Не доходя до Коканских ворот, наши услышали за стеной шум людей и пальбу из пушек. Оказалось, что это колонна Краевского: его солдаты с криком «ура!» карабкались на стену. Товарищи им помогли, стали их поднимать при помощи ружей, лямок или что там попало под руку. Пока головная часть (шедшие впереди) собиралась на стене, за стеной разгорелся бой. Краевский узнал, что у него на правом фланге появилась неприятельская конница, удиравшая из города. Он схватил бывшие в его отряде 4 конные пушки, горсть казаков и поскакал с ними наперерез. Несколько выстрелов картечью заставили коканцев рассыпаться, после чего казаки — всего-то 39 человек — пустились им вдогонку. Из города показались новые толпы всадников. Их встретили также картечью. Масса ошалевших всадников, примерно тысяч в пять, скакала без оглядки, кидая по дороге свое оружие, седла, знамена. Она неслась на переправу через речку Чирчик, где произошла страшная давка: люди топили друг друга, лошади топили людей. После того Краевский со своим отрядом беспрепятственно вошел в город.
Пока это происходило за стенами, Абрамов, присоединив к себе поднятых на стену солдат, продолжал двигаться дальше и таким образом обошел более половины города. Сделавши около 15 верст, он повернул к базару, в середину города. Улицы тут глухие, узенькие и такие путаные, что наши с трудом подвигались. Каждый шаг вперед давался с боем: то встречались заграждения из арб или срубленных деревьев, за которыми сидели стрелки, — надо было кидаться в штыки, а потом разбирать баррикады; то одиночные защитники подстерегали солдат в своих саклях, у калиток, на каждом изгибе кривой улицы. Отрядец двигался ощупью и разделившись на части. Вместе с прочими подвигался и отец Андрей Малов, имея на груди дароносицу, в руках крест. По одежде и вдохновенному виду неприятель принимал его за старшего начальника; уже не одна пуля, предназначенная в его седую голову, прожужжала мимо. Среди резни, бранных кликов и свиста пуль то там, то тут раздавался слабый голос: «Батюшка, прими последний вздох!..» Отец Андрей слезал с коня, наклонялся к раненому, читал молитву и, подкрепив страдальца теплыми словами веры и любви, снова садился на коня. Через несколько шагов опять зовут: «Батюшка, напутствуй: не доживу!..» И снова видели отца Андрея склонившимся к земле. В одном месте, где узкий переулок выходил на площадь, нахлынула толпа с криком, с угрожающими жестами. Сподвижники отца Андрея было попятились, стали отходить назад. «Стой, братцы! — крикнул он, подняв распятие. — Неужели этот крест отдаете на поругание?..» Солдаты бросились вперед, толпа рассеялась.
Наконец колонна Абрамова прошла через огромные крытые базары, с тысячами лавчонок, где в мирное время кипит бойкая торговля; отсюда она направилась к цитадели с ханскими дворцами. Цитадель оказалась уже занятой: в 7 часов утра сюда вступили де-ла-Кроа и Жемчужников. Однако цитадель не спасала от выстрелов из соседних садов; кроме того, коканцы подожгли ханские службы, огонь угрожал пороховому складу. Все соседние сакли, лавки были заняты стрелками: всякий из наших, кто выходил за ворота цитадели, подвергался расстрелу. Выйти из нее оказалось труднее, чем войти. Отец Андрей первый подал пример; он крикнул: «За мной, братцы!» Солдаты бросились за ним, очистили штыками берег смежного арыка, а потом, заметив в конце улицы базарчик, побежали туда, чтобы перехватить чего-нибудь съестного; отец Андрей остался один. Вдруг, откуда ни возьмись, 4 сарбаза перепрыгнули арык и бросились прямо к нему. Шагов за 5 или за 6 передний сарбаз поднял ружье, прицелил— осечка. «Братцы, прощайте! — крикнул, сколько было силы, священник. — Возьмите крест!» Сарбаз щелкнул второй раз — опять осечка! Тогда он подбежал к отцу Андрею и ударил его прикладом по плечу. Тут, к счастью, явились на выручку и наши: почтенный пастырь был спасен, отделавшись сильным ушибом. Между тем коканцы, прозевав наши передние колонны, стали собираться в силах. Они скопились на двух ближайших улицах, ведущих к базару, с намерением задержать наш главный отряд. В толпе неприятеля забили барабаны, раздались крики: «Аллах! Аллах!» Шумной беспорядочной ватагой коканцы двинулись вперед. Черняев выслал против них ракетную команду и 50 стрелков с поручиком Макаровым: защитники разбежались, обе улицы были очищены.
