— Чтобы я больше тебя с этим уродом не видела, ты услышала меня? Отвечай, когда с тобой разговаривают!

— Да какого вы себе позволяете? — с ужасом вырываю руку из захвата мачехи и упираюсь поясницей о кухонный угол. — Не смейте меня трогать! Вы мне не мать и не имеете права на меня кричать и тем более воспитывать.

— Да как ты смеешь?!

Бабах!

Голова дергается в сторону, лицо обжигает алым пламенем. Находясь в недоумении, растираю щеку и со всей ненавистью, что только есть во мне, смотрю на женщину, что возомнила себя здесь хозяйкой. Да какое право она имеет указывать, как мне жить? Она чужая, всегда была для меня чужой. И никогда не станет родной.

Адская боль прожигает щеку, текут слезы адской ненависти и жалости к себе. В какой момент моя жизнь покатилась в пропасть, когда я перестала следить за событиями, которые могут выйти мне боком? Женщина, что только что посмела поднять на меня руку, чувствует себя уверенной и считает, что правда за ней. Я понимаю, что мне бессмысленно сейчас с ней разговаривать, а еще понимаю, что пора отцу напомнить про квартиру. Я не хочу и не могу больше жить в этом аду.

Черта, на грани которой мы ходили последние полгода, стерта.

— Не смейте меня трогать! — произношу четко по слогам каждое слово и делаю уверенный шаг в сторону, мечтая как можно скорее провалиться в пропасть или лучше испариться из этого ада.

— Я спрашиваю еще раз: ты меня услышала? — от громкого крика закладывает уши и желание сбежать из дома усиливается.

Я не отвечаю, намеренно игнорирую ор ненавистной мачехи и спешу к выходу. Это не первый раз, когда мы разговариваем на повышенных тонах, но точно первый, когда дело может дойти до кровопролития.

Делаю решающий шаг на выход и вскрикиваю от боли в затылке. Скопившиеся ранее в уголках глаз слезы ручьем стекают по раскрасневшемуся лицу, мне хочется орать от нестерпимой боли, но я молчу. Несмотря на то, что макушку простреливает адская боль, вызывающая чувство снятия скальпа на живую, я позволяю себе лишь скулеж раненой собаки. Понимаю, что если проснется отец, то мне вдвойне не поздоровится.

— Проклятье! Отпустите меня немедленно! — взвизгиваю, когда мегера позволяет себе недопустимое для человека поведение. — Что вы о себе возомнили? Отпустите мои волосы. Мне больно, черт возьми!

Я брыкаюсь, пытаюсь выкрутиться и укусить ее за запястье, но ее ловкости стоит позавидовать. Ведьма только и знает, что смеяться над беззащитной девушкой. Ей меня совершенно не жалко, для нее я всегда была обузой. Уверена, мое исчезновение она будет праздновать своим излюбленным способом, шампанским и клубникой в молочном шоколаде.

— Хватит! — кричу, срывая голос и изо всех пытаясь выкрутиться из захвата и освободить клок своих волос.

Краем глаза замечаю, что на крик прибежал братец. Стоит и скалится у стены, паскуда редкостная. Я давно начала замечать, что он хочет от меня того, что я не могу ему дать. И дело не в том, что мы сводные, все намного прозаичнее — у меня в голове не укладывается, как можно спать с нелюбимым.

— Еще раз повторяю, чтобы больше тебя рядом с ним не видела!

Иногда мне кажется, что у этой женщины на меня есть коварный план, который в ближайшее время она собирается воплотить в жизнь. В последнюю неделю я стала замечать это особенно четко. Кидаю взгляд на братца, чтобы лишний раз убедиться в планах мачехи, и чувствую, как мерзкий липкий страх с ног до головы окутывает тело.

— Дай я с ней поговорю. Уверен, она меня послушает, — заливается соловьем мерзавец.

Дергаюсь, с ужасом смотрю на него и, почувствовав мнимую свободу, отступаю назад. Страх настолько велик, что я забываю про больную ногу. Неаккуратно ступаю и вскрикиваю от новой простреливающей лодыжку боли. Падаю на колени и забиваюсь в угол, чтобы хоть как-то себя обезопасить. Что-то мне подсказывает, если братец решит пойти до победного, мачеха ему слова не скажет.

