Окутывавший бахрому диванов потусторонней, мистической фетишизацией.

Пышные, бархатно-черные похороны красных комнат зазывали стонами вдову,

И она, облаченная в кружевные одежды, влачила вслед за собой кровавые хлысты,

Которые были такими же траурными, как и ее вуали, скрывающие жесткие черты.

Соблазнами пунцовых, как адские кельи, губ расцветали черные шипастые фантасмагории

Любвеобильных ласк и извращений, что пронзали краснотой распустившихся катафалков

Инфернальные угодья комнат, – в эротическом ужасе их ниш инстинкты взывали к потенциям луны,

Что блудно цепенела над бархатными усыпальницами, погруженными в мистический, алый свет,

Укушенный безмолвием красных свечей, изливавших свою черную магию на храмы ночи и секса.

Червоточины украшали бутоны, тревожа завесы из шипов своими любвеобильными садизмами,

И метки их лобзаний, лелеявшие постели варварских преступлений, зияли, как пурпурная рана,

Раскрывшаяся ярко-алыми, воспаленными дырами пульсаций нежных и любовных девиаций.

Угрозой расстилаясь над будуарами, что были усыпаны лепестками роз, сладострастие омывало тела,

И капли кровавых фонтанов обжигали кожу подобно воску красных свечей, возбужденно текших во тьме.

Надругательств прекрасные рвы, распускавшиеся утонченными стенаниями бутонов,

Приникали к алтарям надменных извращений, извиваясь в алых оковах,

И сплетались в кокон изысканного капкана, который антрацитовые ошейники

Оборачивал вокруг гибких стеблей, лаская их, как шабаш овитых змеями тел.

В агатовых вздохах будуара, обнажившего пышную гряду волчьих, голодных оскалов,

Таились букеты пунцовые – капканом жадных поцелуев, изысканно распускавшихся убийствами,

Рдели гнетущие пологи их дьявольских балдахинов: они источали ядовитые афродизиаки,

Когда хлесткие плети скользили по стекающим складкам похоронных шелков,

Дразня бугры и жалами увенчанные раны, чья красота лоснилась траурной мессой:

Дрожь безумных и волнительных укусов обрамляла красные корсеты,

Трепеща над куполами арочных узоров из багряных роз, ласкающих кружево красных перчаток.

Бордель бутонов раскрывался как дикая греза в сладости флагелляций прелестных,

Изнемогших от ленной неги и пышущих изобилием: невесомое, как шелк, дыхание

Обволокло вздохами эфемерные миражи, являя черно-красные контрасты жестокости,

Когда антрацитовый полог, окруженный бахромой змеиных хвостов, разверзался во мраке

Как огромный алый цветок, пульсирующий гладкими лепестками, – они извивались,

И бутон, обнаженный в приглушенном красном свете, выгибался, ныряя в удовольствия,

Которые, извлеченные из темноты, окутывали торшеры своей насилующей зрелостью:

Они, как налитые сочностью плоды, лоснились среди черных лоз и украшали сады

Гроздьями ядовитых импульсов, что захватывали блаженства, затягивая их тугими узлами.

Постель ночного стона в бархате из красных шлейфов, их томное, цветущее содомом увяданье

Плодило скотские желания, возбудившиеся видом обсидиановых крыльев, накрывших будуар.

Овившись страхами простынь, они взметали балдахины, притворяясь соблазнительными гостьями,

И сулили гибельные искусы, пустившие ростки во чреве и превратившие арки в любовные храмы,

И черный змей, проникнувший в их дивно-соблазнительный секрет, как дьявол хитроумный,

Аморфным веяньем грядущих искушений точил души багровый ад из преступлений.

Черные тугие корсеты из аспидной чешуи обтягивали своих любовниц,

Которые с наслаждением глотали шипы, уподобляясь курильщицам гашиша,

Окуренным еретическим наркотиком и страдающим в красных, зияющих червоточинами нишах будуаров.

Токсичные жала нависали над томной пыткой, облаченной в розы и колючие стебли,

И свечи истекали алым воском, когда налитые кровавостью лабии

Жаждали инструментов дисциплины, касающихся нежными ударами их воспаленных абрисов.

Изощренные ласки фурий, когтями впившихся в корсет груди,

Пеленали миазмы ядовитых змей, сплетенных в экзекуциях,

И плодили грязных жал цветения, прельщенные распутством.

Они присасывались к комнатам греха, украшая их черно-красными узорами,

Когда, распластавшись на коврах, окутанные в агатовые вуали женщины

Расползались, как змеи, и алыми когтями оставляли на постелях глубокие следы

Ран и удовольствий, что расцветали в полумраке освещенных свечами будуаров

Подобно цветам, искушавшим и соблазнявшим связанные в темноте жалящие хвосты.

Их дрожь, которая хранила негу рос и меда на лабиях вульгарных лепестков,

Скатывалась из нагих щелей, струила капли отравленным, как любовный напиток, вожделеньем

И стенала шелестом садов, чьи нежности клубились среди бархатных кресел,

Которые, увитые гадюками, благоденствовали в раю эротических пиршеств:

Лавина удовольствий накрывала стебли и хвосты, лоснясь на черной коже

Хлыстами и сетями железных паутин, что оплетали девственных лоз кущи.

В могилах алого алькова пунцовели яркие цветы, приникнув к черным будуарам,

Что распускались подобно крыльям нетопыря, ласкающим мазохизм плетей:

Повешенные над латексными диванами, они взвихривали бурями эротические фантазии,

Хлеща их яростными флагелляциями балдахинов, плененных жестоким доминированием.

И меха утопали во влаге багряно-черных лепестков, пестревших, как кожа обсидиановых змей,

Чья чешуя переливалась блеском опала, лоснившимся наготой среди наручников и цепей;

И мистически-красная госпожа, окутанная с головы до ног в траурные, как рок, одежды,

Глумливо насмехаясь над раскаяньем, корчилась среди железных шипов и масок.

Чудящиеся в приглушенном свете кроваво-красных сеансов эротические видения

Ласкали алых свечей фантомный разврат, что превращал колдовские сеансы

В прельстительные ловушки скорпионьих игр, возбуждавшихся тлениями фитилей,

Застлавших алыми, еретическими вуалями пунцовых отблесков кромешный мрак ниш,

И изобилующие червоточинами доминирования распускались в девственной красоте,

Подобно тому как падкий раб, заключенный в темнице, лаская свои железные кандалы,

Припадает к расцветшим на коже отметинам, оставшимся от блудных поцелуев.

Как пасть разъяренного аспида, распустилась пульсирующая матка греха,

Окунаясь розеткой в мерзкие богохульства искусов и капканов,

Которые дрожали, измученные экстазами, в лицемерных спазмах,

И скованные движениями бутоны цепенели средь неземного блаженства,

Повитые плющом дьявольских объятий, засасывающих, как губы экзотических лепестков, —

Их мистерия, словно женщина с головой монстра, обволакивающая возбужденным ртом

Фаллос цветка, рождала мерзкое соитие и купалась в нем, расправляя свои темные крылья

Над тропическими деревьями, что извивались, украшенные остроконечными хвостами.

Ужас ядовито-красной щели в разверзшемся алькове наслаждений, выхватив блудную ярость

Из инфернальных бутонов и распустившихся агониями бурь, колыхал потенции,

Что порослью антрацитовых веревок украшали чувственные ложа.

Развилки райских аллей кишели чудовищными удовольствиями, благоухая

Над уродливой красотой супостатов, чьи извращенные фантазии связывали будуары Эдема.

Дурман и опиум, как змеи, ползли к возбуждающей трепет дьявольской страсти,