В доме заманчиво пахло жареным картофелем, который Виолетта Григорьевна готовила исключительно для сына. Вадим втянул в себя любимый с детства аромат, мама умела жарить картофель как-то особенно – шкварки были такими вкусными, что оближешь пальчики, а сам картофель – тонкими длинными брусочками, которые подсыхали и слипались, словно чипсы.

– Мам, что случилось? – Вадим помыл руки, уселся за стол, обнаружил на тарелке солёные огурчики – маленькие, складные, один к одному, ласково обнимаемые веточками укропа.

– Ты сначала поешь, – она достала из холодильника вытянутой формы стеклянное блюдо, на подушке из луковых колец которого лежала нарезка серебристо-голубой жирной сельди, а между её кусочками были вертикально вставлены дольки лимона, тут же на рыбном блюде лежало несколько крупных коричневого цвета с лиловым оттенком оливок с косточками. Вадим сглотнул слюну, мама умела создавать эстетику и живописность во всём, к чему прикасались её руки.

– Мои любимые «Каламата», – Зорин от предвкушения удовольствия закатил глаза. – По какому поводу изысканный ужин да ещё с такими роскошными оливками?

– Да разве это роскошь? Сейчас можно найти всё, что угодно, если средства позволяют, – отмахнулась Виолетта Григорьевна. – Вечно ты со своей иронией, Вадик.

– Мамуль, ну прости, – сказал он примирительно, взял вилку и принялся за ужин. – А где отец? – спросил, когда уже опустошил тарелку, подумал и съел ещё кусочек сельди, силы воли на такое блюдо у него явно не хватало.

– Звонил, что задержится, да ты ешь сельдь, ешь, – Виолетта Григорьевна придвинула к сыну тарелку. – Жоре всё равно нельзя.

– Мам, ты же не за тем меня звала, чтобы я слопал в доме всю селедку, верно? – Вадим положил вилку на салфетку. – Давай выкладывай, что тебя так взволновало, я же вижу – ты вся не своя.

– Это касается нашей семьи, – хозяйка дома поднялась с места, – точнее, твоей прабабушки и…– она вышла из кухни, вернулась довольно быстро. В руке держала фотографию небольшого формата, судя по качеству и цвету бумаги – очень старую. – Смотри, – протянула сыну фотокарточку.

– Подожди, кто это? – Вадим помотал головой. Со снимка на него смотрела девочка лет десяти – весьма миловидная, с пухлыми щёчками, такие как раз бывают у подростков, подбородок мягко и едва заметно раздвоен. Глаза были крупными, похоже, что светлыми, формы миндалевидной. Аккуратный прямой носик был не вздёрнут, не озорной. Нижняя губа более тонкая, слегка поджата под пухлую верхнюю. От чего в целом взгляд девочки казался сосредоточенно-серьёзным. Улыбаться она явно не намеревалась. Тёмные густые волосы на косой пробор в виде ретро волны̀ закрывали часть лба, сбоку были подколоты атласным бантом, и крупными кольцами лежали на обоих плечах. Верх платья девочки украшали лёгкие воланы с вышивкой. Судя по наряду и причёске, девочку готовили к съемке, но создавалось ощущение, что против её воли. Однако самым удивительным было не это, а то, что если бы не пухлый овал лица и не тёмные волосы, Вадим дал бы голову на отсечение, что на фотографии была Валя. Сходство казалось невероятным. Вадим поднёс снимок близко к глазам, потом отвёл его дальше – если бы он в последние месяцы не жил в одном доме с Валентиной, то сейчас бы мог засомневаться в сходстве её и девочки с фотографии, но он уже хорошо успел изучить её лицо. Именно такое – мало улыбающееся, сосредоточенное, с серо-голубыми глазами, мягко раздвоенным подбородком. Чёрт, у Николя такая же форма подбородка, да и у его отца – Фертовского-старшего тоже! – Мам, кто это? – Вадим, наконец, оторвал взгляд от фотографии и посмотрел на Виолетту Григорьевну.

– Это твоя прабабушка Христина, – кашлянув, ответила Виолетта Григорьевна, видя реакцию сына, она опять стала нервничать. Как и в тот раз, когда поняла – почему ей лицо Вали показалось при встрече таким знакомым. Точнее она понять-то не смогла, пока не взялась разбирать старые альбомы с фотографиями – до них всё никак не доходили руки. А тут Жора что-то искал в комоде и наткнулся на них. Два альбома, обтянутых истончившимся и потёртым от времени синим и красным бархатом. В синем альбоме Виолетта Григорьевна и наткнулась как раз на снимок своей бабушки Христины, тогда ещё Воронцовой. Бабушка рассказывала, что не хотела фотографироваться, но заставили родители, тогда детей не спрашивали об их желаниях.

