Будет сложно, даже очень сложно. Но я справляюсь. Обязательно справляюсь. Опускаю взгляд на все еще плоский живот, кладу руку и расплываюсь в счастливой улыбке. Ради него я справляюсь со всеми тяготами жизни, обещаю себе.

— Не ожидала тебя услышать. Что-то срочное? — хмыкаю на «заботу» мачехи.

Еще одна дурацкая привычка, появившаяся после печальных вестей. Если мне что-то не нравится, что-то идет не по-моему, я начинаю хмыкать, показывая собеседнику все свое недовольство.

— Сомневаюсь, что вам понравится тема, которую я планирую не только поднять, но и в ближайшее время воплотить в жизнь. У меня есть к вам заманчивое предложение, — замолкаю на несколько секунд, даю мачехе время, чтобы принять неизбежное. — Я знаю, что вы копите деньги, чтобы помочь сыну с покупкой автомобиля.

Кто бы мог подумать, что пьяный братец совершенно не умеет держать язык за зубами. Однажды он вернулся с очередной попойки, кажется, были проводы друга, и не сдержался. Именно это и стало моим козырем в войне за собственность.

— Ты на эти деньги можешь не рассчитывать, они тебе никогда не достанутся! Ты погляди, что она удумала? Ты ни копейки в дом не принесла, чтобы требовать что-то взамен.

Прикрываю глаза, прикусываю губы. Сложно держать себя в руках, но если еще и я сорвусь, то между нами точно не выйдет конструктивного разговора. Ну, или хотя бы чего-то более-менее на него похожего.

— Вы, конечно, правы. Деньги ваши, но их вполне хватит на первоначальный взнос, чтобы вы купили квартиру для себя. Дело в том, что квартира, в которой вы сейчас проживаете, по закону принадлежит мне. Я единственная, кому она принадлежит. Отец вам не говорил? — за долгое время из меня впервые вырывается смешок. — Я собираюсь ее продать, поэтому у вас есть месяц на поиски нового жилья. — делаю ударение на слове «моей» и улыбаюсь, ожидая негативного всплеска эмоций.

— Да как ты смеешься, шавка? Еще указывать мне будешь? Домой можешь не возвращаться!

Ох, как же долго до людей порой доходит истина.

— Я не планирую возвращаться в квартиру, где ничего хорошего для меня не было. Вы меня больше не увидите, можете в это поверить. И да, все документы на квартиру у меня, так что не думайте меня обмануть. Ничего у вас не выйдет!

— Не смей! Ты не можешь вышвырнуть нас на улицу, будто мы тебе чужие люди. Мы растили тебя, одевали и кормили! — она продолжает кричать, приводить бессмысленные доводы, только вот мне уже все равно.

После слов мамы Антона мне безразлично все, что окружает меня в этой жизни. Я пуста, из меня словно высосали все жизненные силы и бросили на произвол судьбы.

Ничего не хочется делать.

— Есть другой вариант, — снова замолкаю, давая осмыслить сказанное. — Вы переводите всю сумму, что накопили на машину для своего сына, плюс еще триста тысяч сверху.

Круговыми движениями глажу живот и представляю жизнь в деревне. Собственный дом, круглый год свежий воздух. Что может быть лучше? Уверена, что бабушка нас примет и поможет, а мы поможем ей. Она давно хотела баню, вот эти триста тысяч на нее и уйдут. Остальные деньги пойдут на малыша.

— Ненавижу тебя, дрянь!

Отстраняю от уха телефон, кладу его на подоконник и любезно предоставляю мачехе время высказать в мой адрес все, что у нее накопилось за столько лет. Семь минут. Семь минут она орала о том, какая я плохая и не ценю семью.

— Это так взаимно. Ну, так как вы решили поступить? — беру себя в руки и продолжаю разговор. Не стоит забывать, что мне нельзя нервничать.

Доктор клятвенно обещал молчать о моем интересном положении после моей истерики. Однажды на приеме я не выдержала, расплакалась и рассказала все с самого начала. С того дня, как не стало мамы и отца словно подменили. Доктор дал обещание молчать. И я верю, что он его сдержит.

Никто никогда не узнает про моего малыша.

— Я хочу видеть бумаги!

Рассматриваю отросшие ногти и недовольно цокаю, когда в голову приходит очередная дурацкая идея — постричь их. За время, проведенное в больнице, они отрасли и начали напоминать когти пантеры.

