Остатки поясов, как правило, находятся в мужских погребениях. Пряжки поясов железные и бронзовые (рис. 23, 6, 7). В некоторых могилах находились по две поясные пряжки, что, по мнению А.А. Гавриловой [1965, с. 39], указывает на ношение двух поясов — одного для колчана, другого для меча, подобно двум поясам у знати аварских племен Подунавья [László Gy, 1955, рис. 47, 60, 80]. Для украшения поясов использовали бронзовые и серебряные бляхи и наконечники с орнаментом (рис. 19, 44; 20, 18, 25; 23, 5–7). Один пояс из Кудыргэ застегивался крючком с зооморфной головкой (рис. 22, 8).

Украшения представлены серьгами, колтами, перстнями, бусами. Серьги двух типов: 1) серебряные и бронзовые литые, с полой каплевидной подвеской и маленьким несомкнутым колечком для подвешивания (рис. 19, 53, 55); 2) медные, с каплевидной или округлой сплошной подвеской и маленьким колечком для подвешивания (рис. 19, 54). Подобные серьги изображены на каменных изваяниях Алтая, Тувы (рис. 22, 10, 11) и Монголии [Евтюхова Л.А., 1952, рис. 3, 2; 18; 46, 2; 62, 2, 3, 7, 8], на росписях Пенджикента [Живопись…, 1954, табл. XXXVII; Скульптура и живопись…, 1959, табл. VI] и Афрасиаба (рис. 22, 2) [Альбаум Л.И., 1975, табл. VI, XI, XIII; рис. 5, 13], изображающих тюрок и согдийцев.

Колты обнаружены только в одном погребении Кудыргэ (курган 4). Они изготовлены из медной пластинки, обложенной листовым золотом, створки ее скреплялись заполнявшей полость смолистой черной массой. Орнамент на них состоит из крупной зерни и оттиснутых по ней треугольников [Гаврилова А.А., 1965, табл. IX, 3, 4]. Аналогии колтам имеются в памятниках VI–VII вв. более западных районов, в погребении в Уфе [Ахмеров Р.Б., 1951, рис. 36, 1–3], на Кубани, где колты найдены вместе с вделанной в замок золотой монетой Юстиниана 527–565 гг. [Кондаков Н., 1896, рис. 106].

Бусы встречаются в тюркских погребениях редко и в малом количестве. Они главным образом стеклянные. В могильнике Кудыргэ обнаружены овальная желтоватая бусина, приплюснутая с боков, с гранями, незаметно переходящими одна в другую [Гаврилова А.А., 1965, табл. IX, 5], черная матовая с белым пояском посредине, приплюснуто-шаровидная [Гаврилова А.А., 1965, табл. IX, 6], желтовато-зеленоватая, обтянутая золотой фольгой, покрытой золотисто-желтым стеклом [Гаврилова А.А., 1965, табл. IX, 7], из зеленоватого стекла с красными глазками и белым обрамлением и черными глазками с желтым обрамлением. Бстречены также одна овальная янтарная бусина с неровными гранями, переходящими одна в другую [Гаврилова А.А., 1965, табл. XV, 1), и две сердоликовые бусины — округлая приплюснутая и цилиндрическая [Гаврилова А.А., 1965, табл. IX, 8, 9]. Стеклянные и янтарные бусины представляют, по-видимому, западный импорт.

Перстни — пластинчатые серебряные и медные (рис. 19, 56) — обнаружены только в могильнике Кудыргэ в двух мужских и двух женских погребениях. Перстни носили на левой руке и на указательном пальце правой руки. Это редкий для тюрок вид украшения. В последующий период перстни представлены у карлуков (Бернштам А.Н., 1950, табл. XIV, 12], в погребениях сросткинской культуры и у кимаков Прииртышья (рис. 20, 63) [Арсланова Ф.X., 1969, рис. 1, 7].

К предметам искусства тюркских племен Алтая и Тянь-Шаня VI–VII вв. относятся описанные выше накладки луки седла с выгравированной сценой охоты, рисунок на валуне (рис. 21), изображения в зверином стиле на наконечниках поясов и бляшках (рис. 19, 46; 20, 18, 25, 26; 12, 56], украшавших колчаны и пояса [Гаврилова А.А., 1965, табл. XV, 5, 12; XVI, 6; XVIII, 24, 25; XXIV, 12].