– Но я не помню эту фотографию, – Вадим нахмурился.

– Ты потерял интерес к альбомам ещё в подростковом возрасте, потому что однажды попытался отодрать от одного из них бархатную обложку для каких-то своих экспериментов, за что получил от отца такой нагоняй, что даже выскочил из дому, – вздохнула Виолетта Григорьевна. – Потом несколько фотографий забирал себе мой брат – твой дядя, он делал копии, но почему-то среди них не было снимка Христины. А, я, кажется, вспомнила, фотография находилась между двумя слипшимися страницами альбома. Но сейчас всё это неважно, – она сделала паузу, – я о другом. Ты не можешь не видеть, что твоя прабабушка и Валя практически одно лицо. Скажи, что я ошибаюсь, скажи? – Виолетта Григорьевна посмотрела в глаза сына.

– Ты не ошибаешься, – вынужден был признать Вадим, опять взяв в руки фотографию, с которой на него смотрели невероятно выразительные и такие же серьёзные, как у Вали, глаза его прабабушки.

– Вот и вся история, – Вадим откинулся на удобную спинку стула. Кафе внутри пекарни, действительно, было уютным – чудесно пахло свежезаваренным кофе и по-домашнему корично-ванильной выпечкой.

– Любопытно, – отозвалась Марья Ивановна, внимательно рассматривая через крохотные очки на кончике носа фотографию, которую ей дал Зорин по ходу своего рассказа. – Я бы сказала – даже весьма любопытно.

– Вам тоже кажется, что Валя похожа на мою прабабушку Христину? – задал вопрос Вадим, в душѐ слабо надеясь, что Марья Ивановна опровергнет это сходство. Мало ли что им с матерью почудилось. А Марья Ивановна – человек незаинтересованный, к тому же мудрый и рассудительный.

– Мне не просто кажется, оно так и есть, – она посмотрела на Зорина с каким-то странным чувством.

– То есть? – Вадим сделал глоток кофе, от удовольствия на секунду прикрыл глаза.

– Валя действительно, очень похожа на твою прабабушку, вне сомнений. И подобное сходство не может быть случайным. Хотя природа порой так лихо шутит над нами, что бывают похожи и совершенно посторонние люди, – она сделала паузу, вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям, – но именно здесь надо проверить.

– Проверить? – переспросил Вадим.

– Да, родственные связи между твоей семьёй и предками Валентины. Твоя мама абсолютно права – этим надо заняться вплотную. И чем скорее, тем лучше.

– Но, Марья Ивановна, – Вадим закинул ногу на ногу, – о каких связях можно говорить? Семья Фертовских – аристократы в пятом поколении, прошу прощения – звучит несколько нескромно, но что есть, то есть. Зорины куда проще, но исследовать их родословную нет смысла, потому что Валя похожа на мою родственницу по линии Фертовских. А с другой стороны её родня из Беляниново – простые люди, всю жизнь проработавшие на земле, а уж папашка девочки вообще асоциальный элемент. Алкоголик, бездельник. Что между ними и моей семьёй может быть общего?

– Ну, бездельником я бы Генку не назвала – по крайней мере, когда был помоложе, он и на заработки ездил, и матери помогал, – покачала головой Марья Ивановна, сняла очки и спрятала их в футляр. – Хотя в чём-то ты прав, что касается этих двух семей – Панюковых и Терёшкиных, они были простыми людьми. Насколько мне известно, Панюковы давно жили в Беляниново, но не родились там, а вот откуда они приехали – я не в курсе. Вот что, Вадим, – посмотрела на экран телефона, – мне пора возвращаться домой, а то дочь будет нервничать. Ты же поезжай в Беляниново и поговори с бабой Симой, да, той самой, которая мне рассказала про Снежану. Пока эта ветхая старушка жива и ещё в памяти. Да, поезжай как можно скорее, не откладывай. А то и зима на носу, да и вообще лучше разобраться во всём в ближайшее время, вдруг всплывёт такое, что изменит всю вашу жизнь с Викторией.