Они пронзали клинками томную спелость плодов, свисавших с древ познания,

И мякоть утопала в инфернальных пеленах, взбудораженных надругательством укуса.

Спелые и ядовитые фантазии розеткой приникали к яствам,

Опьяняя ласковые потоки садизма лепестками похотей своих:

Формы налившейся багровыми почками груди окунались в ласки,

Расцветая кровавым ароматом и утопая в шлейфе демонизма,

Скользнувшего складками к искусительному вздоху, полному яда.

Насилие перетекало в культ страсти, охватившей очарованием

Нагую плоть, которая измученно вожделела сладострастий,

Проникнувшись волей фантазий, что дрему будили от нег

Своими бурно-соблазнительными фантомами, чьи терпкие искусы

Трепетали в наваждениях сада и рощах его нежных, вульгарных могил.

Как продолжительный спазм, запутавшийся в терниях,

И как искус хлещущих ревнивыми истязаниями порывов,

Глубокая и черная бездна чувственности разверзлась,

Пленив хищные оскалы, дремлющие внутри опасного цветка.

Они лоснились фруктовой лозой удовольствий,

Которые обвивали пышное ложе стеблями и шипами,

И вибрация стона будоражила зрелую плоть, скользя

По коже нежного лепестка, чья уязвленная ранимость

Алела глубокой впадиной греха внутри червивой мякоти.

Клубы змеиных метаморфоз шевелились в бороздах лобзавшихся лепестков,

Которые содрогались под ласками языков: они скользили и сновали по глади плоти,

Пеленая мягкие полутона трепета и обнажая дивную эрекцию стеблей,

Клонившихся к могилам багровых щелей, что распускались в блаженных конвульсиях.

Естество коварного хвоста цвело в бутонах, дабы злом заворожить пряные искусы плода

И пленить мимолетное наслаждение жалом, вкушая его ужас, как ядовито-сладостный нектар.

Идолы растворялись в кощунственных благоуханиях, и совершенство окутывало сонмы,

Покачивая гладкими бутонами: их благоговение обволакивало храм богохульной истомы,

Расцветшей хищным зевом, как усыпанная шипами вульва, насаженная на фаллос.

Инфернальная ипостась любви, захлестнутая увечьями и одержимыми преследованиями,

Пробуждала в шлейфах райского сада ненасытную жажду, пронзенную голодом насквозь,

И, фасцинируя запреты, лелеяла грехопадения, чьи первородные соблазны

Нежились в бондаже стеблей, предавшихся плотским удовольствиям:

Насилие растекалось, словно разбухшие розовой плотью плоды, проткнутые бурей мечей,

И нега их сочила спелые брызги – вновь Эдем поражал мятежи сочных гроздьев,

Запутавшись подобно лозам в зрелых фруктах, кровоточащих упругой и жесткой кожурой.

Белые лилии плавали в невесомом эфире, как обманчивые приманки, обнажившиеся в зарослях,

Что, утекая в русла приторных миражей, кружили среди пены и бурных валов меда,

Устремившего потоки к темным берегам порочных девств, испорченных интригами,

Чьи бутоны, как лицемерные змеи, затаившие коварные нападения, прятались за добродетелью.

Вожделения розовели в расщелинах фруктов,

Как покачивающиеся головки бутонов, что колыхались

Над опьяненными экстазом веерами, и чешуйчатые хвосты,

Раскачивая их опасные игрища, увлекая в плен их порочные жажды,

Расползались к заманчивым чащам Эдема, увитым искусами.

Угроза буйства, заточившая жало в сладострастных соцветиях, привлекала жертв в ловушки,

Дразня безжалостного, терпкого врага демоническим вкусом раскрытого от укусов плода,

Сочившегося медовыми соцветиями, когда в его мягких уронах цвели колья ветвей,

Которые нежились в объятьях терпкости, – она ловила пряные вздохи и удовольствия, Ускользнувшие, как сонмы, реющие над раем, и набухшие плоды нагих грудей ублажали языки

Своими пленительными восторгами, возбужденную дрожь сплетая со змеиными стеблями кущей.