Кудыргинский валун находился в заполнении детского погребения 16 на глубине 58 см., на 24 см. выше черепа ребенка, лежавшего головой на запад. Высота валуна 40 см. На его широкой грани изображена личина. На другой широкой и узкой гранях выгравирована сцена коленопреклонения (рис. 21, 5, 9). Валун является миниатюрным каменным изваянием, лежавшим лицом вверх. Лицом этого изваяния служит мужская личина, помещенная в верхней части валуна. Верхушка валуна имитирует головной убор, край которого отмечен линией, проходящей над бровями (рис. 21, 9). Под сросшимися бровями — глаза с косым разрезом, нос прямой, есть усы и клиновидная бородка. По мнению А.А. Гавриловой, сцена коленопреклонения не связана композиционно с мужской личиной, поскольку нанесена на других плоскостях валуна и на разных уровнях камня [Гаврилова А.А., 1965, с. 19]. Перед сидящими в богатых узорчатых одеждах женщиной и ребенком стоят на коленях три спешившихся всадника, два из которых держат лошадей за чумбур, лошадь третьего с опущенным поводом стоит в конце шеренги. На лошадях — седла с богато украшенными чепраками. Сидящие женщина и ребенок изображены в крупном плане, что как бы подчеркивает их величие по сравнению с коленопреклоненными маленькими фигурами. Рядом с ребенком — колчан и лук в футляре. Около человека, изображенного в маске, — лук в футляре и колчан другой формы. На средней коленопреклоненной фигуре изображен трехрогий головной убор, подобный убору на сидящей женщине. Возможно, что это тоже женщина. Третья коленопреклоненная фигура, вероятно, воин. На нем штрихами показан панцирь, а головной убор похож на мисюрку.

Сцена коленопреклонения получила различную интерпретацию у исследователей. С.В. Киселев считал, что в ней показано преклонение бедных перед богатыми [Киселев С.В., 1951, с. 499]. Л.Р. Кызласов трактует ее как шаманский обряд погребения ребенка [Кызласов Л.Р., 1949; 1964а, с. 37], А. Коллаутц отнес ее к погребальным атрибутам древнего шаманизма [Kollautz А., 1955], а Л.П. Потапов и А.А. Гаврилова видят в ней отражение подчинения одного племени другому [Потапов Л.П., 1953, с. 92; Гаврилова А.А., 1965, с. 19–21]. Приведенные А.А. Гавриловой аргументы и заключение ее, что в этой сцене отражены успехи тюрок-тугю вскоре после выхода их на историческую арену, выглядят, по нашему мнению, наиболее убедительно.

Материальная культура алтайских тюрок VII–VIII вв., а затем VIII–IX вв. продолжает развитие форм, известных в предшествующий период. Классификация этого материала была дана А.Г. Гавриловой [1965, с. 61 и сл.], которая выделила из него памятники катандинского типа VII–VIII вв. Недостатком этой классификации является то, что в ней материалы катандинского типа, синхронизируемые А.А. Гавриловой с эпохой II Тюркского каганата, на самом деле датируются временем вплоть до середины IX в., т. е. относятся не только ко II Тюркскому, но и Уйгурскому каганату. Уточнение хронологии тюркских памятников Саяно-Алтая и отделение комплексов VII–VIII от VIII–IX вв. было произведено Л.Р. Кызласовым [1969] и Д.Г. Савиновым [1973б]. Кроме того, вопросы хронологии тюркских древностей Тувы рассматриваются в работах С.И. Вайнштейна и А.Д. Грача [Вайнштейн С.И., 1966а, 1966б; Грач А.Д., 1960б, 1966, 1968а, 1968б].

Орудия труда в памятниках VII–VIII и VIII–IX вв. представлены железными ножами (рис. 19, 89), втульчатыми топорами-теслами (рис. 19, 84), оселками, долотами (рис. 19, 95), шильями и пр. В целом они аналогичны орудиям предшествующего периода. В VII–VIII вв. продолжали пользоваться деревянными приборами для добывания огня (рис. 19, 68), которые в VIII–IX вв. вытесняются железными кресалами.

К орудиям труда относятся также деревянная лопата, обнаруженная в могильнике Саглы-Бажи I [Грач А.Д., 1968а, рис. 50, 29] и жернов ручной мельницы из насыпи одного из курганов могильника Курай VI (рис. 19, 97).

Предметы вооружения представлены наконечниками стрел, остатками луков с костяными накладками и берестяных колчанов. Типология наконечников стрел этого периода не разработана. Как и в VI–VII вв., пользовались трехлопастными наконечниками с треугольными и трапециевидными лопастями, иногда на лопастях были круглые прорези (рис. 19, 62, 63) и костяные свистунки с круглыми прорезями у основания черешка (рис. 19, 91, 92).