Из проводников один только киргиз, по имени Кобак Ермамбетов, знал путь в Хиву. Он вел войска всем на удивление, по прямехонькой линии. Был еще проводник Кал-Нияз Туркестанов, которого с пути отправили в Хиву с почтой. Он сбился с дороги и, чтобы утолить мучительную жажду, зарезал обеих лошадей; когда кровь иссякла, он зарыл почту в песок, повесил на палке свою шапку, чтобы можно было разыскать пакеты, и затем спокойно умер. Вообще, в хивинском походе между проводниками были люди, нам преданные и в то же время пылавшие местью к Хиве, где у них томились в неволе отцы, братья или дети.
14 апреля на песчаном пустынном берегу моря войска киндерлийского отряда, выстроенные покоем, благоговейно слушали напутственный молебен. «Мы идем за святое дело, — говорил в напутственном слове отец Андрей Варшавский, — выручать из неволи наших братий. И Христос сказал: "Нет выше любви к ближнему, как положить за него душу свою"». В тот же день первый эшелон выступил к колодцам Он-Каунды. Солдаты зашагали быстро, налегке, в гимнастических рубашках; кроме ружей, они имели при себе запас сухарей на 4 дня, мундир, шинель и сапоги.
Офицеры могли взять с собой несколько смен белья, мундир, пальто, запас чаю, сахару и табаку; о походных кроватях никто и не помышлял; сам Ламакин спал на простом войлоке; пищу ели все из солдатских котлов.
Хорошо идти, когда верблюды сильны, седла на них исправны, вьюки пригнаны ловко и солдаты знают свое дело. Нет тогда ни остановок, ни падений, ни перетаскивания тюков, не слышно рева животных, перебранки людей, разве при захождении солнца, когда киргизы забывают все на свете, чтобы сотворить вечерний намаз. Тогда передовой верблюд останавливается и начинает пощипывать травку, за ним другой, третий. Все сбивается в кучу. Унтер-офицер, приставленный к ротным вьюкам, заметив беспорядок, подбегает к вожаку и торопит его кончать молитву: «Верблюд, работай!» — говорит он ему. Киргиз не обращает никакого внимания. «Ты ведь на службе царской! — уже кричит унтер-офицер. — Верблюд, работай!» Дело кончается тем, что вожака берут за шиворот и водворяют на место. В остальное время тишина: ни говора, ни песен, ни шума. Иногда раздастся солдатский голос: «Ну да и забрался этот хивинский хан в проклятую сторонушку!» Офицеры идут по своим местам; если сойдутся двое-трое, то начинается разговор. Один говорит, что, как придет в Хиву, первым делом припадет к пресной воде; другой мечтает поесть свежего хлебца; третьему надоела баранина… Вдруг колонна оживилась: выскочил из норки тушканчик. Сейчас же нашлись охотники за ним гнаться. Крик, гиканье не умолкают до тех пор, пока прыгунчик не скроется или не будет пойман. Это «красные» дни похода, каких на долю киндерлийского отряда выпало не много. Уже на третий день похода с раннего утра поднялся удушливый ветер. Несмотря на это, 1-й эшелон прошел положенные 20 верст. Стали на привал. Жгучее солнце, поднимаясь все выше и выше, накаляло мертвую пустыню, расслабляло все живое, все, что имеет способность двигаться. Роздали солдатам сначала по три чарки воды, потом еще по две; в запасе оставалось немного, а до ближайших колодцев Сенек не менее 50 верст. Тогда Буровцев, начальник колонны, отрядил на всю ночь капитана Усачева с ротой солдат и Сущевского-Ракусу с сотней кизлярцев, чтобы они выслали воды навстречу. Вечером тронулась и колонна. Солдаты с места начали уставать, потом все чаще и больше. Офицеры несли на себе их ружья, амуницию, делились с ними водой, мятными лепешками. Кое-как к полуночи собрались все на бивак. Запас воды оставался только в двух ротах. В лагере никто не спал; солдаты бродили, как тени; многие, побродивши кругом лагеря, окружили Буровцева и молча, со вздохами и умоляющими взглядами, ожидали от него помощи. У некоторых появились признаки холеры. Канонир Василий Иванов помешался: он бегал по лагерю и своим бредом наводил на всех ужас. Положение отряда казалось безнадежным. Все упования возложили на Господа Бога. Часа за два до рассвета музыкант принес чайник воды, стакана два, и сказал Буровцеву, что купил за 