, — произнес наконец Иван Иванович. — С двумя из них я познакомился более двадцати лет тому назад. Они не из тех, кто берет в руки лопату, чтобы в поте лица своего добывать хлеб насущный. И очень бы хотелось знать, чем занималась эта троица на четырнадцатом участке? Сколько они добыли угля, сколько прошли погонных метров штрека?

— Возле нашей шахты кормилось предостаточно всяких тунеядцев, — проговорила Генералова. — Тремя больше или меньше...

«Уж не они ли «пасли» Пряникову артель «послушных мужиков»? — подумал Иван Иванович. — Вполне возможно».

— Екатерина Ильинична, у вас есть сведения, кто из рабочих четырнадцатого участка имел в прошлом судимости?

— Должны бы быть... Но они это скрывают. Если сразу после заключения — тогда другой разговор. А если уже где-то работал...

— Понятно.

Конечно, хотелось, чтобы было так: список, а в том списке все записано, обозначено и скреплено печатью: кто судим, по какой статье, где, когда отбывал срок наказания. Но не заготовила жизнь для майора Орача тарелочку с голубой каемочкой, на которой лежат ключи от квартиры с деньгами. Придется самому перебрать по песчинке пустыню Сахару. На четырнадцатом участке всех — около двухсот человек. Надо побеседовать с каждым, выяснить его прошлое и предсказать будущее. У кого из этих людей пересекались жизненные пути-дороги с Кузьмаковым и Дорошенко? А если не с ними, то, возможно, с их дружками-подельниками. Словом, надо выяснить, как все эти люди оказались на четырнадцатом участке. Что их сюда привело? А ведь люди-то битые жизнью, просто так, на голый крючок, их не подсечешь. Такие умеют отрицать очевидное и при этом улыбаться.

Иван Иванович уже не сомневался, что все трое уволились с участка неспроста: они готовились к ограблению мебельного и намеревались сразу же после операции исчезнуть бесследно.

Он не удержался и съязвил:

— Вот все и стало на свои места: сказав однажды «А», мы позже вынуждены перечислить весь алфавит: Б, В, Г, Д... И так до последней буквы «Я».

— Хотите сказать, что Генералова отрабатывала пряниковские услуги? — с нескрываемой неприязнью проговорила Екатерина Ильинична.

— А у вас есть иная трактовка событий? — поинтересовался майор милиции.

Генералова прикрыла глаза. Говорить ей было трудно, она лишь покачала головой: иной трактовки у нее не было.

На этом беседу с Генераловой можно было считать законченной. Правда, оставалась незатронутой еще одна тема, по всей вероятности, еще более неприятная для Екатерины Ильиничны, — Тюльпанов. Не мог ее друг вчера в восемнадцать пятнадцать встречать свою супругу Алевтину Кузьминичну возле салона красоты, она в это время была уже в дороге. Где и с кем — пока еще не совсем ясно. Но не дождалась на пороге салона свидания с супругом.

Может быть, Иван Иванович пожалел Генералову? А может, уже выдохся: его снова валила с ног усталость: тело деревенело, будто Ивану Ивановичу дали наркоз. И он отложил разговор о Тюльпанове на потом. «Вначале побеседую с ним сам. Момент внезапности». Сейчас важнее было встретиться с Пряниковым.

— Екатерина Ильинична, удобно ли будет пригласить начальника четырнадцатого участка к вам сюда, в кабинет?.. Не хотелось бы вести щепетильный разговор в нарядной, там могут быть люди.

— Отвернитесь, — потребовала Генералова. Она достала из ящика стола зеркало, пудру и привычно привела себя в порядок. Затем сняла трубку телефона: — Анюта, не знаешь, где Пряников? В бане? Собрался в шахту? Быстренько, пока не ушел.

Чувствовалось, что у Екатерины Ильиничны вся шахта — Пети, Анюты, Светочки, Юрочки...

Забасил хриплый, словно простуженный, голос недовольного человека:

— Екатерина Ильинична, что там опять случилось? Радиатор потек или ступица отвалилась? — Бас пробовал шутить.

— Петр Прохорович, — игриво заговорила Генералова, — может женщина соскучиться? Хочу вас видеть — и все. Этого не достаточно?

— Екатерина Ильинична, я ваш раб. Вы сказали: «Явись» — и Пряников мчится. Вот выеду из шахты — и к вам, даже минуя баню.