— Что это? — спросил главнокомандующий, завидев в садах пеших сарбазов и конные толпы бухарцев со значками.
— Не знаю, — отвечал мирза Шамсутдин, еще недавно уверявший, что в Самарканде нет никаких войск.
Он просил позволения выехать вперед, узнать, в чем дело. Скоро вместо него явился новый посланный, Нажмутдин-ходжа, в белой чалме, в богатом атласном халате. Он подал договор за подписью и печатью эмира. Когда стали разбирать бумагу, оказалось, что она написана частью на персидском, частью на арабском языке, которого никто из переводчиков не знал. Однако все-таки можно было понять, что эмир изменил условия высланного ему договора в свою пользу; считал ли он себя еще достаточно сильным, или просто хотел протянуть время — осталось неизвестным.
Отряд снова двинулся ускоренным шагом, торопясь выйти из садов, где высокие заборы имели необходимые приспособления для упорной обороны. Кауфман поспешил к авангарду, за ним ехал Нажмутдин.
— А это что еще значит? — спросил у него генерал, указывая на высоты, покрытые пехотой, конницей и артиллерией.
— Народ и войска вышли встречать вас, — спокойно отвечал азиат.
Местность открывалась для нас самая невыгодная: песчаная или каменистая долина, вся изрытая рукавами Зарявшана, то мелкими, то глубокими, с быстрым течением; дальше расстилались топкие рисовые поля, прикрытые с левой стороны густыми рядами деревьев. За рекой Зарявшаном подымались высоты, частью пологие, частью крутые, с откосными обрывами. Около 20 неприятельских орудий стояли в центре позиции, на большой самаркандской дороге; еще 2 батареи по шести орудий — на двух боковых путях. Пехота занимала длинным тонким строем подошвы высот; конница же почему-то скопилась на высотах, вершина которых пестрела множеством палаток, обставленных бунчуками и разноцветными значками.
Бухарцы были уверены в неприступности своей позиции; только один из дервишей, сомневаясь в этом, заранее предсказал, что войско будет побито. Ката-тюря, старший сын эмира, приказал отрубить ему голову.
Миролюбивый генерал все еще надеялся, что бухарцы очистят высоты. Два раза ездил туда посол эмира, о чем-то переговаривался, снова возвращался, а войска неприятеля тем временем передвигались, передовая линия пехоты усиливалась толпами конницы. Прошло 3 часа, томительных, долгих, под палящими лучами солнца. Наконец бухарцы открыли огонь, и довольно меткий: снаряды перелетали через головы главнокомандующего и его свиты. Еще прождали с четверть часа, пока Кауфман произнес: «С Богом!» Так началось сражение, известное под именем боя на Самаркандских или Чапанатинских высотах. Шесть рот 1-й линии шибко пошли на высоты; в промежутках двигалось 8 орудий; сзади поспешали резервы. Абрамов вел свои роты на правый фланг неприятеля, а Головачев с ротами 9-го, 3-го и стрелкового батальонов пошел на центр. Тут пролегали ближайшие пути к Самарканду. Солдаты перешли один рукав Зарявшана по грудь в воде, потом зашлепали в грязи, еще дальше — стали вязнуть в тине; ноги разъезжались в стороны, многие падали, снова подымались и все шли да шли; миновали рисовые поля, опять — арык: поправили сумки, подтянули их к самой шее, чтоб не замокли, и снова погрузились в воду. Всякий, кто выбирался на берег, прежде всего ложился на спину и болтал ногами, пока не отольет воду; вскочив, снова бегут, спешат дорваться до высот. Цепь уже почти бежит. Вот ядро шлепнуло перед 4-й ротой.
— Ишь, как его, проклятого, вдарило! — обозлился солдат. Рота пошла еще шибче; народ входил в азарт. Это были люди, шедшие продавать свою жизнь за очень высокую цену: на каждого бойца приходилось не менее полсотни врагов.
— Пушки бросают, братцы! Смотри: вон пушки бросают! — крикнул молодой охотник.
Все взглянули вверх.
— Ура, ура! — раздалось из всех грудей, и уж тут никакая сила не могла остановить этот неудержимый порыв.
Рота 9-го батальона, с Назаровым во главе, захватила все 20 орудий центра.
— Смотри, братцы, — кричали солдаты, — вся снасть у них тут: тоже вон и заряды, и пальник, и банник — ну, орда дурацкая!..
В то же время Абрамов поднимался на высоты правого фланга. Неприятель, изумленный быстротой наступления, поспешно отошел, и только конные толпы, заметив оставленный перед садами обоз, кидались на него со своим обычным криком: «ур! ур!» Удивительное зрелище представляла эта горсточка, составлявшая прикрытие, окруженная тучей конницы: она по временам останавливалась, делала залп и снова двигалась, пока рассеянный неприятель не свернется в кучу, чтобы нанести новый удар. В начале 6-го часа наши войска, кроме нескольких пушек, были на высотах; последние выстрелы смолкли, и только внизу, в арыках, бились увязшие лошади. Охваченный с флангов, при дружном наступлении против центра, неприятель покинул свои позиции и бежал без оглядки. На протяжении 2,5 версты валялись ружья, сабли, чалмы, куртки; на левом фланге было покинуто до 30 палаток, с подушками, коврами, самоварами, кальяном и разными сластями: видно, беки надеялись долго здесь держаться. После мы узнали, что они хотели затопить всю эту долину, да плотина не была готова.
