Он видел, что Лиза и летчик пытаются укрыться от огня.

Лучше бы им поскорей убираться отсюда, сказал себе Блюм. Улетайте.

Вам пора, Лиза. Давайте.

Он положил голову обратно на землю. Послышался рокот пропеллеров. Он жалел только об одном: что не пристрелил проклятого шофера.

— Натан! — звала Лиза, глядя вниз полными ужаса глазами. — Натан!

Она хотела выпрыгнуть из самолета, но пилот обхватил ее обеими руками и удерживал, пытаясь успокоить.

— Натан, нет, нет!

— Нам пора лететь! — кричал пилот. — Огонь слишком плотный! — Он распластался по полу. Они видели немцев, бегущих через поле. Те были в каких-нибудь пятидесяти метрах от самолета. Пилот дотянулся до ручки дверного люка. — Взлетаем.

— Нет! Нет! — продолжала кричать Лиза, сопротивляясь всеми оставшимися у нее силами. — Натан! Натан! Он должен полететь с нами!..

Когда закрывали люк, она посмотрела на него в последний раз, в бессильном ужасе, не замечая вражеского огня. Я видел, как он лежал там. Глаза его застыли и потускнели. Не знаю, может быть, какая-то жизнь в нем еще теплилась. Но страха не было. Ни малейшего намека на страх. Может быть, сожаление. От того, что она улетает. Это прозвучит безумно, но я видел улыбку на его лице.

— Это невозможно, — пилот оттащил ее внутрь самолета. — Он умер.

— Нет! — она продолжала вырываться из его объятий. — Он не умер! Не умер!

— Его больше нет! — прокричал пилот и захлопнул люк.

— Нееееет! — навзрыд повторяла она, когда до нее окончательно дошло, что они бросили его. — Нет, нет, — твердила она, и слезы текли по ее лицу. — Это должна была быть я. Вы не понимаете, я должна была погибнуть. Не он, а я!..

Она подбежала к иллюминатору и смотрела на землю, продолжая выкрикивать его имя.

— Натан! Пожалуйста, вставай…

— Все, мы должны убираться отсюда, — крикнул нам один из пилотов. — Держитесь!

Пропеллеры вращались все быстрей, двигатели набрав обороты, загудели. Самолет поехал вперед.

— Вы не понимаете! Это я должна была умереть! — повторяла она, всхлипывая. — Не он, а я! Натан!

— Вы оба, пристегнитесь! — скомандовал пилот. — Мы взлетаем. Жестко.

— Нет, пожалуйста, не улетайте! — она бросилась к люку. — Не надо! Не надо! — не успокаивалась она, пока самолет разгонялся. — Не бросайте его…

Ее пальцы впились в ручку люка.

Я схватил ее и оттащил на сиденье. Пристегиваться времени не было. Самолет уже катил очень быстро. Я почувствовал, как «Москито», преодолевая силу притяжения, несется по ухабистой взлетной полосе.

А я просто держал ее как можно крепче. Она рыдала мне в плечо, вновь и вновь повторяя его имя.

В тот момент я поклялся, что никогда не отпущу ее.

Так вот как все кончится… — сказал себе Блюм.

Люк самолета закрылся. Лиза была в безопасности. Он слышал, как загудели двигатели.

Не так уж все и плохо.

Улетайте, — твердил он. Улетайте скорей. Вам пора.

Гул двигателей становился все громче.

А потом все стихло.

Свет, даже если это было лишь слабое свечение луны, превратился во вспышку, подобную вспышке сверхновой. Ему показалось, что он услышал гул взлетавшего самолета. И еще показалось, что он сделал круг над полем, помахав на прощанье крыльями.

Он испытал прилив гордости. Лео направлялся в Англию. Со всем тем, что было у него в голове. Стросс и Донован будут довольны. Он сдержал слово. Он выполнил задание.

И Лиза… Она была в безопасности. Он о ней позаботился. Как и обещал. Эту свою клятву он тоже сдержал.

Ямочки. Он улыбнулся. Он видел их в последний раз, когда она улыбалась ему в лесу. Не сердись на меня. Я дал клятву. Наш Моцарт сложился в последний раз. Помни об этом и сохрани обе половинки.

Да нет, все не так уж плохо.