2 рубля у какого- то проводника. Стали разыскивать этого проводника, даже делали по указанию музыканта обыск, однако не нашли ни воды, ни денег. В надежде встретить казаков, колонна поднялась часа за два до рассвета. Шли, едва передвигая ноги. С восходом солнца задул знойный ветер, точно из плавильной печи. Со всех сторон начали раздаваться стоны; хриплые голоса умоляли дать водицы; те, которые еще сохраняли силы, вырывали из глуби песок, сосали его почернелыми губами, обкладывали грудь, горло, голову. Все освежающие напитки, капли, лекарства из походной аптеки — все было роздано. Начались солнечные удары. Надо много труда, чтобы привести в чувство такого больного: ему силой раскрывают рот и по капле вливают воду, пока не начнет работать желудок. Во время этой суматохи один солдатик забрел куда-то далеко и наткнулся на лужу дождевой воды. Буровцев сейчас же послал владикавказскую сотню с оставшейся посудой. Действительно, часа через два казаки привезли 10 ведер какой-то белой грязи, благодаря чему колонна прошла еще верст пять. Тут явились киргизы, посланные с приказанием ускорить доставку воды, и объявили, что следом за ними едут и казаки Ракусы-Сущевского. Не прошло двадцати минут, как показался на горизонте хорунжий Кособрюхов: он несся в карьер, держа высоко над головой бочонок с водой; вслед за ним скакало человек 20 с бурдюками, бочонками, бутылками. Раздались радостные крики: «Вода, вода!» Колонна была спасена.
Буровцев с офицерами сами раздавали воду, по порядку, причем многие пускались на хитрость: выпьет, обойдет офицера сзади и опять станет в шеренгу. По мере того как люди набирались сил, их частями отправляли дальше; самых слабых довезли до колодцев Сенек на верблюдах. Больных оказалось 150 человек, в том числе 8 безнадежных.
Солдаты прозвали переходы 17 и 18 апреля «мертвыми» станциями.
К бедствиям жажды присоединялись обманы зрения — явления, обычные в пустыне и известные под именем миража. В то время когда отряд тянется по раскаленному песку, глазам чудятся впереди быстро бегущие ручейки, озера и по берегам их ветвистые деревья. Менее опытные пускаются бежать с манерками, чтобы зачерпнуть водицы. Бывалые всячески их удерживали, говоря, что это «черт смущает». В полдень 17 апреля показалась какая-то партия вдали. «Колонна, стой!» — скомандовали. Построили каре, сложили впереди вьюки, за ними рассыпали стрелков, в середину каре поместили верблюдов, орудия зарядили гранатами. В такой готовности простояли около часа, и все исчезло. От начальника колонны до последнего лауча (верблюдовожатого) все были уверены, что видели неприятеля, но оказался мираж.
На 13-й день пути отряд вступил на Усть-Урт. Это оказалась ровная поверхность — ни холмика, ни впадины, точно безбрежное море, где глазу негде остановиться. Кое-где попадалась полынь да кустики гребенщика и саксаула; ни зверя, ни птицы. Дожди тут бывают редко, погода всегда ясная. Человек, вступивший впервые в эту часть пустыни, невольно содрогнется от мысли, что ему никогда из нее не выбраться. Солдаты говорили, что здесь обитает сам черт: кто же другой станет морочить людей призраками ручейков или деревьев? Колодцы здесь попадались глубокие, до 30 саженей. У каждого колодца одна и та же история: как только набегут передние солдаты, сразу опускается около десятка разных посудин. Давка страшная. Веревки путаются, посуда или остается в колодцах, или вынырнет наполовину и даже вовсе пустая. Через некоторое время подходят верблюды с вьюками, а с ними и ведра. Тут уже ставят караул, под начальством офицера, после чего соблюдается очередь: раздают воду порциями по одной, по две крышки, смотря по запасу воды, по величине перехода. Случались колодцы, где каждая капля воды была на счету. Вообще же не брезгали и самой плохой: «Была бы только мокрая», — говорили солдаты. Обитатель пустыни лучше других знает цену воды. Он говорит: «Капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за 100 лет». Недаром сооружение колодца считается делом богоугодным и имена строителей увековечены: колодцы называют их именами.
