— Но по телефону разговаривали восемь.

— Да. Я звонила ему. Сама. Я звонила домой… Потому что, Лиля, твой отец болен. У него усталое сердце. Мне не нравится… Мне не нравится его нижнее давление.

— Тогда лечи.

— Ему нужен хороший отдых. Хороший отдых и совсем немного лечения. Медицина — она ведь палка тоже о двух концах.

— Отдых, — горько усмехнулась Лиля, покачала головой. — Ты представляешь, что такое гарнизон? Это махина. С сотнями задач и проблем. Поставь во главе электронную машину, и у той через день будут лететь предохранители.

От военторга дорога примерно с километр шла полем, не очень широким, но все-таки достаточно просторным, чтобы жители гарнизона могли сажать картошку. Поле лежало под снегом. Снег сейчас даже нельзя сказать что падал, скорее моросил, словно мелкий осенний дождь.

Софья Романовна Матвеева недовольно морщила лоб. Прикосновение мокрого снега к коже было неприятно, снежинки словно покусывали. Сосны и ели стояли приведенные, обындевелые, ветер покачивал их, и пласты снега срывались, сыпались белым водопадом, с шуршанием ложились на землю.

Гарнизон казался вымершим. Так бывало всегда в большие учения. Но Софья Романовна слишком долго жила в гарнизонах, чтобы поддаться первому впечатлению. Над трубами домов поднимался дым. Женщины готовили еду, стирали, занимались уборкой, заботились о детях. Многие ребятишки ездили на автобусе в школу.

В военторге очередь была не меньше обычной. Конечно, все и всегда охотно и вполне искренне предлагали Софье Романовне сделать покупки вне очереди. Но у старой женщины были свои строгие принципы, поэтому жены заместителя командира полка и начальника штаба не любили попадать в магазин вместе с Софьей Романовной. Сделать это было нетрудно: все три семьи жили в одном доме.

Придя в магазин, Софья Романовна становилась в очередь последней, охотно вступала в разговоры на самые различные темы, давала советы, приносившие несомненную пользу женам молодых офицеров, приехавших из столичных и малых городов.

Этим женщинам, избалованным городскими благами, небо здесь казалось в овчинку, а жизнь просто погубленной. Они не знали послевоенных гарнизонов, где жить подчас приходилось в землянках, а спать на нарах, где, естественно, не было телевизора и даже радиоприемника, потому что отсутствовало электричество. Транзисторы люди придумали несколько позже.

Впрочем, Софья Романовна понимала, что этим девчонкам, родившимся после войны, выпало иное детство, иная юность, иная молодость, что сравнивать поколение с поколением следует крайне осторожно, а может, не надо этого делать вообще.

Сегодня в магазине повстречала она Майю Соколову. Муж ее Любомир — парень с золотыми руками. И плотник и столяр. Такие люди в гарнизоне на вес золота. Майя — метеоролог. Сутки дежурит, двое дома. Хозяйственная.

Все эти сведения моментально всплыли в памяти Софьи Романовны, как только она увидела лицо Майи, грустное, печальное и даже заметно постаревшее.

— Случилось что? — спросила она тихо и заботливо.

— Спасибо, ничего, Софья Романовна. — Видно было, что Майя ответила неискренне.

— Говори правду, дочка. Так всегда легче.

— Я думала, наоборот.

Софья Романовна укоризненно улыбнулась, возле губ обозначились морщины.

— Не наговаривай, Майя, на себя. Ты совсем другая.

— Не знаю…

— Со стороны виднее.

— Правда, есть такая пословица… Только неверная она. Как можно узнать человека со стороны? У человека внутри столько всякого, что никто и не догадается.

— Глупые не догадаются, — наставительно, без тени раздражения сказала Софья Романовна. — Умный поймет. — Потом спросила после небольшой паузы: — Поругались с Любомиром?

— Ничего не поругались, — насупившись и сдвинув брови, ответила Майя. — С ним поругаться невозможно. Просто решила я уехать отсюда.

— Просто такие решения не принимают.

— Я приняла. Я нигде не пропаду. У меня специальность. Детей нет. И лицо не самое худшее на белом свете. Мальчишки из-за меня еще в седьмом классе драться начали.