Хотя к вечеру половина города очутилась в наших руках, однако положение маленьких, разбросанных отрядов, как бы затонувших среди стотысячного населения, становилось опасным, и тем более, что коканцы, судя по всему, намеревались продолжать сопротивление. Правда, в тот же день явилась к генералу депутация от торговцев с обещанием, что завтра прибудут все старшины и сдадут город, но из ближних саклей стрельба продолжалась; на всех улицах и окрестках снова появились заграждения; сообщение между отрядами прервалось. Наконец стало известно, что на базаре собралось 15 тыс. защитников, которые поклялись умереть. Одно время даже положение Черняева было опасно, потому что он, разослав свои войска, оставался у ворот лишь с конвоем из 8 человек. Всем отрядным начальникам было послано приказание собраться к Камелакским воротам. Отсюда Черняев посылал в разные стороны небольшие команды, встречавшие самое ожесточенное сопротивление; каждую саклю приходилось брать штыками; были случаи, что 1–2 человека бросались с айбалтами (топор на длинной рукоятке) на целую роту и умирали на штыках. Артиллерийский сотник Иванов[4] был выслан с 50 солдатами очистить улицу, которая вела к главному кошу (базару). Иванов взял первую баррикаду, причем овладел орудием. Не успели солдаты ее разобрать, как их осыпали картечью из второй баррикады: там за арыком стояло 2 пушки; ближние двухэтажные сакли обстреливали это место перекрестным огнем. «Ура!» — крикнул Иванов, бросился сам, за ним побежали солдаты — овладели и 2-й баррикадой. К сожалению, храбрый сотник получил контузию; его место заступил Макаров. Общими усилиями удалось вторично очистить все улицы. Выдвинули от ворот на целую версту внутрь города артиллерию и открыли огонь гранатами (граната — разрывной снаряд), отчего во многих местах начались пожары. Мало-помалу они слились в широкую дугообразную полосу огня, которая отделяла от неприятеля весь отряд Черняева, собранный к ночи у Камелакских ворот. Все были измучены до того, что с трудом передвигали ноги: предыдущую ночь никто не спал, целый день на ногах — в огне или рукопашном бою да еще под палящими лучами туркестанского солнца. Отряд расположился тесной кучкой впереди ворот; густая цепь стрелков с сильными резервами расположилась ближе к саклям небольшим полукружием. Под ее прикрытием солдаты похлебали горячей пищи и захрапели. Ночью неприятель пытался уничтожить наш отряд: то небольшими партиями он пытался проскользнуть сквозь цепь, то кидался толпой, но каждый раз попадал под пули наших стрелков.
Прошла тревожная ночь, наступил рассвет. Сопротивление еще продолжалось, однако не с той уже силой; очевидно, ташкентцы потеряли веру в успех. При всей своей многочисленности они все-таки оказались слабы в каждом отдельном пункте, нападали ли, или защищались. Везде храбрость и искусство русских брали верх над численностью. В этот день Краевский еще раз прошел весь город, сбил встречные баррикады, взорвал цитадель и благополучно вернулся в отряд. Улицы были окончательно очищены.
Перед закатом солнца явились посланные от аксакалов[5] (старшин) объявить, что завтра непременно они явятся сами. Действительно, 17 июня рано утром аксакалы и почетные жители города, собравшись к Камелакским воротам, смиренно передали судьбу своего города во власть Черняева и подчинились всем его требованиям. Черняев приказал доставить всю артиллерию и ручное оружие. Город успокоился, население принялось за свои домашние дела.
В наш лагерь было доставлено 63 орудия, около 2 тыс. пудов пороха, до 10 тыс. снарядов; кроме того, множество оружия. Потери же наши, сравнительно с таким громадным успехом, по числу были ничтожны: 25 убитых да 90 раненых — что возможно только в Азии.
