Эту мысль не раз высказывала и Виктория, сетуя, почему им Бог не дал ребёнка раньше? Потом, правда, поправляла себя – тогда бы у них не было Вали. А эту девочку она полюбила как собственную дочь.

Виктория… почти десять лет совместной жизни. Кто бы мог подумать, что она станет судьбой Вадима Зорина?! Да, внешне красивая, яркая, сразу привлекающая к себе внимание, но слишком самонадеянная, в чём-то поверхностная и даже легкомысленная. Ему такие никогда особо не нравились и с первых минут знакомства, в общем-то, было всё ясно. А Зорину в женщине была нужна тайна, особый флёр, а ещё интеллект, ум. Однако с годами его супруга показала иные качества, нежели те, о которых он подозревал вначале. Умение быстро прощать, уступать именно там, где необходимо, умение быть мудрой, гасить конфликты или ссоры, не дав им разгореться. В Виктории проявилось чувство юмора, весёлость, о которой он, кажется, раньше не подозревал. А ещё она стала прекрасной мамой – бесконечно терпеливой, заботливой и любящей. Более того, оказалось, что и физически Вадим и Виктория удивительно подходили друг другу.

Размышляя обо всём этом, Зорин въехал в Беляниново. Машину оставил возле своего дома, к бабе Симе отправился незамедлительно. Небольшой домик в конце деревни, из трубы был виден дым, конечно же, топили печь. Наличники на окнах, похоже, недавно обновляли. И входная дверь была покрашена, и лавочка под окнами. Калитка оказалась открытой, словно приглашала войти, что Вадим и сделал. Перед дверью остановился, кашлянул, протянул было руку, чтобы постучать, или же войти – если не заперто, но дверь вдруг открылась сама.

– Здравствуйте, я – Вадим Зорин, ваш сосед, – с улыбкой произнёс он. Перед ним стояла довольно полная женщина в телогрейке, накинутой на плечи. Щёки румяные, глаза чуть прищуренные, будто насмешливые, в руках миска с водой и чищенной в ней морковью.

– Здравствуйте, – отозвалась женщина.

– Мне бы поговорить с Серафимой… – Вадим замялся, дурака свалял, что не узнал отчество старушки. Ну что за панибратство – баба Сима! Может, кому и баба, но не ему же?

– С бабой Симой? – усмехнулась женщина, заметив его смущение. Внимательно посмотрела на Зорина. – Обождите, это же вы взяли на воспитание нашу Валечку? – вспомнила она. – Большой дом в самом начале деревни? У вас ещё жена такая хорошенькая, в очках? И это же насчёт вас звонила Маруся, то есть Марья Ивановна?

– Да-да, – на все вопросы сразу утвердительно ответил Вадим.

– Зоя, кто там? – послышался старческий надломленный голос из глубины дома.

– Мама, помнишь, я тебе говорила – по просьбе Маруси к нам приедет молодой человек? Поговорить о родственниках Валюшки Терёшкиной, – крикнула та, которую назвали Зоей.

– Помню, конечно, я ещё не впала в маразм, – ответила старушка. – Что же ты держишь его в дверях? Приглашай в дом!

– Подождите меня буквально несколько секунд, – попросила Зоя Вадима, пропустив его в сени, сама же спустилась по ступенькам крыльца, всё ещё держа миску с морковью в руках. Пока она ходила, Зорин успел осмотреть сени – они разительно отличались от тех сеней, чтобы были в доме Вали. Здесь было сухо и светло. На полочках с левой стороны стояли две лампы – имитация керосиновой – в начале и в конце помещения. У входа с правой стороны висела пара курток на деревянной вешалке, тут же на крючке висела сплетенная из лыка кошёлка. Вадим думал, ими уже давно не пользуются. Чуть дальше в стене была сделана прямоугольная ниша, под ней скамья, на которую предполагалось садиться, чтобы снимать или надевать обувь. Рядом со скамьёй деревянный ларь, за ним светлого дерева шкаф, на дверце которого красовалось большое прямоугольное зеркало в узорчатой рамке. Почти под потолком на узкой полке стояло несколько чугунных утюгов, которые смотрелись, скорее, музейно, чем использовались. Пол был застелен двумя короткими полосатыми цветными дорожками. Брёвна потолка поражали своим масштабом, но смотрелись не громоздко, а, скорее, уютно. И завершала интерьер круглая табличка с перечёркнутой сигаретой – курить запрещено. Вадим невольно издал смешок.

– Проходите, как вас по батюшке-то? – вернулась Зоя.

– Просто Вадим, – ответил Зорин. Достаточно того, что своё отчество он слышал в университете по многу раз на дню.

