— Денис Васильевич, — всплеснув руками, говорила Мария Ивановна, и в глазах ее появлялась какая-то прозрачная детская грусть. — Упор-то, он равномерный быть должен?

— Равномерный.

— А наш косит…

— Машуля, — Ерофеенко делал слабую попытку доказать свою правоту, — смотри.

Он брал стакан воды, ставил на телевизор.

— Смотри, линия ровная.

— Это она вверху ровная. А понизу косит.

— Такого быть не может, — говорил Ерофеенко, на всякий случай, однако, приседая на корточки.

— Все может быть… Я, если хочешь, могу плечики у платья ровными сделать, а подол перекосить.

Ерофеенко чесал затылок.

— Своя рука владыка… Может, ножки левые чуток вывернуть.

— Выверни, выверни… Ты же мужчина. Только бы в своей роте и пропадал. А дома пусть чужой дядька хозяйничает.

Ерофеенко, сопя, выворачивал ножки, спрашивал:

— Ну как?

— Еще, еще… Теперь более-менее. Потом сын их, Вавила, удивлялся:

— Батя, а чего это наш телек вправо перекошен?

— Мать так велела.

— Брешет он все, сыночек. Руки у него кривые. Когда он что хорошо делал?

Вавила заворачивал ножки обратно.

— Ну вот! — восклицала Мария Ивановна. — Вот, сыночек, вот хорошо. Молодчина!

— Вавила действительно молодчина, — любил хвалиться Ерофеенко с радостной отцовской гордостью. — В Москве на физика учится. В один момент поступил. Без всяких производственных стажей. Голова, говорят, у него крепкая. Научная голова. А вот дочка командира полка не поступила. Все, говорят, связи, связи… Связи, конечно, имеют силу. Но ежели ты талант… Ломоносов и при царе пробился. А тогда, наверно, тоже у начальников дети были.

Костер потрескивал.

Старший лейтенант Хохряков бросил в огонь охапку сухих веток, и пламя поглотило их — утонули в пламени словно как в воде.

Ерофеенко сказал:

— Солдаты сухой паек осилили. Кашу варили. И чай…

— Пусть привыкают. — Хохряков присел рядом на бревно.

— Это верно, — согласился Ерофеенко. — Но если с точки зрения опыта смотреть, сухой паек дело самое крайнее.

— Почему? — удивился Березкин.

— А потому, лейтенант, что вы не воевали.

— Великолепно сказано… Я после войны родился.

— Совершенно верно. И может, в этом ваше счастье, а может, нет… Только ведь на фронте, как оно было? На передовой в окопе костер не разведешь, кашу не сваришь, чай не вскипятишь… Потому старшинам военных лет первая была задача — горячей пищей накормить окопников. В термосах по-пластунски все таскали. Историй много было. Рассказал бы, да надо еще роту обойти. Главное, чтобы молодые не померзли…

У штабной машины часовой приветствовал полковника поворотом головы. Часовой был в ватных брюках, валенках. Под шинелью угадывалась телогрейка. При маленьком росте часовой казался широким и неуклюжим.

«Ишь, как теперь одевают. — Матвеев вспомнил случайно услышанный разговор двух прапорщиков. — Нас бы так… Да что нас. Тогда война была. Война… А вот в пятидесятые, послевоенные. Валенки в полку имелись только для караула. Валенки и тулупы. Все же остальные, какой мороз ни трещал, в шинелях и кирзачах. Правда, к байковой портяночке дополнительно суконная выдавалась. Да только портянка есть портянка. В тридцатиградусный мороз валенок она не заменит».

Распахнув дверь, Матвеев увидел ефрейтора за пишущей машинкой. И начальника штаба подполковника Пшеничного. Подполковник был хороший штабист и хороший мужик, но страшный матерщинник. Матвеев, который не терпел брани как зубной боли, держался с начальником штаба исключительно официально. Пшеничный диктовал:

— …на 23 часа 40 минут полк занимал позиции: первый батальон севернее Беляны — высота 21,8, второй батальон — западная окраина села Кучинское — мост № 4…

За полковником в дверь ворвался поток белого холодного воздуха. Ефрейтор встал. Матвеев махнул рукой:

— Продолжайте.

Пшеничный сказал:

— Петр Петрович, звонил Ясень.

— И что?

