Тени выскальзывали из террора заманчивых бутонов, которые лоснились

Блеском черных хвостов и плетей, – от них веяло траурной вуалью,

И месса ее дуновений накрывала обман прельщенных садизмом червоточин,

Благоволя дьявольским шантажам соблазнять топи окунувшихся в их плен фруктов:

Покоренные сладостью фантасмагорий и фантазий, они купались в медовой неге

И распускались кожурой, подобно тому как змеи сбрасывают кожу, обласкивая могилы.

Похоть расцветала, привлеченная тенью перепончатых крыльев, нависших над лозами

Из экзотических цветов и антрацитовых кнутов, что лоснились червоточинами

И эфемерными стигматами, переливавшимися на нектароносных лепестках:

Они блестели, как плоды, сиявшие привлекательной кожурой, и их мякоть

Истекала от нечестивого возбуждения, набухая прозрачными каплями,

Когда блудное пиршество голодных нетопырей облизывало своими жадными языками

Розовую сферу цветков, облаченных в ошейники из шипов и черные покрывала вуалей.

Плети склонялись перед еретическим благоуханием, струящим молочные капли плоти:

Она, возбужденно дрожа, скользила к фаллическим притяжениям и соблазняла

Своею медовой одержимостью мимолетные миражи, которые увязали в лепестках роз

И первородном грехе, – их краснотой налившиеся обрамления затачивали клинки,

Проникая в мистические бассейны удовольствия, когда они, переливаясь томным вожделением,

Окутывали предчувствия экстаза гипнотизмом змеи, извившейся в дразнящем сплетении

С башнями и алтарями, над которыми нависали оголившие лезвия мечи, подобные скорпионам,

Чьи жала замирали над добычей, обещая ей темный рок, который путался среди терний.

По глади цветущих ложбин и бедер текли ядовитые соблазны, когда лоснящиеся чернотой хвосты

Окутывали влажные лабии и щели, дрожащие в чувственных ласках языков, чьи мессы

Разбухали янтарной медовостью, которая украшала плоды эйфорией блудных извиваний жал:

Их обольстительные ловушки расцветали на лозах, вонзая антрацитовое острие в капканы,

Дабы взлелеянные раем грехи принимали искусительный облик змея, точащего пороком плоды

И затаившегося среди красных арок, чьи цветущие анфилады были усыпаны клинками мечей.

Колющие ласки скорпиона, проникнувшие в плоть цветка,

Облачали в дрожащий экстаз бутоны, ныряя в их сокровенный искус:

Они прятали в букетах похоть, благоденствуя среди первобытных шабашей,

Что пронизывали эфемеры удовольствий, как черные кинжалы, воздетые над алтарями.

В грехе купаясь, стада людей порочных склонялись над водопадами запретных наслаждений,

Которые изливали масла, как кущи тернистых роз, благословленных на истязания, – среди змей

В эфире надменном рея, опускались лепестки в кощунство ядовитых метаморфоз и форм:

Они касались нежных извращений темным ореолом кружева, покрывшего вуалью лозовые гроты,

И дремали в разврате их ядовитых нектароносных цветков, обласканных нимфами

И похотливыми сатирами, чьи тени, расцветая в полумраке, обнажали ложа блуда и любви,

И те, восхваленные ритуалами вакхических пиров, лелеяли совокупления истовых грешников,

Возникая как роскошные исчадия, распустившиеся в экзотическом аду.

Деревья запрета, лелея змеиные святилища, переплетались развратными извивами тел,

Что тянулись к соблазну с очарованием токсичных цветков: они устремлялись в вуалевый поток,

Источавший благоуханные зелья и наркотические напитки одержимых ядами зверей,

Которые проглатывали совершенство медовыми устами и, привлеченные червоточинами,

Развлекались в брызгах сладостных фонтанов, что кровью пузырились, как ванны,

Наполненные для сластолюбивых оргий, плоды коих апокалипсисом и пунцовыми лозами

Разрастались, покачиваясь над порочной вакханалией и сверкая гладкой кожурой,

Дабы искусить сады, отвратившиеся от греха блудным багрецом своей наружности.

Дьявольские козни вырывались из плотских утех, затерянных в забвениях фантазий и игрищ,

Которые бушевали в очарованных любовными забавами бутонах, презревших стыд.

Они изнеможением эротизма влекли, искушая благоуханий томные будуары

И дразня цветущие спазмами арки, увязнувшие в дрожи экстаза, который извивался меж ног,

Как хитрый хищник, чьи ласки окружали мехами альковы плетей и цветущих связыванием садов.

Густела медовая поволока, окутывающая лозы черных змей, словно их пленительный обман

Оказался вовлеченным в страстное домогательство, очарованное красными углами комнат:

Их стоны доносили коварный и дьявольский хорал, чьи молебны разносились над кольями,

Вознесшимися остриями к цветам нежным, что к фетишизациям и мессам тяготели.

Алчущие зла и разврата глаза, глядящие из черноты,

Наслаждались сатанинскими сеансами,

Извращенная любовь коих улавливалась

В глубоких полусферах арок, объятых ударами хлыста,

И застланные дымом красных свечей, обмякшие в истоме тела

Дрейфовали над зияющей бездной комнат,

Когда инструменты дисциплины

Становились их единственной истинной любовью,

Распахнувшей портьеры ниш навстречу дьяволу,

Надменно взирающему из глубины алого алькова.

Вздымая ядовитые клубы к шелковым фильтрам пряных от крови губ,

Эротическая атмосфера комнаты накалялась блудными ожогами,

Когда красные свечи клубились в экстатических мессах, роняя капли алого воска

На черный бархат лож, обуянных колющими ласками поцелуев, подобных скорпионьим жалам.

Пунцовые абрисы губ наливались сладострастной любовью, повергая в возбужденный конфликт

Щели черных алтарей, фасцинируемых афродизиаками кожи, что лоснилась резким запахом,

И эбеновый мрак расползался, накаляя будуары жаром едких, воспрянувших в садомазохизме фитилей.

Алые витражи обволакивали красным светом потусторонние, мистические фетиши,

Что средь багровых топей увязали, проклиная мученические экстазы,

И очарованные наготой шипов алтари, купающиеся в роковых эссенциях.

Они кровавую, цветочную луну украшали нагими шипами и облачали ее в латекс,

Когда она, прокаженное доминирование укрощая, скиталась в меховых накидках,

И рабские альковы, погруженные в скрип гладкой и лоснящейся кожи,

Заключали в тиски темноту насилующих затмений, что вуалью подчинений и агрессий

Вырывались из связанных красными веревками будуаров.

Их перепончатые крылья, как ужасные предзнаменования, щерились из полумрака,

Окружая пурпур бархатных занавесей вульгарной красотой плетей,

И те, хлеща по антрацитовым балдахинам, сливались с пунцовыми накидками,

Что распускались бутонами, благоухающими садизмом и цветущими в пороке и грязи.

Поднимавшиеся на ущербе кровавой, волчьей луны, порнографии истекали алым воском

Свечей, что развратно тлели в глубине черных будуаров, и их психоделическая эротика

Инициации блаженства заволакивала фантомной краснотой инстинктов, распустившихся

В темноте будуаров бессознательного, что цвели, как спиритические сеансы,

Которые развратную глубину затеняли портьерами, столь же алыми, как и ночной прилив,