Выпал у Филипа из кармана! Эти слова эхом отдавались у нее в мозгу, не давая забыть, с какой уверенностью он говорил о том, что никак не может найти эти свои таблетки. А они, оказывается, все это время были у него в кармане. Этот коробок был при нем и тогда, как вчера вечером он приходил к Деборе.

Нетвердо ступая, Лесли подошла к креслу и безвольно опустилась в него, все еще не желая верить тому, что подсказывала ей логика и здравый смысл, но в то же время зная наверняка, что без какого бы то ни было веского доказательства его невиновности избавиться от терзавших ее душу сомнений ей все равно не удастся.

И теперь она лихорадочно ухватилась за одну единственную возможность, представлявшуюся ей наиболее убедительной — ей очень хотелось верить, что Аксель дал Филиппу снотворного всего лишь на пару дней.

Не давая себе времени на раздумья, она набрала номер телефона Акселя.

— Извини, что я беспокою тебя в столь поздний час, и сне не очень удобно просить тебя, но не мог бы ты принести мне немного снотворного. Конечно, я могла бы и сама спуститься за ними в аптеку, но сейчас у меня на это уже сил нет, — не задумываясь солгала она, совсем не ожидая, что ее слова прозвучат настолько правдоподобно.

— Ничего удивительного, — в его голосе слышалось сострадание. — Я сам схожу в аптеку, а после занесу тебе.

Через четверть часа он объявился, держа в руках такой же коробок, какой Лесли нашла на полу в коридоре у кабинета Филипа. Взяв коробку с лекарствами у него, Лесли открыла крышку.

— Но почему, Аксель? Это же слишком много! Мне и нужна была всего-то пара штук, не больше.

— Я всегда даю двадцать. Разумеется, только врачам, — добавил он. Только им, а не пациентам.

Она положила коробок на каминную полку.

— Как это ужасно — хотеть спать и быть не в состоянии уснуть, — с напускным спокойствием сказала Лесли. — Недавно я виделась с сэром Лайонелем и мистером Редвудом. Они говорили о… об этом происшествии, и я думаю, я разнервничалась из-за этого. Я не хотела беспокоить тебя, и поэтому прежде спросила мистера Редвуда, нет ли у него таблетки снотворного для меня. Но у него не было ни одной.

— А почему они у него должны быть? — вкрадчиво поинтересовался Аксель. — Я никогда не давал ему снотворного.

Лесли резко обернулась.

— Но ведь ты давал! И это происходило при мне!

Аксель покачал головой.

— Ты ошибаешься. Ты наверное имеешь в виду тот аспирин, что я принес ему.

— Аспирин? — не сдержалась она.

— Да. Я никогда не приносил мистеру Редвуду снотворного, — медленно, с расстановкой проговорил он. — Тебе наверное хотелось узнать именно это, не правда ли?

— Почему ты со мной так разговариваешь? Что ты хочешь этим сказать?

— Ты сама прекрасно знаешь, что я хочу этим сказать. Ты влюблена в мистера Редвуда, и поэтому ты боишься за него.

Густо покраснев, она избегала встретиться с ним взглядом.

— Это что, так очевидно?

— Только для меня. Но не беспокойся, я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы повредить ему. Он великий хирург.

— И это все только усугубляет, — взволнованно подбежав к нему, Лесли схватила Акселя за руку. — Почему ты так уверен, что мы поступаем правильно, что так все оно должно и быть. Ведь ты же давал ту же самую клятву, когда получал диплом врача. Неужели это ничего не значит для тебя?

— Я помню о них не хуже твоего.

— Но ведь я люблю его, — проговорила Лесли срывающимся голосом. — Я не могу судить его беспристрастно. Так, как это можешь сделать ты.

— Тебе просто надо поверить наконец в то, что такова закономерность. Если бы это было не так, я бы не согласился с тобой.

— Но ведь это… убийство!

— Мы ничего не знаем наверняка.

— Это ты так думаешь.

— Я действительно не в курсе этих событий, — пояснил Аксель. — Но тем не менее, я ставлю под сомнение подобную возможность. И в любом случае я сделаю все, чтобы будет в моих силах, чтобы защитить мистера Редвуда, человека, который может спасти столько жизней — и поверь мне, у него это действительно неплохо получается. Вспомни об этом, когда тебе не будет давать покоя твоя совесть!