— Он нами доволен…

Полковник Матвеев удовлетворенно кивнул. «Ясень» был позывной командира дивизии.

Ночью Игорь поднялся с постели, набил поленьями затухающую печь. Поленья долго потом трещали, и отсветы пламени бледными пятнами метались по гостиничным стенам и на потолке.

За окном свирепствовала непогода. Жутковато завывал ветер, швырял в стекло охапки снега.

Игорь давно заметил за собой малоприятную особенность — мучился бессонницей, если приходилось спать не дома. Вообще-то долгое время он считал себя спокойным человеком. С прочной, как хороший канат, нервной системой. И другие считали так, когда он был мальчишкой, а потом курсантом военного училища.

В самом деле, Игорь в золотые годы молодости не знал чувства страха, беспокойства, тревоги. Он любил говорить, что к жизни нужно относиться философски. И в школе и в училище ребята звали его философом.

Влюбился Игорь поздно, в шестидесятом. Было ему уже двадцать семь лет. Она была из Львова. И звали ее Ладой. Поженились быстро, через месяц после знакомства…

А еще через месяц она погибла. Отец ее был известный на Украине инженер-строитель. Зять пришелся ему по душе. И когда часть Игоря отбыла в летние лагеря, Лада с отцом и матерью поехали на воскресенье к нему в гости. В Карпатах у машины почему-то отказали тормоза…

Поседел тогда Игорь, будто снегом запорошило голову…

Не мог вернуться в ту квартиру. Ночевал у друзей. Вот тогда и пожаловала к нему бессонница.

Один хороший врач сказал, что бессонница — следствие нехватки сахара в крови.

— Ты приготовь на ночь баночку с медом или вареньем. Стакан воды. Проснулся, прими ложку-две сладкого. Запей. И спокойно ложись…

Тогда он не послушал совета. Но теперь дома так и поступал… Возить же банку с вареньем в командировки он считал нелепым…

Повернувшись на бок, Игорь вновь увидел печную дверку, за которой уже не бился огонь, а лишь тлели угли, мягким светом своим образуя узкую малиновую рамку.

Крякина в постели не было.

«Видимо, Валентин вышел покурить», — подумал Игорь. И ему вдруг тоже захотелось встать и выйти в коридор. Покурить и потрепаться о чем-нибудь с Крякиным.

Осторожно, не желая разбудить Кутузова, Игорь оделся. Тихо ступая, подошел к печке, положил в нее оставшиеся три полена. Вышел в коридор.

В коридоре горел свет и было теплее, чем в номере, потому что железные печки из каждого номера одним боком выходили в коридор. Игорь решил, что Крякин курит в холле. Но холл был пуст. Свет в него попадал только из коридора.

Поравнявшись с дверью, где висела табличка «Дежурный администратор», Игорь услышал голос фотокорреспондента и еще услышал жизнерадостный женский писк. Игорь остановился, вначале намереваясь постучать в дверь, потом решил, что лучше этого не делать. Он повернулся, собираясь идти к себе, но там, в комнате дежурного администратора, раздался громкий телефонный звонок.

— Да, гостиница! — чистым и красивым голосом ответила женщина. — Одну минуту.

Несколько секунд спустя Игорь вновь услышал голос женщины, теперь уже негромкий, приглушенный. Она говорила Крякину:

— Дежурный по части просит к телефону полковника Кутузова или майора Матвеева.

Игорь без колебаний отворил дверь.

Крякин опешил, даже приоткрыл рот, обнажив ряд крупных золотых зубов. Дежурный администратор не удивилась, не растерялась. Женщина она была очень красивая, не обделенная уверенностью.

Игорь подошел к телефону.

— Майор Матвеев слушает.

— С вашей машиной ничего не получается, — голос дежурного был далекий-далекий. — На дорогах заносы. Как только пурга утихнет, вас доставят в район учений на вертолете. Пожалуйста, из гостиницы не отлучайтесь. Завтрак вам принесут…

Денис Васильевич Ерофеенко, прапорщик, старшина роты, очень любил выдумывать рассказы. Может, слово «выдумывать» не совсем точно употреблено здесь, но почти во всех его былях, случаях, происшествиях, которые он когда-нибудь рассказывал своим друзьям, знакомым, солдатам, жене Марии Ивановне, непременно присутствовал элемент выдумки. Он никогда не признавался в том никому, даже жене, говорившей ему при людях с удручающей прямотой: