У больного были все признаки перитонита, инфекционного, острого. И Жанна удивилась терпению человека, не вызвавшего «Скорую», а добравшегося до поликлиники своим ходом. Такой тщедушный, невысокого роста мужчина. С узким небритым подбородком.

— Вы полежите, — сказала Жанна как можно добрее, — я вернусь через минуту.

В коридоре возле ее кабинета сидела на стуле девушка. Блондинка. С длинными, спадающими на плечи волосами. Она была в брюках, из-под которых выглядывали туфли на высокой платформе, и в голубом свитере. Девушка пристально посмотрела на Жанну. Шагая по коридору, отделанному пластиком, из-за чего шаги каждого были слышны, как на солдатском параде, Жанна чувствовала, что девушка глядит ей вслед.

Борис Абрамович Вайнштейн был в кабинете один. Жанна сказала, что у нее больной с острым перитонитом, его нужно госпитализировать немедленно и на носилках.

— Вы уверены, что у него перитонит? — осторожно спросил Борис Абрамович, имевший сегодня вид усталый, измученный. Такое всегда случалось с ним после бурных ночных объяснений с ревнивой супругой.

— Да, — сказала Жанна.

— А что, если у него острая кишечная непроходимость, панкреатит или колик печеночный, почечный?

— Упорная икота. Язык сухой, обложен коричнево-черным налетом… Я думаю, это перитонит.

— Хорошо, — сказал Борис Абрамович, — проводите меня к больному.

Он вышел из-за стола, семенящей походкой направился к двери, худой, подвижный, похожий на кузнечика. Его курчавая голова, лысеющая на затылке, была словно присыпана пеплом. Идя впереди Жанны, он также обратил внимание на девушку в голубом свитере. Даже не обратил, а засмотрелся, потому что прошел мимо терапевтического кабинета, и Жанне пришлось окликнуть его:

— Борис Абрамович!

— Ах да, — махнул он рукой и повернул обратно.

…Осмотрев больного, Борис Абрамович согласился с диагнозом Луниной. Машина Кудлатого оказалась на месте. Больного, решительно отказавшегося воспользоваться носилками, осторожно повели к «Скорой помощи», и Кудлатый в сопровождении медсестры повез его в больницу.

Возвратившись в кабинет, Жанна спросила девушку в голубом свитере:

— Вы ко мне?

— Да, — кивнула девушка.

— Проходите.

Девушка неторопливо встала и несколько церемонно прошла в кабинет. Жанна, бросив взгляд на стол, где лежали медицинские карты больных, спросила привычно:

— Ваша фамилия?

Девушка молчала. Откровенно разглядывала Жанну, как разглядывают в музее скульптуру, пытаясь постигнуть замысел творца.

— Назовите, пожалуйста, свою фамилию? — мягко попросила Жанна. — И садитесь, пожалуйста.

Девушка села. Закинула ногу на ногу. Откинувшись на спинку стула, сказала:

— Меня зовут Лиля. Я дочь полковника Матвеева.

— Что с ним случилось? — терпеливо и участливо, как подобает врачу, сказала Жанна, но сказала так, словно никогда в жизни не слышала о полковнике Матвееве.

— Я пришла посмотреть на вас, — твердо ответила Лиля, потому что была уверена: в маленькой районной поликлинике не может быть двух врачей-терапевтов с одинаковыми именами и фамилиями.

— Ну и как? — спросила Жанна.

— Ничего…

— А вы совсем не похожи на него.

— Я похожа на мать.

— Ваша мать была красавицей.

— Она и сейчас неплохо выглядит… Гимнастика, массажи, косметика, диета…

— Секреты нехитрые, если есть что беречь.

— Я тоже так думаю, — согласилась Лиля. И сказала: — Мне хочется закурить.

— Здесь нельзя, — Жанна посмотрела на часы. — Но я уже окончила прием. И мы можем пойти пообедать в столовую. Но сначала зайдем ко мне домой. У меня есть немного спирту. Я думаю, граммов по тридцать за здоровье…

На коричневом одеяле с белыми разводами лежал луч солнца. Так могла лежать кошка, прижавшись к подушке, мурлыча и подремывая. Между солнцем и окном искрилась зелеными иголками сосна. Солнце прорывалось между ветками, падало на кровать Жанны веселым желтым клубком.

Где-то рядом работал бульдозер. Гул его мотора проникал в комнату. Это было еще хуже, чем пылесос в коридоре. Жанна даже выглянула в окно, однако ничего, кроме снега и грязной дороги, не увидела. Повернулась, предложила:

— Курите.

— Спасибо, — сказала Лиля. — Только не говорите отцу. Отец старомоден в этом вопросе.

— Он не вернулся еще с учений?

— Нет.

— Погода их не балует, — Жанна вынула из тумбочки пузырек со спиртом. — С водой, без воды?

Лиля пожала плечами.

— Вы когда-нибудь пили спирт? — спросила Жанна.

— Нет, — призналась Лиля и покраснела. Конечно, не от смущения. Она покраснела с досады. Эта женщина, которая была старше Лили всего лишь на шесть-семь лет, вела себя с ней как учительница с ученицей. Причем с ученицей посредственной, небрежно подготовившей урок.

— Тогда с водой, — сказала Жанна. И потянулась к графину.

— Лучше без воды, — заявила Лиля.

— Да? — В голосе Жанны было сомнение.

— Я хочу попробовать…

— Хорошо, — согласилась Жанна. В ее ответе Лиле послышалось такое безразличие, что захотелось встать и уйти.

«Она эгоистка, эта тетенька, — подумала Лиля. — Хотя почему бы ей не быть эгоисткой? Одинокой, живущей для себя. Разве я бы на ее месте была другой? Мне бы понравился вот такой визит дочери мужчины, который проявляет ко мне интерес? Как бы я вела себя? Как бы смотрела, говорила? Наверное, точно так же».

От этой мысли Лиле сделалось легче. Она улыбнулась. И Жанна улыбнулась ей. Сказала:

— Глотнешь, не дыши. Сразу запивай водой.

Получилось. Лиля не верила, что у нее получится. Но все вышло как нельзя лучше. И она была горда собой оттого, что не поперхнулась, не задохнулась, а только моргала длинными ресницами. И не просто длинными, но и густыми. Таких ресниц у этой врачихи не было и в шестнадцать лет. А сейчас у нее ресничка от реснички как телеграфные столбы на дороге.

«Девочка с характером, — думала о ней Жанна. — Капризная, избалованная. Понимает, что молода и красива. Выросла в достатке. Самоуверенная…»

— Вы учитесь? — спросила она Лилю.

— Нет, я тунеядка. — Ответ получился чистосердечным и веселым.

— Прекрасно, — сказала Жанна. — А мне не повезло. Я поступила сразу. Так что моя трудовая жизнь началась с семи лет. В школе как манну с неба ждала каникулы. Теперь отпуск…

— А я жду следующую осень, чтобы поступать вновь…

— Нужно стаж трудовой зарабатывать.

— Где? Я живу в гарнизоне.

— Хотите, я устрою вас в поликлинику? В регистратуру.

— Больничные карты разносить?

— Ага. Между прочим, не самая плохая должность.

— Я понимаю. Только очень далеко. Сорок минут автобусом. Да и ходит он всего четыре раза в день, если не сломается.

— Будете жить здесь. В этой комнате. Поставим вторую койку. Договорились?

— Я подумаю, — сказала Лиля. Она чувствовала легкость в теле, легкое головокружение. Чувствовала, что Жанна хочет с ней подружиться. И это нравилось Лиле. Она улыбнулась…

— Я попрошу Вайнштейна, — не отступала Жанна. — И он пробьет это дело. Ты произвела на него впечатление. Он даже мимо кабинета промахнулся, засмотревшись на тебя.

— Я подумаю… — повторила Лиля. — Я приехала сюда не за этим.

— Зачем же ты сюда приехала?

— Выяснить, кто ты такая. И вообще… — Лиля подыскивала слова. Долго.

Жанна не вытерпела:

— Что «вообще»?

— Ему сколько лет, а тебе сколько… — Лиля неопределенно развела руками, будто признаваясь в том, что нужного слова так и не нашла.

— Все ясно, — сказала Жанна. И добавила: — Что тебе ничего не ясно. Ты много раз влюблялась?

— Нет. Но случалось.

— В своих ровесников или на год-два старше?

— Примерно.

— Тогда слушай. — Жанна закурила, подвинула пачку с сигаретами Лиле. — У меня на этот счет такая теория. Жизнь состоит из нескольких полос. Полосы детства, юности, молодости, зрелости, старости… Именно внутри этих полос мы, как правило, ищем и не находим себе друзей. Я и Петр Петрович находимся сейчас на одной полосе. Это четвертая полоса. Полоса зрелости. Мы в разных концах этой полосы. Но полоса у нас одна. Поэтому возраст в данной ситуации не может быть предметом разговора. Как и в твоей полосе, Лиля, в нашей тоже важны чувства, совместимость характеров, взаимопонимание… И всякое другое. Я не знаю. Я не готова к этому разговору… Тем более что мы и встречались с ним всего три раза…