Наборные пояса дважды встречены и в могилах молодых женщин. Один пояс состоял из прямоугольных и полукруглых бронзовых бляшек (с отверстиями для подвесок, украшенных растительными завитками), (рис. 35, 4, 5). Другой — из серебряных многофестончатых фигурных бляшек (рис. 35, 7). В женских могилах встречены также бусы из цветного камня и халцедона (рис. 35, 6), железная спиралевидная подвеска и одиночные бронзовые серьги в виде колец с боковыми отростками и подвесками (рис. 35, 2, 3).

Особую категорию памятников хойцегорской культуры составляют жертвенно-поминальные курганы, раскопанные Г.П. Сосновским и Е.А. Хамзиной на горе Тапхар V и в Баянгольском могильнике [Хамзина Е.А., 1970, с. 16, 41–48, 91–95, 101–103]. Располагаются они группами, иногда цепочками, вытянутыми с северо-востока на юго-запад. На поверхности эти памятники отмечены округлыми или овальными каменными выкладками размером от 1,15×1,35 до 4,3×4,5 м. По хорошо сохранившимся кладкам устанавливается, что первоначально это были юртообразные сооружения из плитняка в виде округлых оградок из вертикально установленных плиток, покрытых плитами, положенными плашмя. Внутреннее их заполнение состояло из мощного слоя гумуса, в котором обнаружены лепные баночные сосуды, изредка стоявшие вверх донцами. Таких сосудов в одном курганчике находится от 1 до 2–3 или даже 7. Иногда в гумусном слое встречаются мелкие угольки, а в одном случае поверх камней лежала бронзовая подвеска. Таким образом, в описанных курганчиках захоранивалась, очевидно во время последних поминок, жидкая или полужидкая пища в сосудах, предназначенная для «кормления» душ умерших. В пяти аналогичных сооружениях на горе Тапхар V не оказалось ничего. Очевидно, в них первоначально была уложена какая-то твердая пища (мясо без костей, сыр и т. п.), которая не могла сохраниться.

Хойцегорские баночные сосуды (гладкие или нередко имеющие отогнутый венчик с насечками по верху, поясок из ямок по шейке и зигзагообразный орнамент — рис. 35, 37) [Хамзина Е.А., 1970, рис. 6; 22] из жертвенно-поминальных и могильных сооружений однообразны и более всего схожи с подобными сосудами древнехакасской тюхтятской культуры IX–X вв. В этот период времени они употреблялись в быту тюркоязычных племен в предгорьях Алтая, в Хакасии, Туве и в соседней Монголии [Арсланова Ф.X., 1972, табл. VI, 1;Евтюхова Л.А., 1957, рис. 7, 5; Кызласов Л.Р., 1969, рис. 31; Николаев Р.В., 1972, рис. 3].

В жертвенно-поминальных памятниках на Баянгольском могильнике наряду с баночными встречены и гладкие узкогорлые сосуды (рис. 35, 38, 41), также схожие с некоторыми типами древнехакасских [Хамзина Е.А., 1970, рис. 25; 26]. Хойцегорские жертвенно-поминальные курганы чрезвычайно близки к жертвенно-поминальным курганам и сооружениям древних тюркоязычных племен Саяно-Алтайского нагорья, начиная с шурмакских, таштыкских и древнетюркских вплоть до древнехакасских тюхтятской культуры [Кызласов Л.Р., 1958, с. 94–95; Кызласов Л.Р., 1969, с. 23–32; Кызласов И.Л., 1975].

В целом хойцегорские могилы и по устройству погребальных сооружений, и по обряду захоронения, и по инвентарю очень схожи с могилами местных тюркоязычных племен Тувы, хоронивших своих умерших в периоды Уйгурского каганата (VIII–IX вв.) и древнехакасского государства (IX–X вв.) [Кызласов Л.Р., 1969, с. 79, 112–114]. Влияние лесных племен Восточной Сибири ощутимо только в наличии некоторых своеобразных типов местных костяных и железных наконечников стрел (рис. 35).

Тюркоязычность племен хойцегорской культуры IX–X вв. может быть сопоставлена со значительным пластом тюркоязычной топонимики в Западном Забайкалье.

С конца XIX в. внимание русских и зарубежных археологов-медиевистов неизбежно привлекают памятники высокоразвитой и своеобразной культуры, созданной полукочевыми народами, заселявшими степные и лесостепные просторы Приазовья и Подонья в VIII–IX вв.

Два памятника — открытое в 1890 г. Маяцкое городище и первые раскопанные в 1900 г. катакомбы Салтовского могильника — дали имя всей культуре: салтово-маяцкая, или просто салтовская.

Помимо Маяцкого городища, в XIX в. в России было известно еще около десятка памятников этой культуры, разбросанных в основном на огромной территории Харьковской губернии.