Слегка дотронувшись до ее плеча, он тихо вышел из комнаты.

Но хотя Акселю, возможно, и удалось найти способ, чтобы пойти на сделку с собственной совестью, Лесли никак не могла сделать то же самое. Может быть ее любовь к Филиппу требовала от нее судить его слишком строго, или же чувство собственной вины — за то, что она дала ему понять, что она любит его, и тем самым как бы поощряя его на то, чтобы он тоже влюбился бы в нее — никак не позволяли ей выбрать само собой напрашивающееся решение. Но какими бы ни оказались эти причины, она была уверена, что, в отличие от Акселя, ей никогда не удастся заставить себя закрыть глаза на то, что она считала истиной.

Вместе с этим горьким признанием, к Лесли пришло и осознание того, что она не может больше оставаться в клинике. И все же она догадывалась, что если она решит немедленно уехать отсюда, то Филип наверняка захочет узнать причину столь скоропалительного решения; а назвать ему истинный повод она никогда не сможет. Он не должен, никогда не должен не то что узнать, но даже догадаться о том, что она заподозрила его в причастности к убийству!

В течение целых двух последующих дней и ночей Лесли напряженно думала, пытаясь изобрести логическое обоснование, которое бы доказывало необходимость ее немедленного отъезда из клиники. Но все напрасно, на ум не приходило ни одной стоящей мысли; по крайней мере ничего такого, что Филип, с присущей ему проницательностью мог бы принять за действительно веский довод. В какой-то момент она начала даже подумывать о том, а не может ли Аксель подсказать ей возможное решение, но в конце концов все же отвергла эту идею. Ведь он однажды уже дал ей недвусмысленно понять, что он пойдет на все, ради того, чтобы доказать свою преданность Филиппу, а поэтому пытаться задействовать его в организации ее, Лесли, отъезда было бы по крайней мере нечестно.

К концу недели было составлено заключение о посмертном вскрытии Деборы Редвуд, называвшее причиной смерти самоубийство, мотивированное неустойчивостью психики. Сэр Лайонель немедленно покинул клинику в сопровождении Филипа, который вместе с ним возвращался в Лондон, чтобы принять участие в похоронах Деборы.

За время, прошедшее после смерти Деборы, Лесли с успехом избегала встреч с Филиппом наедине, но вечером накануне своего отъезда он сам позвонил ей, попросив зайти к нему в кабинет.

— Я уезжаю на целых десять дней, и знаешь, Лесли, мне будет невыносимо одиноко без тебя.

— Я уже легла спать, — солгала она.

— Тогда я сам поднимусь к тебе.

— Не надо. Это не совсем удобно.

— Я тоже так думаю, — устало сказал он. — Но разве ты не можешь просто набросить на себя платье или еще что-нибудь и спуститься сюда? Я не задержу тебя надолго, любовь моя, но мне обязательно надо видеть тебя.

— Нет, Филип. Будет лучше, если мы останемся каждый у себя.

— Сэр Лайонель ни о чем не узнает, — продолжал он, по-своему поняв ее нежелание. — Да и в любом случае, я все равно собираюсь рассказать ему о нас.

— Ты не должен этого делать, — быстро перебила его Лесли. Пожалуйста, Филип, ничего ему не говори.

— Но рано или поздно он все равно узнает об этом.

— Пусть уж лучше поздно, чем сейчас, — Лесли замолчала, крепко сжимая трубку в ставшей влажной ладони. — Я знаю, что ты не… что ты не любил Деборы, но ведь она была дочерью сэра Лайонеля. Подумай, каково ему будет.

— Но я совсем не собирался рассказывать ему о тебе завтра, — сказал он. — Мне просто казалось, что мне следует все же поставить его в известность, прежде, чем я вернусь обратно в клинику.

— Нет, — снова возразила Лесли. — Не надо. Ничего не говори ему, Филип. Обещай мне это.

— Ну, ладно, не скажу, — неохотно проговорил он. — Я думаю, ты права. Но я уже устал от всей этой лжи. Я люблю тебя, и хочу, чтобы весь мир узнал об этом. — Он замолчал, как будто ожидая, что она ответит ему на это что-нибудь, но никакого ответа с ее стороны не последовало, и тогда он окликнул ее. — Лесли, ты еще слушаешь меня?