— Отойди от нее! — холодный, как сталь, голос Лисова звучит за гранью разумного.

Поднимаю голову и расплываюсь в глупой улыбке. Я не знаю, как он догадался, что я нахожусь в смертельной по моим меркам опасности, но безумна рада, что здесь и сейчас он стоит передо мной. И пусть его кулаки сжаты, пусть мышцы напряжены до предела, пусть он стоит и едва не извергает пламя в сторону врага — я чувствую себя защищенной.

— Молодой человек, немедленно покиньте мою квартиру. — Удивленным взглядом впиваюсь в мачеху и пытаюсь понять, а когда это квартира стала ее. Я не помню, чтобы отец пытался переоформить мои квадратные метры на чужого человека.

— Ты кто такой? — запоздало приходит в себя братец и сразу попадает под убийственный взгляда Антона.

Ох, как не вовремя он проснулся и явился на кухню.

— Стой, где стоишь, — Антон произносит спокойно, обращаясь к (не)брату, и протягивает мне руку. — Вставай.

Недолго думая, я приподнимаюсь и уверенно протягиваю руку в ответ. Почувствовав крепкую опору, опираюсь на здоровую ногу и встаю, стараясь не думать о боли. Она везде. Окутывает тело, рвет душу на маленькие части и злорадно хохочет. Ей явно нравится происходящее, и была бы ее воля, спектакль бы продолжился.

От Антона не скрываются мои нелепые попытки замаскировать ухудшения произошедшего ранее инцидента. На секунду он прикрывает веки и втягивает в себя воздух. Делаю вывод, что так он успокаивается, и решаю ему не мешать. Незачем лишний раз злить человека, предела которого не знаешь. Вдруг он сейчас кухню разнесет, психанет и уйдет без меня. И что я буду потом делать?

— А то что? — не думая о своем здоровье, по собственной глупости нарывается братец. — Куда ты ее тащишь? Эй, слышишь, убери от нее свои грабли.

Антон останавливается и смотрит на меня с такой милой улыбкой, что становится страшно.

— Погоди секунду, сейчас пойдем.

Я догадываюсь, что последует дальше. Жмурюсь и закрываю ладонями глаза, чтобы этого не видеть.

Правда, недостаточно.

Сквозь не до конца сомкнутые пальцы я отчетливо вижу, как Антон разворачивается и резко наносит мощнейший удар в солнечное сплетение врага. От боли братец сгибается пополам, с грохотом падает на колени и хватается за грудь, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Ему слишком больно, в его глазах пылает ненависть и обещание скорой мести мне. Я дергаюсь и отворачиваюсь, чтобы не видеть его ненависть.

— Да как ты смеешь? — из последних сил кричит мачеха. — Кто ты такой, чтобы приходить в мой дом и избивать моего сына? Да я на тебя заявление напишу. Сидеть будешь, мерзавец! — она падает на колени и обнимает своего сына, который до сих пор пытается привести в норму дыхание.

Смотрю на картинку, что стоит перед глазами, и на ум приходит только одно: дешевый спектакль и плохие актеры. Такие люди не вызывают ни капли жалости. Ее просто нет, потому в таких людей нет ни капельки человечности.

— Аль, беги в комнату, собери все самое необходимое на первое время, — слова звучат спокойно, а вот глаза очень сильно просят послушаться и сделать все так, как просит парень.

— Антон, — собираюсь объяснить, что мне некуда идти, но острый, как лезвие, взгляд останавливает.

— Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась, — это произнесено таким тоном, что я просто не в силах сопротивляться.

Забывая про больную ногу, в комнату несусь, как раненая лань. Замираю только на пороге, чтобы собрать мысли в кучу и взять необходимые на первое время вещи. Достаю из шкафа большой ранец, на его дне под подкладкой я храню документы, в спешке закидываю в него все самое необходимое, что может потребоваться в ближайшие несколько дней: лекционные тетради, обязательный атрибут, без которого никак нельзя находиться на парах, а пропускать их я не намерена, сверху оказывается небольшая косметичка, чтобы наутро замазать синяки, которые обязательно дадут о себе знать, сверху умудряюсь запихнуть зарядку от телефона и пару кофточек. В растерянности оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, что еще забыла из необходимых на первое время вещей.