Хазов слушал все это, скривив лицо, как если бы ел что-то кислое. В глазах у него светилась тоска.
— Может, отопительных батарей больше поставить? — сказал Матвеев.
— Они по периметру стоят, — указал рукой начхим. — А толку чуть…
— Под куполом батареи ставить надо, — сказал Хазов.
— А как их туда… — Начхим от удивления даже и слова нужного не нашел.
Хазов пояснил:
— Руками, инструментами, сварочным аппаратом… — Он посмотрел вверх. — Вон солдаты у вас как птички на ящиках сидят. Вобьют костыли в стены, поднимут батареи… Инициативы у вас нет, майор… А казенное имущество от сырости страдает… Нехорошо…
По роду службы начхим не подчинялся командиру первого батальона. Он подчинялся непосредственно командиру полка. Но… Подполковник Хазов моложе полковника Матвеева. К тому же у полковника, сказывают, был несладкий разговор с командиром дивизии. Как знать, чем будет командовать Хазов через несколько месяцев. По-прежнему батальоном или бери выше…
— Да, да, — на всякий случай сказал начхим, хотя и сам толком не понимал, к чему относится это его согласие: к тому, что страдает имущество, или к тому, что нужно поставить батареи под самым куполом. Матвеев вздохнул:
— Ясно одно, этот год кончается. Но и в следующем году нам едва ли удастся подарить вам, майор, новый склад. Поэтому нужно серьезно отнестись к предложению подполковника Хазова. Посоветоваться с нашими слесарями… Сейчас трудно сказать, насколько верхние батареи улучшат дело, однако хуже, чем есть, не будет… Меня единственно что смущает, — Матвеев обращался к Хазову, — сможем ли мы поднять воду на такую высоту.
— В пятиэтажку поднимаем, — напомнил Хазов.
— Да. А где же мы распределительный бак поставим? Чердака-то нет.
Хазов сморщился, думал. Потом решительно сказал:
— Поместим над батареями. За красотой нам гнаться не надо.
— Тоже верно, — согласился Матвеев.
…Потом они с Хазовым осмотрели хозяйство автопарка, побывали на складе ГСМ и боепитания. В конце дня, так и не сумев пообедать, Матвеев вернулся в штаб. Начальник финансовой части ожидал его с папкой неотложных документов, которые следовало срочно подписать.
В восьмом часу вечера Коробейник приоткрыл дверь и осторожно просунул голову. Полковник махнул шоферу:
— Иди ужинай.
Подташнивало. Может, от папирос, может, от голода. Матвеев подумал, что Софья Романовна опять будет укоризненно напоминать ему о недопустимости такого дикого режима, о том, что теперь никого не удивишь работой на износ.
Возможно, она права. Возможно, надо работать иначе. Но иначе он не умел. Иначе его не учили…
…Морозы спали. Температура была близкой к нулю. Снег вертелся в воздухе мягкий и почти теплый. Матвеев шел медленно. Ему хотелось растянуть удовольствие от прогулки.
Дверь открыла Лиля. Он обрадовался приезду дочери. Поцеловал ее. Лиля хитро сощурилась:
— А я не одна. У нас гость. Угадай.
Гадать было нечего. На диване в первой комнате сидела Жанна.
6
Прокопыч в штатском коротком пальто и заячьей шапке курил возле вагона. Это был местный поезд, и стоял он на станции десять минут.
Снег на перроне лежал грязный, затоптанный. Солнце не искрилось в нем, хотя светило в полную силу.
В павильоне серо-белого цвета, построенном недавно рядом со зданием станции, закутанная в шаль буфетчица бойко торговала бутылочным пивом.
Пива Прокопычу не хотелось. Не хотелось вообще ничего на свете. На душе было тяжко. Страшновато.
Прощаясь, Матвеев хмуро сказал:
— Тебе еще не поздно начать все сначала. Тем более что все хорошее, чему научила тебя служба, останется при тебе. И очень-очень поможет в жизни. Не держи на меня зла. Будь мужчиной!
Зла Прокопыч не держал ни на кого, в том числе и на себя тоже. Но понимал, что клясть и винить нужно прежде всего самого себя.
Лиля сказала:
— Достукался. Я всегда знала, что бабы тебя погубят.
Она говорила беззлобно, даже немножко сожалеючи. Потом поцеловала его. И он поцеловал ее, потому что любил братской, нежной любовью.