Упоительные неги мимолетных радостей, что ловили дивные миражи убийств и ласки насилий,

Благоухали хулой, лелея отголоски ада в глубине, где сад тянулся к нежному борделю упований,

Теряясь в девственной глуши разбухших ядом червоточин, безумств и соблазнительных желаний.

Развратами раскрывшихся в изобилии бутонов расползалась упоительная похоть —

Заигрывая с капканами, она пресыщалась судорогами дрожащей в экстазе плоти

И расцветала фальшью, которая губила нравственность, изнемогая от греховных нег;

Они текли по роскоши бархатных простынь, измучивая сады своими назойливыми поцелуями,

Чьи абрисы, увитые стеблями, благословляли рай кощунственных угроз и волновали жала,

Что взметывались к устьям рек медовых – они кишели ненасытностью хищной,

Которая ласкала порочные оковы, обвившие тела терниями голодных грехов.

Дьявольский искус, трепещущий вожделением на змеиных языках,

Целомудренной приторностью развратных поз отравляя плоды,

Расцветал пышной амброзией инстинктов, овладевая их хищными потенциями,

И колья шипастых ошейников благоденствовали на шеях, как ласковая угроза,

Что трепетала от девственной сладости слившихся в поцелуе губ,

Растерзанных сластью похоти и пульсирующих порнографией блудных бутонов.

Бунт изворотливых, как змии, искусов, изгнанных из рая,

Как терновые миражи, обволок медовым адом кощунственные исповеди,

Растекся терпким нектаром по соблазнительным формам тела,

Чтобы, слившись с чувственным приливом в демоническом поцелуе,

Изобличить метаморфозы жестокого сада и его жалящие укусами ловушки.

Они расцветали обсидиановыми хлыстами на медовых покрывалах,

И анисовый аромат кожи соблазнял струящиеся потоки шелковых волн,

Которые резвились в блудных просторах постелей и комнат, застланных грехом.

Они накрывали грациозным трауром, изящной трагедией идолов,

Чьи змеиные головы, восславляя дьявольские постулаты, вознамеривались испить

Яд порочных чаш, что, подносясь к пьяным от вакханалий губам,

Обнажали шипы, вонзая их в пунцовые от кровавых шабашей абрисы.

Бездною ада раскрылся цветок, обрамляя шипами соблазнительные формы:

Его змеиный стебель заигрывал с голодными потенциями, что, пленяя железные оковы,

Проскальзывали сквозь прозрачные вуали в лоно соблазняющих агонии шлейфов.

Когда шелка обтекали станы, они ловили экстатической дрожью

Капли крови на глади лепестка, который упругим туловищем змеи был окружен:

Вкушая тот заветный вкус, что лелеял запреты, поверженные воткнутыми в их плоды клинками,

Святыня сада наполнялась отравой, благоуханьями ядовитыми, как роскошь багровой клетки.

Траур, в меха коего были облачены ее колонны, скользил по вероломной наготе капканов,

И фрукты наливались спелостью пороков, зрея в кущах и лозах лицемерных истин.

Блаженство рая испробовав на вкус, свежестью плодов налитые экстазы

Рождали змей скольжение в бутоне, где вилось ласковое искушение

Любви, прельщенной дьявольским распадом, в садах цветя лианами нектароносных роз.

Владея экзекуций нежностью и трепеща пред вожделением, воспетым в гимнах дьявольских,

Томились туловища гадючьи в логове пряных воронок садизма и греха,

Когда их воля безмятежная струила водопады черной кожи, блестящей

На шелковых покрывалах агатовых лож, что, заволакивая иллюзии шармом роскоши своей,

Навек возвышались в порочных игрищах и дразнили вибрацией чувственность плетей, застывших

Перед храмами лицемерия и лжи, как созидатели греха, в лобзаньях слившиеся.