Победители, добравшись до высот после такого мучительного перехода, неспособны были к преследованию. Усталые, голодные и до нитки мокрые, они молча падали на сырую землю, не произнося ни единого слова. Так прошло с полчаса, многие уже заснули сном богатырей, как вдруг среди гробовой тишины раздался восторженный крик: «Вода, вода! Воду нашел!» Вся эта колонна мигом воспрянула и ударила бегом к ручейку, протекавшему под самым городом: вода оказалась чистой, свежей, прохладной. Утоливши мучительную жажду, солдаты, уже под смех и говор, разбрелись по соседним саклям, где многие нашли лепешки, сухой урюк и изюм.
Все были уверены, что неприятель отступил для защиты священного города. Каково же было удивление, когда на другой день, еще на рассвете, явились к генералу старшины и объявили, что они, настрадавшись от своеволия беков, от жестокости эмира, теперь с радостью ждут русских как своих избавителей; улемы прибавили, что они будут молить Бога о даровании победы и славы русскому оружию, о даровании здоровья и благополучия Белому Царю, если он не откажется принять их под свою могущественную державу. Старшины пояснили, что они накануне затворили ворота перед своим войском. Часа через два явились новые аксакалы с просьбой занять город поскорее, потому что на выручку Самарканда приближается 20 тыс. шахрисябцев. Тогда ударили тревогу: войска в один миг поднялись, устроились и пошли. Пройдя версты 1,5 по скатам высот, авангард втянулся в сады между высокими стенами, за которыми могла бы поместиться вся вчерашняя армия. Вот еще прошли небольшую поляну, и наконец открылся священный город, некогда столица великого Тамерлана. Правда, он обеднел, в нем не более 20 тыс. жителей, но в глазах азиатцев он все так же велик своими воспоминаниями и продолжает с гордостью носить громкое название «Головы ислама», в то время как Мекка величается его «Сердцем».
Самарканд со времен Александра Македонского считается «вторым благочестивым местом, сотворенным по слову Ормузда». Прежде он назывался просто Маркандом, испытал много превратностей, пережил счастливые времена, знавал и тяжкие невзгоды. Под владычеством арабов он слыл «убежищем мира и науки». Против полчищ Чингисхана Самарканд выставил грозную силу, в рядах которой насчитывалось более ста тысяч. Она не спасла его от страшного погрома. Но мало-помалу город поправился, а через два века стал столицей громадной империи Тамерлана, или Тимура, как его еще называют. К этой эпохе относятся его лучшие памятники, равно как и лучшие воспоминания. Нет нигде в мире столь величественных и богатых по архитектуре медресе (школы), как самаркандские, Все они имеют впереди стрельчатый портик, высоко поднимающийся над бедными низенькими домиками, скучившимися под его громадной тенью. Это преддверие обрамлено двумя такими же высокими столбами и испещрено самыми затейливыми узорами, наподобие лучших персидских ковров. Иногда среди роскошной мозаики красуется изображение персидского льва, что служит указанием, откуда были зодчие. В темной глубине стрельчатой паперти неясно видны другие узоры из фарфора. Над ковчегами мечетей и медресе высоко поднимаются круглые башни, некогда увенчанные пузатыми куполами, теперь поврежденными всеразрушающим временем. Главная площадь города — Ригистан, всегда оживленная толпой гуляющих и ходячими торговцами, обставлена с трех сторон самыми красивыми из самаркандских медресе: Шир-дар (боги львы), Тилла-кари (одетая в золото) и медресе Уллубега, прославленное в XV веке, как школа математики и астрономии. Самая великолепная в Средней Азии мечеть носит название одного из защитников ислама, шейха Зиндеха, погребенного тут же, под одним из камней. По преданию, он должен когда-нибудь подняться, чтобы покорить весь мир вере пророка. Сам Тамерлан похоронен в склепе мечети Гур-эмир, построенной на холме и увенчанной куполом редкой красоты. Богомольцы Средней Азии стекаются сюда толпами, чтобы облобызать нагрудник «владыки мира». Под голубым сводом часовни, покрытым позолотой, лежит надгробие из зеленоватого камня; день и ночь читает над ним мулла святую книгу. Со стороны, обращенной к Мекке, утверждено древко боевого знамени Тамерлана с привязанным к нему конским хвостом. Оно напоминает могущество этого человека, на которого устрашенные народы взирали, как на Бога. Возле зеленого камня лежит другой, черный: это могила наставника Тимура. Таково было его завещание — лежать рядом со своим учителем. В цитадели, которая заключает в себе целый квартал, также есть мечети, древние могилы и дворец бухарского эмира. Один из его дворов, обнесенный прохладной галереей, носит название тронной залы Тамерлана. В глубине двора лежит громадный сероватый камень — «кок-таш», на котором стоял трон. Обыкновенно, один из знатных рабов подставлял спину, вместо ступени, чтобы монарх, ступая по ней, мог занять свое место на троне. Здесь, у подножия этого трона, падали ниц властители Европы и Азии. А теперь, по прошествии 400 лет, полувзвод стрелков, взобравшихся на ворота шейх-зиндехе, кричал русскому главнокомандующему «ура». По обе стороны ворот стояли аксакалы; они пали на землю и просили принять хлеб-соль. По всему пути через базар до цитадели толпились самаркандцы, стар и млад, встречая русских дружными приветствиями: «Аман! Аман!» Цитадель оказалась пустой; дворец эмира был обобран дочиста. Здесь расположился главнокомандующий, а войска — частью за цитаделью, по бухарской дороге, частью в самой цитадели. Победители вели себя беспримерно: ни одна лавчонка не была тронута, несмотря на голод и удручающую жажду. Два дня они ничего не ели. Только к вечеру был доставлен по наряду скот, и на дворе Тамерлана закипела в котлах солдатская похлебка.
