Цветущие сады и плантации, богатство жителей, наконец положение Ходжента на торговом перепутье внушало всегда зависть алчным завоевателям Востока; из-за временного обладания Ходжентом на его рисовых полях происходило много кровавых битв, забытых, конечно, даже старожилами.
При приближении русских окружающие город поля и многочисленные постройки были брошены, некоторые дороги запружены из арыков, а ближайшие к стенам сады срублены под корень. По всему было видно, что жители решились защищаться: наших парламентеров они встретили выстрелами. Городская ограда, тянувшаяся на 11 верст, со стороны поля состояла из двойного ряда высоких толстых стен, усиленных башнями и земляными присыпками. После оказалось, что ходжентцы, несмотря на все усилия и принесенные жертвы, не успели как следует приготовиться к защите, чем наши войска отлично воспользовались. Ходжент достался в наши руки только благодаря быстроте наступления.
В ночь с 19 на 20 мая были заложены две батареи на правом берегу Сырдарьи, в отряде Краевского, и две на левом; с рассветом они открыли огонь из 20 орудий, в том числе двух мортир. Палили целый день до 10 часов вечера. В городе поднялась суматоха, начались пожары. В 3 часа следующего дня штурмовые колонны уже шли на приступ. Не успели они втянуться в сады, как были встречены депутатами; старший между ними, Ходжи-Газамат, объявил, что город сдается. Войска отошли назад, на прежние позиции. Однако прошло после того более суток, ворота не отворялись; наши парламентеры, уже вместе с Газаматом, были встречены огнем. Оказалось, что сторонники войны взяли верх, а всех стоявших за мир упрятали в тюрьмы. Подобные обманы, равно как и всякая проволочка заранее решенного успеха, действуют на войска очень дурно: солдаты ожесточаются и как бы вымещают на том же неприятеле даром потерянное время. Снова загремели орудия, и на этот раз канонада продолжалась три дня подряд. В праздник Ивана Купала, среди бела дня, штурмовые колонны подошли, не замеченные неприятелем, к крепостной стене, и когда северо-восточная ее часть, примыкавшая к реке, стала рушиться под ударами снарядов, подан был сигнал к общему штурму. Офицеры, а вслед за ними и солдаты поднялись по лестницам вверх, сбили после жаркой схватки защитников, спустились вниз, выломали ворота, чтобы пронести лестницы, и опять стали карабкаться на внутреннюю стену. Тут подоспели резервы, подскакали казаки, с того берега подплыли на баркасах стрелки Краевского — и в несколько часов как стены, так и улицы, загражденные баррикадами, были очищены от неприятеля; цитадель занята резервом. Только на другой день утром явилась депутация аксакалов, принося повинную в бесполезном пролитии крови.
Природное русское добродушие высказалось тут, как всегда после штурма туркестанских городов. Толкаясь по базарам, солдаты при встрече с сартами, хлопали их по рукам, по животу и приветствовали знакомым словом «тамыр» (приятель); обиды, грабежи случались очень редко. При встречах с офицерами сарты прикладывали руки к папахе, что выходило очень забавно; или, придерживаясь наших обычаев, протягивали офицеру руку со словами: «амантура!» Даже мальчишки в этих случаях соблюдают вежливость, не пропуская никого без обычного приветствия.
Наша победа под Ирджаром прогремела в Средней Азии, а взятие Ходжента, считавшегося оплотом, произвело на умы еще более сильное впечатление, Жители признавались после, что никогда не могли поверить, чтобы эмир, такой могущественный владыка, мог потерпеть поражение. Последний все-таки не сознал своего ничтожества в сравнении с могущественной державой Севера. Подыскивая себе союзников и собирая под рукой войска, он еще верил в возможность успеха и, видимо, затягивал время в бесплодных переговорах; сегодня чувство страха и лесть подсказывали ему одно, завтра высокомерие и азиатская кичливость брали верх. Назначили эмиру срок для высылки условий — срок прошел, ответа не было. Подъехавший на ту пору оренбургский генерал-губернатор приказал открыть военные действия наступлением на бухарские крепости Ура-тюбе и Джизак — это «ключи», которые некогда защищали Тамерлановы ворота, на северо-восток от Самарканда. Взятием этих крепостей мы прочно утверждались в долине Сырдарьи и, кроме того, окончательно разъединяли наших врагов, Бухару от Кокана.