– А меня тогда зовите Зоей, – она открыла дверь в комнату.

– Здравствуйте, – ещё раз поздоровался Вадим, теперь уже с сухонькой старушкой, которая сидела на табурете возле печи. Несмотря на хорошо протопленный дом, старушка была одета в свитер, а ещё в жилет, отороченный коротким мехом.

– И тебе, сынок, не хворать, – ответила старушка, вглядываясь в Вадима. Он поразился голубизне её глаз, ясности и голубизне. – Так вы тот самый Вадим, что взял в свою семью сироту Валюшку, – она не спросила, а словно подтвердила этот факт. Зорин кивнул, смущаясь уже во второй раз. Ведь взять девочку в семью была идея его жены, ну никак не его. Он, опасаясь потерять Викторию, её разочарования и отчуждения, согласился на удочерение. Ну, и Марья Ивановна сыграла не последнюю роль. – Доброе сердце, что сказать, – баба Сима растянула бескровные губы в улыбке одобрения, неожиданно показав ряд ровных белых зубов. Понятно, что не своих, но сделанных и подогнанных весьма качественно. Глядя на бабу Симу, он подумал, что за все годы своего проживания, пусть и непостоянного, в Беляниново, так и не познакомился со всеми соседями. Правда, всё время было как-то не до знакомств – то работа, учёба, теперь семья и преподавательская деятельность. А свою скобяную лавку в Беляниново он продал, но не, потому что товар не пошёл, а потому что Зорин стал просто не успевать. В то время слишком часто приходилось ездить в город.

– Серафима… – Вадим опять замялся, так и не спросил отчество старушки. Зоя тем временем подала ему стул.

– Баба Сима, – старушка покачала головой, мол, никак иначе.

– Хорошо, – всё ещё смущаясь, согласился Вадим.

– Зоя, поставила бы ты самовар, за ним разговор у нас потечёт как надо, – она многозначительно посмотрела на дочь.

– Может, не стоит ради меня так утруждаться, – заметил Вадим.

– Да какое тут утруждение, – пожала плечами Зоя и занялась самоваром. Затем принесла из кухни две плошки с пряниками и кусочками разноцветного мармелада. Вадим вдруг вспомнил про коробку с пирожными, которую оставил в сенях.

– Я сейчас вернусь, простите, – сказал он, выскочил в сени, быстро вернулся. – Это пирожные – к чаю, – поставил коробку на стол.

– Богато смотрится, – пошутила Зоя, – а так – спасибо, конечно!

Пузатый начищенный до блеска самовар, важно пыхтел, выпуская из своего чрева кипяток, который звонко отскакивал от стеклянных стенок стакана. А подстаканник под ним был необычным. Вадим принялся его рассматривать: весьма изящной гравировки тройка лошадей мчалась по кругу, над их головами высились дуги, а положение сильных ног красноречиво свидетельствовало о том, что кони несутся во весь опор.

– Нравится? – заметив, что гость внимательно рассматривает подстаканник, спросила Зоя.

– Да, прекрасная работа, – похвалил Вадим.

– Называется «Тройка зимняя», выполнена из мельхиора. Кстати, Московской Артелью, середина семидесятых годов.

– Шестидесятых, – поправила дочь баба Сима, она ела уже третье пирожное, запивая чаем и жмурясь от удовольствия.

– Вот всё помнит, что было раньше, – добродушно усмехнулась Зоя, – а спроси – завтракала она или нет, поставишь в тупик.

– Будет тебе наговаривать на мать, – отмахнулась баба Сима. – А чай ты, Зойка, хорошо заварила. И пирожные вкусные.

– Мама, – Зоя многозначительно посмотрела на неё, но фразу не закончила.

– Мне жить осталось всего ничего, а ты не даёшь поесть всласть, – она взяла из коробки ещё одно пирожное и хитро посмотрела на Вадима. – Вот и Панюковы любили чай пить, бывало, зайдёшь к ним – так угостят на славу, – вдруг начала она рассказывать без перехода, сразу. – К чаю, чуть ли не весь стол заставят, у деда-то Гали – Семёна Петровича Яковлева была своя пасека, мёд не переводился, а после его смерти дело перешло к зятю. Он-то сначала растерялся, а потом ничего – взялся за дело, да мужики помогли. А ещё лето оказалось подходящим – цвело всё подряд, да буйно. В тот год мёду было много-много, да ещё цвет такой получился – тёмный, вкус чуток терпкий, а поскольку пустырник цвёл больше всех, в меду было будто зелье сонное – так хорошо спали и детки, и взрослые.