Вырывались из алькова, как вой бродячих псов, скрепленных шипастыми ошейниками

И призывающих связывания демонической госпожи овеять их траур

Темными девиациями страсти, тлеющей среди борделей из красных свечей.

Они взмывали аперитив демонических лобзаний к блудным мистификациям любовников,

Распятых на черных диванах, словно искусительные видения, явившиеся святому Антонию.

Табу пали перед красотой алчных порнографий, возжелавших любвеобильного садизма,

И он, окуренный краснотой догорающих во тьме свечей, чей шлейф пронзал деревянными кольями будуары,

Расцветал, как библия, что проповедовала убийство и любовь: ее алые шлейфы тлели над ложами,

Принуждая их бороться за власть клинка, когда ярость доминирования струила психоделически багровый свет, льющийся из ламп,

Которые блудом обволакивали соблазны кровоточащих губ, благословляя их на поцелуи, исторгающие властные приказы

И благоденствующие среди неутолимой жажды тирании и мученически аппетитных сеансов.

Опутывая стеблями насилие, будуары сада сбрасывали чешуйчатую кожу,

Обрамляли танины распутных постелей поцелуя, в котором ад, как оскал,

Вкушал потенцию инфернально-преступных бутонов, лелея каждый их вздох,

Размазанный кровью на шелках балдахинов, что зловещие бордели прятали в своих алтарях.

Они трепетали, как созревшие в наготе плоды, желанно прянувшие к экстазу черно-алых альковов,

И будуары их проникались возбуждением, алея витражными стеклами сквозь жажду садизма,

Что разрастался и ширился, и вовлеченные в удовольствия занавеси, пронзенные изгородью жал,

Скрывали уязвимую наготу, когда ее невинный образ прорывался сквозь клыки, объявшие шелка.

Блаженно раскрывались распухшие пунцовой ненавистью губы, вкусившие отравленные нектары:

Они заволакивали бредом стигматы блудных поцелуев, которые высасывали кровь

Из щелей и бутонов, чьи лепестки дрожали, скалясь от ярых укусов, кровоточащих на стенах.

И гобелены кружащегося средь ароматных логов будуара застилали ниши перепонками крыл,

Когда кожаные ремни обвивали тело подобно любовным извивам змей, благоухая

На пышно-ядовитых формах, как эротическая угроза, затаившаяся хищными намерениями

В тенетах красных веревок и сетей, что блаженствовали среди багровых отсветов ламп и люстр.

Сладостная воля садомазохизма проскальзывала в неге кнутов, дурманя роскошь ритуалов

Своею лепестковой пестротой, – возвышенная, она превозмогала вибрирующий трепет

И утопала в фонтанах красных волос, застилающих цветники кровью.

Их яркие вспышки, смешиваясь с алыми бутонами плащей, застилали канделябры

И, прикасаясь к опасности, истязались властью черных ловушек, обитающих в гадючьих гнездах.

Возвышенная красота завораживала своим скандальным, грязным нутром капканы,

И ее демонические судороги прокатывались по всему гладкому,

Лоснящемуся скользкой и мерзостно-соблазнительной чешуей телу,

Извивающемуся в трагедиях красного кнута и черного жала.

Круговорот этого страстного и убийственного вертепа бушевал среди чудовищ,

Которые притаились в кущах цветов, маскируя пороки юными и свежими плодами

Добродетели, облачившейся в обтягивающие латексом маски и красные тона,

Психоделически воспрянувшие из темноты деспотичных удовольствий.

Доминирование вульгарной богини пульсировало в схватках агонии,

Дрожа экстатическим предчувствием насилия, которое захватило алые комнаты.

Заплывшие красным воском свечи лоснились порнографией черноты,

Воспрянувшей из отороченных мехом диванов, обласканных жестокостью.

Плод вязал вкусом пряным пасть, оскалившуюся звериными зубами,

И лижущие мякоть языки отравленною гибелью преисполнялись,

Заалев красными от крови свечами, колышущимися в черных альковах экстазов.

Словно парча роскошно-кровавой одержимости, упоительно струящей блуд,

Страсти тлен в дьявольских вуалях аппетита дрожал, и кожа в забвении аромата

Ловила извращения его поцелуев, что, в мякоти гротов алых пробужденные,

Сочились спелыми соками налитых алчностью гроздьев.

Теперь укусы, как красный шлейф пунцовых извержений, что розами полны,

Исторгли из чертогов, колючками окруженных, песнопения и демонические гимны.

Кнуты над переливами свистели, отравляя мякоть дрожью горнил в кожаных бутонах,

Которые внимали эбеновой стали клинков, когда вонзившиеся в гладь жала разили беспощадно:

Клубы взвивались к обелискам, трауром роскошных мехов чернея над готическими пиками,

Вознесшимися над красным альковом, что демонические крылья расправляли у постелей, —

Их латексная алчность обтягивала пульсации извивавшихся в наслаждении тел,

И оргии расцветали антрацитовыми бутонами, чьи вздувшиеся лепестки, возбужденно трепыхаясь,

Засасывали блуд пурпурных будуаров, томящихся в черных угодьях жал, хвостов и шипов.

Дьявольские фантасмагории овладевали блаженствами будуаров, прильнувших к агонии,

Когда садомазохизм, красуясь воспаленной роскошью плода, любовно пунцовел

В скорпионьих клинках, воздетых над порочной сладостью сплетенных тел:

Они экстаз возвышали над алыми постелями, когда он, обуяв их плоть, своим злодейством

Захватил цветущие конвульсии, что изгибались в схватках безжалостного наслаждения.

И ванны наполнялись вибрирующими формами удовольствий, маня к влажным бутонам

Извивы змеиных туловищ, окунавшихся в раковины, – они лоснились блаженствами,

Благоволя эротизму черных хвостов, ползущих к растленному похотью Эдему,

И облачали маски, в кружеве коих блестел ядовитым панцирем маскарад, трепеща

В ярко-красных занавесях и благоухая угрозой доминирования, как обсидиановый аспид,

Что, обнажая острие шипа над сонмищем зардевшихся флагелляцией станов,

Поднимался над колоннами кафедральных алтарей, атакуя их черные, демонические балдахины.

Алые губы, словно бы избитые плетьми, раскрасневшиеся от наслаждений плоды,

Качались во мраке, как кровавые светильники, раскрашивая зрелыми зернами граната

И его смертельными ранами багряное святилище экстазов, чей темный альков

Расползался змеями удовольствий, и они ранили своими укусами изголовья черных диванов,

Чья латексная, агатовая гладь распускалась во мраке ночи, поднимая озлобленные хвосты

Скорпионов, что окунались наконечниками жалящих хвостов в бархатные балдахины.

Дионисийские оргии всколыхивали бутоны бледнеющей плоти, которая, связанная веревками,

Блаженствовала среди пьяных, вакхических игр, разросшихся в красных схватках свечей,

Которые заставляли рогатые тени плясать на порочных, отравленных жалами ложах.

Лукавая краснота плетей украшала бахромой черные балдахины чертогов,

И они горели подобно ночникам, что змеиные обнажали зевы, кутая в алые нити

Проникновенные тела, обтянутые пунцовыми бутонами плащей, распускавшихся, как цветы:

Рай связываний и флагелляций пестрел бесподобными плодами, виясь порослью

Розово-блудных облачений, чьи метаморфозы были как крылья нетопырей,

Ускользавших в ночные альковы, которые лелеяли на своих бархатных ложах укусы.