Ура-тюбе досталось нам сравнительно легко, Джизак труднее. Он расположен на единственном удобном пути в долину Зарявшана и считался одно время самой сильной крепостью в Средней Азии. Большая часть города была обнесена в ту пору тройным рядом стен, в 4 сажени толщиной, в 3,5 высотой; по ним совершенно свободно могли ездить арбы. На наружной стене и промежуточных башнях стояло 53 пушки, с зарядными ящиками, со всей принадлежностью; для действия же при орудиях были вызваны искусные афганцы. Кроме того, гарнизон города составляли 2 тыс. сарбазов, несколько сотен туркмен, остальное сарты, всего не менее 10 тыс., под начальством Алаяр-хана, с титулом «таксаб-перваначи» — нечто вроде нашего фельдмаршала; при нем состояло 19 беков. Внутри крепости, как водится, стояла «урда», цитадель, но, по словам перебежчика, такая ненадежная, что ее можно было прошибить палкой. Между первой и второй стеной шла улица шириной около 60 саженей; здесь Алаяр-хан расположил лагерем все свое разношерстное войско; вместе с тем приказал все трое городских ворот завалить наглухо, чтобы никто и подумать не смел о возможности бегства. Местность вокруг крепости была очищена приблизительно на 100 саженей, для лучшей обороны.
Выбравши место под лагерь, наши расположились у самого выхода ущелья по дороге в Самарканд; затем приступили к осадным работам: делали лестницы, плели туры, вязали фашины, а в то же время малые отряды приближались к крепости, чтобы высмотреть удобные места для осадных батарей.
Покинутая часть города стала любимым местом прогулок наших солдат. Городские сакли оказались такие же маленькие, как и деревенские: в одну или две, редко в три комнатки; крохотные окна без рам, без стекол; полов вовсе нет; потолок из тоненьких жердочек, поверх насыпана глина. Каждая сакля окружена высоким забором, у которого лепятся кормушки. Везде глина и глина. На плоских крышах навалены запасы колючки, идущей на корм верблюдов и ослов; она же служит и топливом.
Несколько ознакомившись с этим местом, наши солдаты находили ямы, засыпанные ячменем, пшеницей; иногда такие запасы попадались и в саклях, причем дверь была искусно замазана глиной. Счастливая находка становилась известной всему лагерю: набегали фуражиры, усердно наполняли мешки, саквы; даже рубахи и панталоны превращались в мешки, переполненные зерном. На базаре, в его укрытых соломой галереях, солдаты копошились с утра до ночи: кто шарил в лавках, кто бродил из любопытства. Одному посчастливилось напасть на кипы табаку. Каждый солдат непременно воткнет штык, повертит-повертит и потом уж набивает карманы, не справляясь с их величиной. В другом месте нашарили мешки с изюмом: это добро живо расхватали по карманам, потому что ячмень, клевер, табак и изюм — предметы первой важности в солдатском быту; пшеница же и просо валялись без призрения, разве кто поохотится на мешок, чтобы выкроить из него на досуге портянки.
Однако сарты не дремали, и чуть только покажется на улице белая рубаха, посылали несколько пуль, не то и ядро. Эта угроза только потешала солдат, скрытых навесами, откуда вслед за выстрелом раздавался взрыв хохота. В Ура-тюбе ружья и пушки по ночам молчали; здесь же по ночам разгоралась самая жестокая стрельба, особенно к рассвету. Ура-тюбинские беглецы, верно, рассказали, что «урус» именно в эту пору лезет на стены. Кроме того, каждую ночь выходил из крепости отряд и с криками «Аллах! Ур!» бросался на наши пикеты. Однажды проскочило в горы 10 всадников, причем закололи пиками нашего солдата; другой раз сарты сделали вылазку, подожгли ближайшие сакли и тотчас вернулись. В Ура-тюбе ничего подобного не было.
15 октября перед вечером потянулись из лагеря арбы, нагруженные турами и фашинами. Несмотря на огонь из крепости, арбы подъехали сажен на 200 и свалили все в одном из переулков. В 7 часов выступили войска и саперы: одна колонна из 4 рот при 8 орудиях, под начальством Михайловского — к ура-тюбинским воротам, другая, почти в таком же составе, под начальством Григорьева — к Самаркандским воротам. Саперы сейчас же приступили к устройству осадных батарей. Штабс-капитан Зиновьев, подыскивая место для брешь-батареи, предназначенной для образования пролома в стене, сообразил, какова должна быть высота стены. Бухарцы так строят крепости: они выводят стену примерно в аршин, дадут высохнуть, потом накладывают второй пласт, потом третий и так до конца. Между пластами всегда образуются промежутки, заметные издали. Тут оказалось 9 швов, значит, высота 10 аршин — так оно действительно и было.