— Так то в седьмом, — как бы вскользь заметила Софья Романовна.

Майя не смутилась:

— А сейчас мне драчунов и не надо. Мне надо, чтобы надежный парень был. И сильный. Чтобы мог постоять за свое. И взять, что ему положено.

— Выходит, Любомир ненадежный. — Софья Романовна пристально, словно испытывая взглядом, посмотрела в большие и темные глаза Майи. — Парень — умелец. Мастер своего дела. Ты же знала, что он не офицер, не инженер, зачем же шла за него замуж?

— Я не за офицера, не инженера. За человека… Я не за специальность замуж выходила. А по любви…

Последние слова Майя почти выкрикнула. И хотя разговор происходил не у прилавка, а возле нераспакованных ящиков с велосипедами, слова Майи, видимо, услышали в очереди, и несколько женщин обернулись.

Софья Романовна прикоснулась рукой к плечу Соколовой, жестом просила ее успокоиться.

Майя с минуту молчала, покусывая губы. Потом сказала с отчаянной решимостью:

— Нельзя же все время, и все старания, и все усилия отдавать только другим. И никогда от них ничего не требовать. Зачем такой муж, если мне поспать с ним негде? Четырнадцать метров на троих взрослых людей — это для могилы хорошо. А любить жене мужа и наоборот в такой комнате ой как трудно.

— Значит, все дело в квартире? — разочарованно произнесла Софья Романовна. И сделала это, конечно, зря.

— Извините, но вы ничего не поняли, — резко и зло возразила Майя. — Если бы дело заключалось только в квартире, то я давно бы нашла себе мужа в городе с трехкомнатной квартирой. И он бы бегал за мной по этим комнатам, как на стадионе, прежде чем положить в постель.

Майя прикрыла рукой глаза, затем провела ладонью по лицу, тяжело вздохнула:

— Вся глупость заключается в том, что я люблю Любомира. Ни за что люблю. Ни за что.

— Что-то, значит, есть, — тихо ответила Софья Романовна. Она чувствовала себя очень усталой.

Поле кончилось. Дорога резко повернула вправо и оказалась будто в туннеле: такими высокими были здесь сосны, а ниже сугробы на обочинах. Ветру тут негде было разгуляться, и снежинки не секли больше щеки. Стало легче дышать.

Впереди по дороге кто-то приближался на лыжах. Шел широко, мерно отталкиваясь палками. Зрение у Софьи Романовны было совсем не то, что в молодые годы. И она узнала лыжника только тогда, когда он, подняв над головой палки, приветствовал ее:

— Добрый день, Софья Романовна!

— Как же тебе не стыдно, Прокопыч. Все люди на учениях, а ты на лыжах разгуливаешь с нарушением формы одежды.

Прокопыч был в красном свитере, в спортивных синих брюках, в шерстяной шапочке с козырьком. Он улыбался и глубоко дышал.

— Что поделаешь, Софья Романовна, свою гауптвахту я на учении взять не могу. Вот если провинится кто там, всегда пожалуйста. Я у вас был, контрольную с Лилей делал.

Прокопыч приподнял немного свитер. За поясом брюк оказались тетрадь и какой-то учебник. По настоянию полковника Матвеева прапорщик Селезнев Григорий Прокопович учился в заочном строительном техникуме. Учился с ленцой, бесконечно откладывая сдачу контрольных работ, вымаливая в штабе письма, что он, прапорщик Селезнев, не может вовремя сдать контрольную работу по причинам, связанным с несением службы.

— По какому предмету контрольная? — спросила Софья Романовна.

— Физика.

— Ну смотри, молодец! Как говорится, с божьей помощью осилил.

Прокопыч засмеялся:

— С божьей или нет… А с помощью Лили точно. Она сейчас на примерку к Марии Ивановне Ерофеенко собирается. Потом пойдет в клуб на репетицию.

— Это все хорошо, — строго сказала Софья Романовна. — Только ты мне язык не заговаривай…

— Я нет. Я ничего… — смутился Прокопыч.

— У меня разговор серьезный есть. Доложи, дружок, как твои дела с Маринкой.

Прокопыч смутился пуще прежнего. Пробурчал:

— Дела как дела.