Однако археологическое изучение этих памятников началось только в 1900 г., когда учитель местной Верхне-Салтовской школы В.А. Бабенко раскопал несколько катакомб на всемирно известном сейчас Салтовском могильнике, расположенном на невысоких глиняных холмах правого берега Северского Донца, рядом с развалинами белокаменной крепости того же времени и огромным селищем. С тех пор вплоть до наших дней из года в год с небольшими перерывами русские и советские археологи работают над изучением сложнейшего Салтовского комплекса (городища, могильника, селища). Первоначально полевыми исследованиями Салтовского могильника занимался почти исключительно В.А. Бабенко. За первые 11 лет раскопок он вскрыл около 200 катакомб [Ляпушкин И.И., 1958а, с. 83–87]. Этот стремительный темп и незнание элементарных правил ведения раскопок привели к гибели огромный, богатейший материал, добытый им при «разработках» могильника. В настоящее время мы не можем даже доверять тем комплексам, которые хранятся в Государственном Историческом музее и в Эрмитаже.

Кроме того, мы знаем, что чертежи погребений В.А. Бабенко изготовлял при помощи заранее сделанной схемы. В результате остались невыясненными многие черты погребального обряда могильника, которые были отмечены последующими исследователями. Копал В.А. Бабенко длинными траншеями, заложенными вдоль склонов. Отсюда и его вывод о правильной «рядности» в расположении могил. На самом деле такой рядности не было. Если судить по другим могильникам, то вокруг катакомб обычно раскиданы остатки тризн. В Салтовском могильнике их так и не удалось обнаружить — раскопки траншеями не оправдали себя: тризны, находившиеся обычно в верхнем черноземном слое, видимо, просто выбрасывались рабочими.

Мы специально так подробно остановились на методике В.А. Бабенко потому, что многие археологи и по сей день пытаются привлекать материалы Салтова для датировок, по сей день полагают, что не нашлось еще для Салтова настоящего исследователя, а когда он найдется, то старые материалы еще получат свое место в науке. Это не так. Раскопки В.А. Бабенко мало чем отличались от печально известных всей археологической России раскопок графа Уварова на мерянских курганах.

Следует отметить, что современники В.А. Бабенко отлично понимали тот вред, который наносит памятнику энтузиазм этого исследователя и по возможности пытались помешать ему. Именно потому приезжали туда такие серьезные археологи, как М. Покровский, раскопавший в Салтове несколько десятков катакомб и хорошо для того времени издавший их. Другой ведущий русский археолог, Н.Е. Макаренко, тоже исследовал на могильнике катакомбы [Федоровский А.С., 1913; 1914; Макаренко Н.Е., 1906, с. 122–144]. Характерно, что последнего направила в Салтово Археологическая комиссия в 1905 г., которая поручила этому опытному полевому археологу «ознакомиться с употребляемыми г. Бабенко приемами исследования и особенно отыскивания катакомбных погребений» [Ляпушкин И.И., 1958а, с. 87]. Как мы видим, комиссию беспокоили те же вопросы, что и нас сейчас, — члены комиссии отчетливо понимали, что дальнейшие работы методами В.А. Бабенко приведут к уничтожению памятника. К сожалению, у В.А. Бабенко были и высокие покровители в научном мире, в частности графиня Прасковья Сергеевна Уварова. Бороться с ней, видимо, было практически невозможно.

Тем не менее, даже в этих грабительских раскопках была положительная сторона. Огромный и яркий материал, поступавший ежегодно, привлекал внимание ученых, будил мысль, требовал каких-то, хотя бы предварительных, обобщений. Первым к обобщениям приступил А.А. Спицын, придававший открытию Салтовского могильника первоочередное значение, полагая, что это событие можно считать началом новой эры в изучении древностей южной России. Со свойственной ему почти чудодейственной интуицией А.А. Спицын не только правильно датировал этот памятник по аналогиям с северо-кавказскими древностями, но и дал в целом верное этническое их определение: все они принадлежали аланам VIII–IX вв. [Спицын А.А., 1909а]. В отличие от него многие русские ученые полагали, что такая высокая культура, как салтовская, могла быть создана только каким-то господствующим в то время народом. Таким народом в VIII–IX вв. являлись хазары, значит хазары и оставили после себя все эти многочисленные, открываемые каждый год в разных местах Подонья и Приазовья памятники [Самоквасов Д.Я., 1908, с. 234; Багалей Д.И., 1909, с. 66]. Этого же мнения придерживался и основной исследователь салтовского могильника В.А. Бабенко [Бабенко В.А., 1914], который в течение нескольких лет пытался расширить сферу своих работ и, проведя небольшие разведки, начал закладывать шурфы на поселениях (Волчанском, Салтовском). Однако раскопки поселений, требовавшие высокой квалификации, оказались ему не под силу и он бросил заниматься ими, вновь переключившись на могильник. Несмотря на то что внимание ученых было поглощено преимущественно Салтовским могильником, интерес ко всей культуре в целом привел к тому, что археологи начали исследования и некоторых других ее памятников. В.А. Городцов раскопал не менее знаменитый, чем Салтовский, Зливкинский могильник (35 погребений), А.И. Милютин и Н.Е. Макаренко начали большие работы на Маяцком городище, селище и могильнике [Городцов В.А., 1905, Милютин А.И., 1909; Макаренко Н.Е., 1911].