Софья Романовна пожелала проститься с Прокопычем без свидетелей.
Голос у нее был сдержанный, даже, пожалуй, суховатый:
— Ты вырос на моих глазах. Ты мне как сын… Родители часто не хотят видеть недостатки своих детей. Спросишь, почему? Так легче…
— Я понимаю. Я подвел вас всех…
— Ты подвел прежде всего самого себя. Петр поступил сурово. Но, знаешь, есть пословица: «Как аукнется, так и откликнется». Аукнул ты…
— Понимаю.
— Не говори больше этого слова. Ты меня расстраиваешь. Нас всех ждут большие перемены. Весной Петр уходит в отставку. У него есть еще время исправить какие-то из своих ошибок. Ты одна из них.
— По… — Прокопыч хотел было сказать «понимаю», но, вспомнив просьбу Софьи Романовны, осекся.
Она передала ему пакет с горячими, вкусно пахнущими пирожками.
Проводницы у вагонов лузгали семечки, переговаривались, посмеивались.
Марину он увидел, как только она вышла из-за здания станции. Марина вертела головой, оглядывая состав. И Прокопыч понял, что она ищет его. Хотел поднять руку, крикнуть. Но вдруг застыдился этого своего желания. Отвернулся, Стал смотреть на обмерзшие ступеньки вагона.
Времени оставалось еще минуты три.
— Думала, не успею, — тяжело дыша, сказала Марина.
Он повернулся. И увидел, какая она вся складная, лицом розовая и милая, смотрит на него преданно и влюбленно. Ему стало совсем не по себе. И он почувствовал, что не может сказать не только ничего умного, но просто совсем ничего. Хотел улыбнуться, улыбка не получилась. Через силу, словно поднимая неподъемный груз, сказал:
— Успела…
— Автобус еле полз. Гололедка же…
— Да, — кивнул он.
— Я раньше хотела. Но рейс в одиннадцать двадцать отменили. Пришлось ожидать до двенадцати.
— Успела… — повторил он.
Она протянула ему сумку, которую держала в руке.
— Возьми. Тут варенье, чай будешь пить. И соленые грибы. Грибы всегда пригодятся.
— Мне не надо, — ответил он. — Я так…
— Бери, бери, — говорила она быстро, неотрывно глядя ему в глаза.
И он взял сумку. Спросил, кинув взгляд на живот:
— Что решила?
— Решать уже поздно. Буду рожать и растить.
— Я тебе помогать буду. Я же в строительном техникуме учился… Я тебе писать буду. И деньги присылать.
— Я домой поеду. К отцу, к матери. В Веселый Кут.
— Ты мне адрес оставь.
— Вот. — Она торопливо вынула из кармана свернутый квадратиком листок бумаги. — Вот…
Колеса уже покатились.
Он ткнулся губами в ее губы. Тяжело вздохнул. Вскочил на подножку.
Марина махала рукой и плакала.
Он тоже понял, что ему придется достать носовой платок…
7
Круг света пританцовывал, раскачивался под фонарем, выхватывая из ночи рой снежинок, кружившихся вокруг столба. Дорога стелилась под ногами, пушистая, чистая. Следы оставались на ней, точно пятна. Но их быстро заносило снегом, и опять возвращалась белизна.
Окна домов звездами проступали то справа, то слева, выглядывая из-за елок как из-за туч. Приятно попахивало дымком, свежим, только что испеченным хлебом. Гарнизонная пекарня работала круглые сутки.
— Я хочу хлеба, — сказала Жанна. — Я никогда не видела, как пекут хлеб. Говорят, хлеб прямо из печи — просто объедение.
— Да, — сказал Матвеев. — Это правда. Я помню, когда служил солдатом, попал однажды в наряд на пекарню. И за усердие пекарь угостил меня свежим хлебом. Это было чудо.
— Сотвори его для меня!
Держась под руку, они медленно шли опустевшей улицей, и снега вокруг лежали безбрежные, словно океан. Они чувствовали себя словно на острове, таинственном необитаемом острове.
— Если ты хочешь, — сказал он, — я сотворю чудо.
— Это посильно? — спросила она.
— Безусловно.
— Тогда давай, — сказала она.
…Пекари в белых халатах и колпаках застыли, вытянув руки по швам. Почтительно и молча смотрели на полковника и его молодую спутницу. Жанна разломила горбушку. Откусила. Сказала, прожевывая:
