Я устал, чертовски сильно устал за день. Выдохся физически. Сейчас бы завалиться на этот диван и вздремнуть часик-другой. Да только сейчас, когда рядом со мной ребенок, я никак не могу позволить себе такой роскоши. По крайней мере, пока не доставлю его домой. В целости и сохранности, естественно.

— Расскажешь?

— Что? — спрашиваю, откидываясь на спинку дивана и вытягивая ноги. — Что ты хочешь знать?

Смотрю на сына, что забрался на подоконник с ногами и удобненько так устроился. Я не знаю, радоваться или грустить, что по чье-то глупой выходке я потерял столько лет. С одной стороны, я не видел его первые шаги и не слышал первое «папа», но с другой — этот кто-то, кто лишил меня всего этого, сберег мою нервную систему, и я не слышал его крики по ночам. Сейчас, если копнуть глубоко в прошлое, я не знаю, как отреагировал бы тот Антон. Тогда мне важна была сцена и моя Аля рядом. О детях и речи не могло идти.

Стоит ли сказать доброжелателю, который обрек две жизни на муки, спасибо?

Сложный вопрос. Потому что, несмотря на мои сомнения в самом себе, я горжусь тем, что у меня есть такой замечательный сын. А еще мне до ужаса интересно узнать имя доброжелателя. Кому было выгодно наше расставание? Кто за всем этим стоит? Ее мачеха, конечно, мегера та еще, но не думаю, что она могла инсценировать смерть падчерицы. Да и отец, каким бы козлом он ни был, любил Алю. По-своему, но любил. Защитником он был хреновым, и Аля права, что без них ей жилось бы лучше.

— Ты до сих любишь маму? — Антон коленом подпирает подбородок и смотрит на меня таким пронзительным, серьезным взглядом, что я на мгновение теряюсь с ответом.

— Это так важно?

— Судя по тому, как ты на нее смотришь, да. Ты не думай, что я маленький и не замечаю ничего. Я все понимаю и то, что ее начальник ей не нужен. Но только ты почему-то не хочешь этого замечать, как и многих других вещей. В тебе живет ревность. Знаешь, тебе бы от нее избавиться и посмотреть на все под другим углом. Ты будешь в шоке, отвечаю, пап.

Эм… и что я должен на это ответить? Нет, я понимаю, что мой сын умный, порой даже слишком. Но чтобы говорить родному отцу в лоб, что он тормоз, надо быть бессмертным. Или полностью отбитым на голову.

— Антон, — запускаю пальцы в волосы, не зная, что на это ответить. Я ошарашен, честное слово. Он ребенок, хоть и смышленый. Но ребенок. — Давай мы с мамой сами разберемся, ок?

— Ладно, как скажешь, — произносит обиженно и отворачивается к окну.

— Так, берем то, за чем сюда приехали, и двигаем дальше. А то нас твоя мама обоих четвертует.

— Хорошо.

Кивнув, понуро отправляюсь в комнату. Неужели я действительно похож на твердолобого и не замечаю очевидных вещей? То, что изнутри меня жрет ревность, понятное дело. Всю неделю я на взводе. Лишний раз боюсь ей слово сказать, чтобы она не вспылила, да и я следом за ней. Знаю, чем это закончится. Помню, как мы мирились раньше.

Вряд ли сейчас она простит мне такой способ примирения.

Захожу в комнату и кидаю тоскливый взгляд на приставку. Есть за мной грешок — люблю порубиться в стрелялки по вечерам. Но разве это можно сравнить с тем, что я желаю сделать приятное сыну? Меня прямо распирает от желания подарить ему самое ценное, что у меня есть. А за последнее время из ценного только эта игрушка.

Конечно, я с легкостью мог купить приставку со всеми прибамбасами в магазине, в котором мы проторчали целых два часа выбирая новый телефон. Но не купил. Во-первых, модели были не из новых, во-вторых, видеоочков в наличии тоже не имелось. Тогда меня и посетила шальная мысль: а что, если подарить свой? Отчего-то тогда мне эта идея показалось потрясающей.

— Алло, — отвечаю на звонок, запихивая в спортивную сумку стопку игр.

— Где мой сын?

Нежный голос проникает вглубь меня, растворяется и растекается по телу, согревая давно атрофированные органы. Так мне казалось раньше. Я привык, что многие считают меня бесчувственной глыбой и стараются избегать в общении. Если честно, я до сих пор не понимаю, как так получилось, что Карим и Матвей не отвернулись от меня.

— Скоро приедем, — отвечаю, расплываясь в счастливой улыбке. Зажав телефон между ухом и плечом, застегиваю молнию на сумке. Собачка заедает, не желает работать, вынуждая в таком положении топать на поиски сына. В гостиной его не нахожу, но по шуму, доносящемуся из кухни, понимаю, где он. Обнаружив сына стоящим около открытого холодильника с кислым лицом, тихо продолжаю: — Думаю, что часа через два будем дома.

— Отлично. Жду, — Аля сбрасывает, так больше ничего и не спросив. И почему она позвонила мне, а не Антону? Я могу это у нее спросить, мне даже интересно, как она будет выкручиваться. Что-то мне подсказывает, что она скажет о перепутанных номерах. Но это невозможно! Невозможно перепутать «Антон» и «сын» в телефонной книжке.

— У тебя всегда так? — кивает на пустой холодильник сын.

— Я дома только ночую, так что да — всегда. Поехали, поедим где-нибудь.

— Не-а, поехали сразу домой. Дома поедим.

— Хорошо.

— О, у нас сегодня картошечка, — кричит Антон, стоит зайти на кухню, где вовсю витает потрясающий аромат. — Пап, чего стоишь в проходе как не родной? Проходи скорее.

Не могу пошевелиться, ноги будто вросли в паркет и пустили корни. Стоило мне переступить порог кухни, как меня парализовало от увиденной картинки. Аля, моя Аля. Стоит у плиты, ужасно сексуально пританцовывает и поет себе под нос нечто неразборчивое. Она и раньше так готовила — ничего не изменилось. Аля не замечает нас, у нее в ушах наушники-капельки, и сейчас я этому даже рад. Давно не видел ее такой свободной, немного окрыленной, что ли.

Сглатываю, жадным взглядом скользя по стройной фигуре. Я готов ее съесть прямо сейчас. Вот прямо на этом кухонном столе, за которым тихо сидит сын. Сын! Это конкретный такой стоп-кран. При нем ничего лишнего делать нельзя, чтобы не привлекать ненужного внимания. А хочется… до дрожи в пальцах хочется. Особенно когда она пританцовывает и совершенно никого вокруг не замечает. Хочется подойти к ней, пальцами провести по оголенной пояснице, которую не в силах прикрыть свободная футболка. Свободная и короткая — чистый секс. Ну а если ко всему этому прибавить лосины, что обтягивают ее ножки, словно вторая кожа, то это улет. Мозг плавно переплывает в горизонталь и начинает тонуть в розовом киселе.

— Черт! Какого хр… — Аля оборачивает и взвизгивает, встречаясь со мной взглядом.

Смотрю на нее, как пришибленный. Не надо быть экстрасенсом, чтобы понять, как сильно я ее хочу. Не просто тело — этого мне мало. Я хочу ее полностью: тело, душу, сердце. Хочу по-прежнему любить и быть любимым. Ею.

— Прости, мы не хотели тебя отвлекать. Кстати, классно танцуешь, — голос хрипит, выдавая все мои желания. Прикрыв сумкой стратегически важное место, спешу в гостиную. Мне нужно время, чтобы прийти в себя, а лучше холодный душ. А лучше она…

Поставив в угол спортивную сумку, запускаю пальцы в волосы и обреченно вздыхаю. Мне слишком хреново, чтобы мыслить здраво. В голове каша, а ее я ненавижу с детства, в любом виде. Я всегда стараюсь ее избегать, как в голове, так и в еде. Конечно, в еде это сделать в сто раз проще. Особенно в моем-то возрасте.

Как до нее достучаться? Какими методами объяснить, что я далеко не мираж и уже никогда не исчезну из их жизни? Она сторонится меня, делает вид, что я игра ее воображения, но это далеко не так. Я живой, черт возьми! И я все чувствую.

Забегаю в ванную, ополаскиваю лицо холодной водой. Немного помогло, уже лучше. В кухне появляюсь, когда Антон расставляет на столе тарелки и вилки.

— Помочь? — киваю на банку с малосольными огурцами, которую он пытается открыть спустя минуту.

— Ага.

Справившись с банкой, передаю Антону. Он быстро достает самые красивые, по его мнению, огурцы в тарелку и с довольной улыбкой садится рядом со мной за стол. Аля ставит деревянную подставку и водружает на нее сковородку. Нос улавливает знакомый аромат, и я расплываюсь в улыбке. Готов поставить сто баксов, что картошка с шампиньонами. Она и раньше мне ее готовила, стоило только попросить. С поджаристой корочкой, со свежим укропом. Все как я люблю.