Он услышал голоса, но не мог определить, были ли они рядом или далеко от него. И были ли его глаза открыты или закрыты. Какое это теперь имело значение? Алия. Почему именно это слово сейчас пришло ему на ум? Впервые, когда он читал из Торы. Шаг, который отделяет мальчика от мужчины. Он дал обещание однажды вернуться на Святую землю.

— Человек может принуждать всех своих близких отправиться на Святую землю Израиля, — говорил ребе Лейтнер, — но так и не убедить ни одного из них уехать.

Он впился ногтями в мягкую землю, на которой лежал.

Папа, я ведь говорил тебе, что мне не надо уезжать.

Ночь его отъезда была темной, нервы были напряжены до предела. Он еще не стал мужчиной, но уже не считал себя мальчиком.

— Я не хочу уезжать, папа, — твердил он, собираясь в дорогу. — Кто позаботится о ней, если меня не будет?

— Ты должен ехать, — сказал ему отец. — Я освобождаю тебя от данной клятвы, Натан. Ты больше не можешь ее защитить.

— Нет, могу, — с вызовом ответил он.

— Нет, не можешь, — отец покачал головой. — Больше не можешь. В той жизни, что нас ожидает, помочь может только сам Господь. Но есть нечто более важное, что ты в состоянии защитить. Ты доставишь Мишну в безопасное место. Таким образом ты защитишь нас всех, сын мой. Нашу историю. Традиции. Не только свою сестру, а всех нас. Ради этого ты должен уехать.

— Но, папа…

— Хорошее видится на расстоянии, Натан. Ты не забыл? — сказал отец. — Это большая честь. — Он положил руки Натану на плечи. — И для этого был выбран ты, сын. Держи… — отец снял свою шляпу и надел ее на голову Натану. — Она твоя по праву. Ты теперь взрослый мужчина. И помни, шляпа — это не просто предмет одежды, это твой статус. То, кто ты есть.

Натан испытал такую же гордость, как в тот день, когда он впервые поднялся на кафедру и читал Тору. Отцовская бородка топорщилась, он улыбался. Отец погладил Натана по щеке. — Ты ведь все понимаешь, сын?

К нему подбежал немецкий солдат. Дуло его винтовки было направлено прямо в грудь Блюму, палец лежал на спусковом крючке.

— Да, папа, — Блюм смотрел отцу в глаза. — Думаю, я тебя понимаю.

Госпиталь для ветеранов

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, — старик пошевелился в кресле, подняв на дочь запавшие, покрасневшие глаза, — что женщина, которую я держал в объятиях в самолете, — это твоя мать.

Дочь, все это время не отпускавшая его руку, кивнула. Ее глаза наполнились слезами.

— Да.

— Я поклялся, что никогда ее не отпущу. И не отпускал. Шестьдесят лет.

— Папа… — Она нежно прижалась щекой к его руке.

— Когда мы приехали в Штаты, она назвалась своим вторым именем, Ида. Так с ним и жила. Все эти годы. Как ты теперь понимаешь, было много такого, что нам хотелось бы оставить в прошлом. Мы, как и ее брат, поселились в Чикаго. Ведь там жили наши единственные оставшиеся в живых родственники.

Она впервые узнала истинную историю знакомства своих родителей. Единственное, что она слышала, — это то, что они познакомились «в лагере», но без особых подробностей.

— Ох, папочка…

Уже перевалило за полночь. Ей разрешили задержаться. Ночная сиделка периодически заходила к ним — то чтобы забрать тарелку, то чтобы принести лекарства, но ему дали возможность рассказать историю до конца. Все это время он сидел. Воспоминания лились из него нескончаемым потоком. Воспоминания, которые он прятал в самых потаенных уголках своей души. Лишь изредка он прерывался, чтобы смочить пересохшее горло.

Наконец он закончил и какое-то время просто сидел молча.

— Так что видишь, никакой я не герой. Я даже не смог уберечь человека, который спас мне жизнь. А что касается этой фотографии… — Он взял фото, где их награждают крестом «За выдающиеся заслуги». — Крест вручают не мне. Его вручают сестре, его единственной родственнице. Вы, наверное, не заметили в этом ящике маленькую табличку «Лейтенанту Натану Блюму, Армия США». Это он герой. — Старик покачал головой. — Твой дядя. Не я.