— Хорошо работать волшебником!

…Потом снова была ночь. И был снег. И не было усталости. А только легкость в теле и в душе. В душе — больше. Дышалось легко, свободно. Очень хотелось жить…

— Спасибо, что ты приехала, — сказал он.

— Спасибо нужно сказать Лиле. Она у тебя человек.

— Человек… Но с ветром в голове.

— Это же прекрасно!

— Чисто женская логика.

— Неужели было бы лучше, обладай я мужской логикой?

— Так нельзя ставить вопрос.

— Важна не постановка. Важна суть. А суть очевидна. Мужчинам мужское. Женщинам женское.

Она говорила быстро, запальчиво, и Матвеев понимал, что спорить с ней, а тем более переубедить — задача непростая. Мягко и осторожно, с улыбкой он сказал:

— Ты права. Я за сферы влияния женской и мужской половины человечества… Но в том, что ветер в голове может украшать женщину, как разум — мужчину, позволь с тобой не согласиться…

— Прагматик… — сказала она. — На тебя наложила отпечаток профессия… Думаю, будь я мужчиной, мне бы наверняка нравились не обремененные великим разумом, легкомысленные создания с ветром в голове…

Он засмеялся:

— Никто не знает, что бы ему нравилось, будь он не тем, кем есть.

— А я знаю, — сказала она упрямо.

— Значит, ты исключение.

Она прижалась к нему. Спросила тихо и грустно:

— Плохой у меня характер?

Он покачал головой. Но Жанна не поверила:

— Мама всегда говорила, что характер у меня не сахар.

— Я не любитель сладкого. — Он взял ее за подбородок и поцеловал.

Потом она отстранилась. Пристально посмотрела на Матвеева. Без всякой связи с предыдущим разговором сообщила:

— У тебя интересный брат. Он прислал мне письмо.

— Игорь? — удивился Матвеев. — Вы с ним знакомы?

— Мы всю ночь проболтали. А утром я уговорила своего начальника доктора Вайнштейна отвезти Игоря в Сезонное.

— Да… Я совсем забыл, он просил машину до Каретного.

— Мы по поводу твоего ответа долго говорили.

— Представляю, — голос Матвеева все-таки изменился. Стал напряженнее. — Что же пишет братик?

Жанна пожала плечами и, стараясь, чтобы в голосе ее прозвучало равнодушие, ответила:

— Пишет, что был очень рад познакомиться со мной… Что я ему нравлюсь… И все такое.

— В каком плане «такое»? — спросил Матвеев несколько грубовато.

— В нормальном, — таким же тоном ответила Жанна.

Игорь — Лиле.

— Ты любишь меня?

— Тебе очень важно знать? — Жанна боком привалилась к подушке. Тонкий, как нитка, луч солнца, рассекал ее грудь наискось, через сосок. Жанна не замечала этого. Она смотрела в глаза Матвеева. И кроме усталости, не видела в них ничего.

— Да, — сказал он глухо. Чуть нахмурился, быть может, удивляясь, как она не понимает таких вещей. Подтвердил: — Важно.

— Не знаю… — Она накрыла ладонью его глаза.

Он молчал. Она же считала минуты. Слышала его дыхание. Слушала, как шевелятся его ресницы.

— Женщины могут это без любви?

— Мужчины тоже.

— Не все. — Он решительно снял ее ладонь.

— Обо всех говорить глупо. Всех никто не знает.

— Ты хочешь сказать, что знала многих.

— У каждого человека есть свои личные тайны. Я же не спрашиваю, скольких знал ты. Ответам на такие вопросы никогда нельзя верить.

— А чему можно верить?

— Сердцу. Тому, что оно подсказывает.

— Что же подсказывает твое сердце?

— Оно подсказывает, Петр, что я нужна тебе.

— Похоже, сердце не ошибается.

Солнце билось в зашторенное окно, дрожащим маревом ластилось к стенам. За прихожей на кухне из неплотно завинченного крана капала вода. Кап… кап… кап…

Игорь шел по Метростроевской улице в сторону метро «Парк культуры». Фонари над тротуаром еще не горели, но окна в домах уже светились тепло и желто, как всегда бывает на изломе дня. Облепленные снегом телевизионные антенны караваном парусников плыли по темнеющему небу. Ветра не чувствовалось. Сыро пахло подъездами, бензином.