Я никогда не любила длинные ногти, они всегда меня раздражали, а сейчас особенно. Хотя… может, дело вовсе и не в них?

— Не вопрос, сейчас вышлю фото, — быстро фотографирую нужные документы и высылаю.

Благо заранее подстраховалась и приготовила нужные. Мне здорово повезло, что я постоянно таскаю их с собой в рюкзаке под подкладкой. Были бы они в квартире Антона, сомневаюсь, что в ближайшее время смогла бы их забрать. Его мать меня ненавидит и вряд ли бы пустила, а с отцом я так и не успела познакомиться.

— А ты не так проста, как кажешься, — мачеха недовольно цокает. — Продолжай.

— Вы правы. Я давно уже не та маленькая девочка, которая боялась слово сказать поперек. Я выросла! — даю понять, что шутить со мной теперь не стоит. — Кстати, когда отец решит поскандалить, напомните ему, что еще три года назад я предупреждала его насчет квартиры. У него было два года, чтобы накопить для меня первоначальный взнос. И да, сделайте так, чтобы я исчезла из вашей жизни и жизни тех, кто решит меня когда-нибудь найти.

Знаю, что идея исчезнуть из города, раствориться, словно меня и вовсе не было, звучит крайне абсурдно, но я правда не хочу, чтобы о обо мне кто-то знал. Я просто не смогу жить в мире, где каждая улочка напоминает о нем. Про ребят я даже думать не хочу. Слишком больно. Да и не знаю я, жив ли кто-то. Мне ничего не говорят. Ощущения, словно отрезали от мира.

— Ты сумасшедшая? Как я это сделаю?

Пропускаю мимо ушей очередную тираду, полную гнева и желчи. Взгляд натыкается на блокнот. Темно-зеленый, с черной закладкой. На ней белой нитью выбито «Black Raven». Блокнот со стихами.

Моя тетрадь осталась у него, а его… здесь. Со мной.

Словно прощальный подарок с небес.

— Не забывайте, что документы на квартиру все еще у меня и живете вы в ней на птичьих правах. Не поможете мне — вылетите из квартиры. А сейчас я предлагаю вам замечательную сделку — вы отдаете ту сумму, что накопили на машину, и триста тысяч сверху. Уверена, что кредит на такую сумму вам одобрят, и я спокойно уеду. Заметьте, что я прошу сумму в два раза меньше первоначального взноса.

— Ты оставишь нам квартиру? — звучит недоверие в голосе мачехи.

— Да.

— Хорошо. Я все сделаю, как ты просишь.

В больнице провожу еще несколько дней и, собрав сумку с вещами, которые мне заранее принес сводный братец, покидаю и больницу, и город. Больше меня здесь ничего не держит. Только университет, но я планирую перевестись на заочную форму обучения, подав заявление в электронном формате.

— Может, хватит? — лениво произносит Карим.

Смотрю на него и еле сдерживаюсь, чтобы не врезать по самодовольной морде. Сидит весь такой счастливый, что аж бесит.

После инцидента с Алей, недолго думая, я заехал в магазин, набрал бухла и ломанулся к Матвею, заранее того предупредив. Мысль о том, что друг будет мне не рад, меня тогда не посетила. Оказалось, что я даже вовремя, застал Карима, который собирался уезжать к себе, но, увидев мою кислую рожу, достал телефон и, позвонив Софии, сказал, чтобы она с детьми его не ждала. Какой ответственный семьянин, аж бесит.

Бесит гребаное счастье, которое есть у них, но нет у меня и Матвея. И если у того все наладится, то мне придется потрудиться, чтобы принять произошедшее как должное. Все-таки это прошлое, а его ни вернуть, ни исправить. Остается только жить с ним.

— Что ты хочешь этим сказать? — останавливаюсь и впиваюсь в него непонимающим взглядом. Меня трясет, хочет разнести тут все к чертям. Останавливает только то, что Матвей за такое уложит на лопатки на раз-два. Кто бы что ни говорил, но мне до его комплектации бодибилдера далеко. — Чтобы я вернулся и простил ей сделанное? Так я простил! Представляешь? — с психом развожу в стороны руки и усмехаюсь. Да, вот такой вот я подкаблучник, что простил.