Он любил ходить по улицам в непогоду. Может, непогода не совсем точное слово. Но улицы нравились ему, когда моросил дождь, валил снег или ветер гнал желтые листья и немного пыли. Он тогда остро чувствовал улицу, ее характер, настроение. Хотелось слагать стихи и писать на них музыку. К счастью или к сожалению, ни того, ни другого он не умел.

— Людей, которые всего умеют делать понемножку, я считаю несчастными, — сказал однажды Василий Дмитриевич Кутузов. — Чувствуете у себя призвание к прозе — и хорошо. Язык у вас свежий. Но копайте поглубже. Вы на одну лопату копаете. А надо хотя бы на две. Чтоб черенок входил.

Потом вдруг спросил:

— Газеты читаете?

Игорь поспешно кивнул:

— Да, да.

Кутузов поинтересовался:

— Какие?

Игорь перечислил с десяток. Подумал, похвалит писатель. Кутузов же помрачнел, сказал скучно:

— Судя по вашим материалам, художественная жилка у вас есть. Но, если вы будете читать столько газет, никогда писателем не станете. Газеты язык портят.

— Да? — удивился Игорь почти испуганно.

— Да, — ответил Кутузов. — Вы в газетах только официальный материал читайте. Остальное — доморощенные упражнения.

По натуре Кутузов был человек прямой и с общепринятыми понятиями о такте считался не всегда, чем приводил в неподдельное изумление главного редактора, человека исключительно тактичного.

— Нельзя превращать журнал в казарму, — неоднократно заявлял Кутузов на летучках. — Журнал предназначен для старшин и сержантов. И пусть они находят в нем все, что нужно им в двадцать лет.

— В двадцать лет много чего нужно, — осторожно замечал главный.

— Вот именно, — соглашался Кутузов и тут же добавлял: — Во всяком случае, не только вопросами методики боевой подготовки жив сержант. И старшина тоже…

— Существует много других журналов, предназначенных для самого широкого читательского круга.

— Вы забываете о лимитах на подписку. И о том, что сержант срочной службы ограничен, так сказать, в финансовых средствах.

Главный, будучи человеком умным и проницательным, давно уловил в характере Кутузова потребность оставлять последнее слово за собой. Щадя время членов редколлегии, он в таких случаях устало хмурился. И переходил к следующему вопросу.

— Пустота чувств в отличие от пустоты карманов страшна тем, что ее приближения не замечаешь, — сказал как-то Кутузов в разговоре с Игорем. — Творческий человек должен постоянно любить. Не прыгать кузнечиком с цветка на цветок, а любить женщину постоянной любовью. Только постоянство приводит к эффекту наполнения духовного источника, а не его оскудения.

— Что-то подобное я где-то читал, — признался Игорь. Тут же подумал, что, наверное, обидел Кутузова, поставив под сомнение его авторство в рассуждениях о постоянстве. Однако Кутузов не обиделся. Разминая сигарету, он сказал с грустной иронией:

— Если всерьез хотите творить, не обременяйте себя химерой сомнений. Для начала запомните две истины. Ничто не произрастает из ничего и на пустом месте. Все новое есть хорошо забытое старое… Я, когда писал первые рассказы, был озабочен тем, чтобы не повторить чье-нибудь название. Смешно?

Игорь кивнул.

— А получилось еще смешнее. Писал одну вещь. И никак не мог найти первую фразу. Однажды на юге… Разбежался, бухнулся в воду. И чувствую — пахнет арбузами. Я быстрее на берег. В блокнот записываю: «Море пахло арбузами». Радуюсь, нашел! Через какое-то время принес рукопись в журнал. Там открыли первую страницу. И как-то странно на меня смотрят. Короче говоря, выясняется, что такая фраза есть у Бунина… А я в то время Ивана Бунина вообще не читал. Я только в пятьдесят седьмом году узнал, что существовал такой русский писатель. В школе мы, сами понимаете, не изучали. Книги его не выходили… Извинился я в редакции. В бескультурье своем не признался. А про себя порадовался: значит, литературная искра во мне есть, если я рассказ начал той же фразой, что и Бунин, не подозревая об этом.